Мастер и Маргарита. Глава 24 Как прокуратор пыталс

Как прокуратор пытался спасти Иуду из Кириафа.


Зловещею птицей набросилась тьма
На скованный ужасом город,
Скрывая от взглядов успешно весьма
От центра в края, до задворок.

Пропали лачуги, дома бедноты,
Дворцов богачей как не стало.
Всё где-то за кромкой, чертой темноты...
Но ей, как казалось, всё мало...

Престранная туча в тот месяц ниссан
От моря не званной явилась.
Бесформенно мрачен её грузный стан.
На горы вокруг навалилась,

Где в спешке уже (нет терпения ждать)
Палач добивал осуждённых…
Смешав все ряды, убегала прочь рать,
Оставив висеть пригвождённых…

Но тьма не спешила пролиться дождём,
Заполнившим чёрное брюхо…
Вползала тревогой, плевалась огнём,
Ворчала утробно и глухо…

Как будто ждала, выбирала момент,
С примолкших небес указанья.
Метались разряды свечением лент,
И громы пугали сознанья…

Внезапно стеною низверглась вода.
Сто тысяч ветров-ураганов
Со всех частей света явились сюда,
Завыли сто тысяч органов.

Как прутик ломался легко кипарис,
Нет жалости к цвету магнолий,
Прекрасные розы в потоках неслись,
От страха не чувствуя боли…

Терзаемый шквалом безумия сад,
Терпел упражненья в злодействе.
Взирал равнодушно всего один взгляд
На буйство стихий как на действо –

Укрывшись от бури, Пилат возлежал
На ложе просторном удобно.
Вино перед ним. Этот сорт обожал –
На вкус и на цвет бесподобно!

Спокойно смотрел на мятущийся сад,
Без жалости, без состраданья.
Выискивал что-то во тьме его взгляд,
Не первый уж час ожиданья…

Неловкий слуга уронил вдруг кувшин –
Вино растеклось лужей крови…
Прогнал его прочь… Нерв коснулся вершин…
Нахмурился лоб, сошлись брови…

Пилат всей душой ненавидел сей град,
И краха желал бы, паденья!
Сюда назначенью совсем был не рад –
Менять не хотел убежденья.

Стихия смирялась, гром тише вздыхал,
Ослабли ветра, ветви реже трещали.
Напор урагана заметно стихал,
Вернётся повторно едва ли.

Очистилось небо, фонтан вновь запел,
Который в грозу был не слышен…
Уборщикам завтра достанется дел.
Мир ожил как будто, вновь дышит…

***

Издалека откуда-то сквозь капель перестук
Послышался коней призывный всхрап и ржанье,
Армейских медных труб пронзительнейший звук,
Команды резкий окрик, и чьё-то восклицанье…

Пилат, бесспорно, знал: сюда спешит ала.
Похоже, уже близко – пересекает площадь,
С горы, где этим утром казнь страшная была…
Стояла в оцепленье, зевак раздвинув толщи.

Не показалось - слышит отдельные шаги,
Спешившие по лестнице к означенной площадке.
Те самые, что ждал… В глазах плывут круги,
Но внешне не заметно… всё у него в порядке.

Дождался: перед ним, тот, что всю казнь сидел
Вблизи столбов ужасных, взяв табурет трёхногий,
Кто веткой забавлялся, как отдыхал от дел...
Без сожалений вовсе, расслабленно немного.

«Прими, о, прокуратор, мой искренний привет,
Здоровья пожеланье и радости на годы!»
«На вас, как погляжу, сухой и нитки нет!
Познали полной мерой гнев матушки-природы?

Немедленно ступайте в покои за слугою,
Чтоб поменять там платье, наденете сухое!
Не смейте возражать! – бровь выгнута дугою –
Не возмущать отказом по мелочам покоя!»

Не медля кликнул слуг, отдал распоряженье,
Не изменяя позы, не поднимаясь с ложа…
Чрез несколько минут послышалось движенье -
Не глупым был пришедший, всё понимал, похоже…

А между тем гроза закончилась, ушла.
На самый краткий миг вернулось снова солнце.
Казалось, больше нет и быть не может зла.
Темнеющих небес высокий купол, донце

Из бархата плащом от глаз скрывала ночь.
Уставший день закрыл все двери за собою,
Старался сколь возможно он трудникам помочь
От дел отдохновеньем, призывами к покою…

Переодевшись, гость с вопросами к нему:
«Я жду, мой прокуратор: какие приказанья?»
«Отдайте для начала вот должное вину!
А также поваров искусству и старанью!»

