Рассказчица

                РАССКАЗЧИЦА

–Как  хорошо Вы рассказываете, Ивановна, как ярко,– сказала я своей квартирной хозяйке. Это было на забытом Богом хуторе, неподалеку от богатой станицы.
– Ярко, тускло ли я рассказываю, ты не можешь судить… Ты не слышала мою Любу. Дождись-ка лучше вечера, а там и наши, и станичники, – все сюда придут…  –  заверила меня Ивановна.
Люба была высокой, нескладной женщиной с мрачным  неподвижным лицом. За все время нашего знакомства Люба не проронила ни слова.
  Не успело зайти жаркое краснодарское солнце, как возле дома Ивановны собрались люди. Старики сели на шаткие скамеечки, остальные полукругом встали возле крыльца. На крыльцо вышла Люба и, поправив нелепые роговые очки, пробурчала себе под нос нечто вроде приветствия. Медленно и подробно Люба  рассказывала, как минувшей ночью явился домой её хорошо пьющий муж.  Неинтересный рассказ,  ко всему прочему, еще и поражал редкостным, ужасающим своим косноязычием.
Я не ухватила мгновенье, в которое мы начали  посмеиваться. Стремительно окрепнув, смех наш    обратился в неодолимый громовой хохот. Пока мы стонали и плакали от этого хохота, Люба, никак не обнаруживая свою причастность к царящему безумию, с недовольным туповатым видом ждала, когда можно будет продолжить повествование. Я не ухватила мгновенье, в которое напрочь исчезло нарочитое Любино косноязычие и зазвучала живая, поистине театральная,  великолепная её речь. Не отрываясь, я смотрела на Любу, рассказывающую маленькие истории из жизни своего хутора. Сквозь нелепые роговые очки сверкал хваткий наблюдательный ум. С виртуозностью великого имитатора Люба создавала столь правдивые, столь беспощадные в своей правдивости портреты, что даже я, прожившая здесь без году неделю,  легко узнавала их прототипы… «На сегодня хватит, – вяло сказала Люба через, вихрем пролетевшие, два с половиной часа, и покинула крыльцо, от чистых дощечек которого исходило золотое сияние. Еще во власти  отзвучавшего совершенства, хуторяне и станичники держали полукруг возле золотого этого крыльца… 
«Ивановна…» – только и смогла сказать я, прижимая к сердцу худые старческие руки Любиной мамы, и вошла в дом, где сидела погасшая Люба.
 Такое потрясение от устного рассказа я испытала дважды, – первый раз на столичным вечере  Елизаветы Ауэрбах, а второй – на забытом Богом хуторе, недалеко от большой богатой станицы, на вечере полуграмотной, равно гениальной с Елизаветой Ауэрбах, высокой, нескладной женщины с мрачным неподвижным лицом.

                30 июня, 2012 г.   Наталья Кристина Вербицкая