Слуга подал бокал, налив в него вина,
Хозяину потом с заметным взгляду страхом.
На том прислуга жестом в момент удалена,
Движением руки, лишь мимолётным взмахом.

В молчании Пилат свой смаковал напиток,
Сощурившись смотрел на визави в упор.
Тому, могло казаться, неважно, что налито...
Излишне хладнокровен: не кинется зря в спор...

Не молод, средних лет. В общении приятен.
Мясистый крупный нос - заметная черта...
В манерах поведенья изысканно опрятен.
Какой национальности? Перебирай до ста...

Как будто прост, понятен… Однако, было «но»,
Которое внезапно и сразу всё меняло –
Глаза его… Их взгляд способен видеть «дно»…
Уменье рассмотреть, понять, всегда пугало…

Он, зная ту особенность, их вынужден скрывать
Под несколько припухшим, отяжелевшим веком.
Что было в тех глазах нельзя расшифровать –
Лукавый ум, бесспорно, для просто человека…

Но с юмором дружил, случись - не обижался,
Общенья с пошутившим над ним не обрывал,
Мог сам подковырнуть... Не льстил, не унижался,
Бежал от откровений. Жизнь личную скрывал.

Когда бы не тот взгляд, пугающий до дрожи,
Способный до печёнок любого доставать,
Не знающий преград из кости или кожи,
Пред коим невозможно закрыться, иль скрывать...

Короткое мгновенье - взглянул и веки снова
Спокойно опускались, но не осталось тайн...
И тщетно возражать - всё выйдет бестолково,
Наивно, неуместно - надежды не питай...

Насытившись изрядно, гость похвалил напиток:
«Отменная лоза! «Фалерно»? Я прав?»
«Цекуба! Тридцать лет. Мной лучшим он посчитан!
По вкусу схож с фалернским звучанием октав!»

Как принято в империи, в еду, обычай чтя,
Чуть-чуть вина плеснули из налитых бокалов,
Провозглашая тост: «Наш Кесарь! За тебя!
Ты лучший из правителей для Рима и вассалов!»

Пилат взгляд устремил в ночной Ершелаим:
«Что там теперь в умах? Какое настроенье?»
«Богами Кесарь римский подольше будь храним!
Бунтов каких не ждите – и это без сомненья!»

«Возможно поручиться на данный день о том?
Не угрожают смуты, скандалы, беспорядки?»
Гость «выстрелил» взглядом, как стеганул кнутом:
«О, прокуратор, нет! Играть не будем в прятки!

Лишь за одно, бесспорно, смогу и поручусь  –
За силу и мощь Кесаря – они вне подозрений!
За остальное прочее, простите, не берусь –
Грунт этот ненадёжен… Без клятв и уверений!»

Чуть помолчав, Пилат: «С войсками как поступим?
Оставим при себе, иль, всё-таки, отправить?»
«Зачем их здесь держать? Наверное, отпустим.
Однако, чрез град бы их пройти заставить!»

«Понятна ваша мысль. Близка она и мне!
Наверно, послезавтра обратно их отправлю,
И сам вослед за ними… уеду в том же дне…
Пусть не на долго, пусть... Ершелаим оставлю…»

«Не любите, как вижу, почтенный город сей?» -
Прослушав его речь, гость скромно улыбался.
«Прошу вас, пожалейте! Заметно же, ей-ей:
Когда б мог выбирать, минуты б не остался!

Нет безнадёжней места на свете, на Земле!
Не стану говорить и слова о природе…
Я, словно задыхаюсь, запутавшись во зле,
И всякий день как болен, и без добавки «вроде»

Но это всё, представьте, всего лишь часть беды –
Пусть неприятно, да, но всё ж переносимо,
Припомните их праздники! Крамольности следы…
Фанатики, упрямцы… вот что невыносимо!

Какие-то факиры, сплошь маги-чародеи…
Бескрайняя упёртость... А эти: богомольцы?
Нет разницы, по мне… Сплошные прохиндеи,
Бездельники, бродяги, и пьяницы-пропойцы…»

«Не стану возражать - их праздники трудны!» -
Внимательнейшим образом гость слушает-внимает.
«А вот ещё причина: вон высятся, видны –
Пилат во тьму куда-то, поморщившись, кивает,

На стены ввысь взлетевшего огромного дворца -
В честь Ирода построен… Кошмар сооруженье…
Я до сих пор не понял, признаться, до конца,
Имел ли кто-нибудь искру соображенья,

Когда вот это «чудо» здесь строил, возводил?
Уснуть не смог я там, как ни хотел, ни разу…
Вообразите только: мне недостало сил!
Архитектура – ужас… Как оскорбленье глазу…

Оставим теперь это. Скажите, Вар-равван
Не может как-нибудь, иль чем-то потревожить?»
«Сейчас он не опасен! Сейчас от счастья пьян,
Которым, как баран, опутан и стреножен…»

«Но, как я понимаю, не лишне присмотреть…»
«Мой прокуратор! В этом спокойно обнадёжу:
До той поры, пока я в граде буду здесь,
Напоминаньем даже о нём не потревожу…»

«Ах, вот как? Хорошо! О казни жду отчёта»
«Что знать хотите вы? Что именно, скажите!»
«Эксцессов каких не было? Досадного просчёта…
Народ не помешал развитию событий?»

«Нет, возмущений не было. Ни в ком не повстречал,
Потом ещё жара почти испепелила…»
«Смерть точно наступила? Там кто-то отмечал?»
«Не сомневайтесь даже: конечно, было… было…»

«Напиток подавали? Подали ему пить
Пред тем, как распинать, как на столбе повесить?»
«Он отказался, знаете… Не силой же? Не бить?
Был риск, сорвётся как и будет куролесить…»

«Не понял: вы о ком? Кто там и что не пил?»
«Ах, игемон, однако… Ну, как… Га-ноцри этот…»
«Безумец… Он не понял и умер так, как жил…
Хоть думай, хоть раздумывай, а не найти ответа…

Мог самому себе тем участь облегчить…
А что он говорил? Как пить-то отказался?
Был кем-то недоволен? Опять хотел учить?
По-идиотски вовсе уже не улыбался?»

«Не улыбался, нет… Но всех благодарил!»
«Благодарил?! За что?» «За то, что отнимали…
Сказал, всё понимает, что каждого простил…
Мы мало, признаюсь, словам его внимали…»

Вздохнув, Пилат плеснул ещё себе вина,
И осушил бокал одним единым махом:
«Достаточно об этом… Картина мне ясна…»
Вдруг охватило жаром, промокла враз рубаха…

Немного отдышался и разговор продолжил:
«Влиянье на людей заметить очень сложно…
Чтоб тело кто не взял – последствия итожил –
Похоронить не медля! Скорей, насколько можно!

Но непременно тихо, чтобы никто ни-ни…
Чтоб не было возможности найти потом по следу…
В другой раз попрошу: вот с этим не тяни!»
«Понятно, игемон! Не мешкая поеду!»

«Ещё одно скажу вам, после чего пойдёте:
Что я весьма доволен всем, что пришлось узрить.
Что вижу ваше рвенье, подход к делам, работе,
И буду, знайте, в Риме об этом говорить!

Отмечу массу трудностей у вас, у тайной службы,
Насколько компетентны в решении проблем.
Хочу ещё просить по праву давней дружбы:
Не разрывайте наш сложившийся тандем!

Вам могут предложить по службе повышенье,
Но откажитесь, слышите? Останьтесь со мной здесь!
Пусть как-то наградят, достойны, без сомненья,
Не переводом только…» «Считаю то за честь,

Что привелось быть вам хоть в чём-нибудь полезным.
Склоняюсь перед вами и признаюсь: польщён!
Поверьте слову чести: мне слышать это лестно,
Никак не ожидал, а потому смущён…»

«Ну, ладно, хорошо… Что-то ещё осталось…
Не очень чтобы важное, но нужно обсудить…
Безделицу, пустяк… по сути, вовсе малость…
Вот, про Иуду что-то… хотелось бы решить…»

Гость «выстрелил» опять своим особым взглядом,
Как вспышкой любопытства, но тут же погасил…
«Сказали мне, что он представлен был к награде
За то, что в дом к себе Га-ноцри пригласил…»

«Когда не получил, получит сколько должно… -
Начальник тайной службы тихонько отвечал –
Но – сколь?» «Увы, мой друг, увы… Проведать невозможно…
Однако точно ведомо: Каифа вызывал…

До денег очень жаден старик этот, наверно…
Ведь он старик годами?» «Напротив, молодой!»
«Тогда, наверно, внешностью уродина прескверный?»
«Опять же, нет! Красив, причём, весьма собой!»

«Подробнее характер мне можете представить?
Фанатик или нет? К чему имеет страсть?»
«Поверьте, очень трудно теперь добавить -
Ершелаим огромен… Как в нём про всех узнать?»

«Послушайте, Афраний! Здесь скромность неуместна!
Не стоит принижать вам собственных заслуг»
«Есть у Иуды страсть, и нам о ней известно:
К деньгам неравнодушен, бесплатных нет услуг.

Работает менялой в одной, так скажем, лавке
У родственника дальнего. О том наслышан: скуп»
«Ах, вот как! Понимаю… до выгод жадны лапки…
Наличествует ум, но вместе с тем и глуп…

Из сведений полученных, пусть и весьма примерно,
Известно стало мне, что утром будет труп…
Зарежут его ночью, что, безусловно, скверно,
Но мы пред тем бессильны… Да и при чём мы тут?»

В недоуменье гость смотрел в упор открыто:
«Вы только что хвалили меня и мой отдел,
Но эта информация от нас совсем сокрыта…
Доклад не поступал и сам я проглядел…

Осмелюсь вас спросить: у вас откуда вести?
Надёжен ли источник?» «Могу не говорить?
Да и неважно это… Но вдумайтесь и взвесьте,
Я знаю, что сумеете реальности узрить…

В одном не сомневайтесь: по сказанному будет!
Доверьтесь интуиции во всём уже моей…
Ученики философа… один из них осудит…
К утру оно свершится чудным итогом дней…

Полученные деньги в уплату за злодейство,
Подбросят на Каифин немедленно порог…
Коварством пахнет злым и даже чародейством,
Ведь ночь-то необычная… Согнёт Каифу в рог…

Но это и понятно: кому приятно будет
Найти такой подарок?» «Сомнений в этом нет…
Поднимется скандал… Такое не забудет…
И примется искать, по нюху возьмёт след…»

«Вот с этим я согласен! Моё подобно мненье…
Чего же жду от вас? Решительно пресечь!
Иуду под охрану, без всякого сомненья –
Тут важно упредить, и как-то уберечь…»

«Распоряженье понял и выполню, конечно…
Но замысел злодеев так трудно исполним –
За одну ночь всего… Она так скоротечна…
Быть может, и возможно, но только не одним…

Вот посмотрите сами: ведь выследить, во-первых,
Зарезать ухитриться… Монеты сосчитать…
Метнуться до Каифы… Но тут опять же нервы…
Придумать, как подбросить, как скрыться подгадать…»

«Я понял вас, Афраний! Но всё же так случится… -
Пилат упрямо, твёрдо в другой раз повторял –
Предчувствие о том уже в виски стучится…
Я верю в интуицию, не раз ей жизнь вверял!

На вашу исполнительность теперь моя надежда»
«То, что зарежут, точно? Зарежут, игемон?»
«Да, да… зарежут…» - тот повторил, как прежде.
А сумерки сгущались, ночь шла со всех сторон…

«Добра желаю! Здравствовать!» - Афраний, поднимаясь.
«Минутку погодите, ведь я же должен вам!»
«Такого быть не может… Но если да, то малость…»
«И что с того, что малость? Позвольте мне – отдам!»

Гость удивлён безмерно: «Не помню что-то долга…»
«Ну, как же нет, Афраний? Толпе хотел я дать,
Не оказалось мелких, занял у вас немного…
Держите ваш кошель! Извольте же принять!»

И тут тот понял всё и, протянувши руку,
Принял весьма тяжёлый из кожи кошелёк.
Тотчас убрал под плащ. «Спасибо за услугу.
С докладом буду ждать вас! Прямых путей-дорог!

Конвою дам приказ будить только придёте.
О погребенье помните, и про Иуду тож…
Сегодня чтобы ночью… Идите, что вы ждёте?»
На улице стемнело… Забылся уже дождь…