ноябрь 2011

Лилипутик


И небо абсолютно ясное,
и тело абсолютно прочное,
но стрекоза висит опасная
и ямина гудит цветочная.

Мой лилипутик несгибаемый,
мой путешественник по терниям
с зелёным посохом, с бобами и
потерянными птицей перьями.

Сломается твой посох, выпадут
бобы и прорастут сквозь гнёт,
и перья не примнут травы потом,
их дальше ветром понесёт.



***


Был снег, но он растаял.
И жизнь была, но вот
мы вышли и отстали.
И это – повод

                поговорить, прервавшись.
                Момент полной ясности.
                Простодушно твоё лицо.
                Курю.

Что вовремя, что против.
Гул противоречив.
Лес незаметно пройден,
а на краю – грачи.
Вы говорите громко,
но вьются дым и газ.
Небесная воронка
затягивает вас.

Я вижу всех такими –
высокими, нагими,
всё слёзы и объятья,
белы на вырост платья,
и на щеке у одного –
царапинка.

                Я повторю.

Был снег, но он растаял.
И жизнь была, но вот
мы вышли и отстали,
и никаких забот,
ни прошлого, ни пришлых,
ни дома за углом,
но воздух – третий лишний –
и тени за столом.

Излишество какое –
дышать, молчать, смотреть.
Как под листвой до зноя,
и мы пусты на треть.
Просвечиваем, таем,
уходим в высоту

                что дальше? пролистаем?

и видим красоту.



***


          Как остывает место –
          чёрный клубится дым.
          Как отступают, вместо
          того, чтобы быть одним.

От песка отделившись тяжко,
глиняный и земной
(в синих реках руки твои и ляжки,
живот – льняной),
высишься, развернувшись, касаясь деревьев коленями,
сминая рощицы на своём пути.
Я тебя помню в осени, как явление,
слышу, как стук в груди.

Ели гудели и липы плакали,
слёзы смешались – смешанные леса
или смешные, и тучи над ними ахали
или, быть может, окали – детские голоса.
Край надорвали, вот мы и рассыпаемся –
чёрная дробь, и слышим над ухом "пли".
Строгие птицы смотрят за верхним ярусом:
облако, не боли.

          А я смотрю,
          я смотрю на тебя, высоченный,
          дышу через раз, закусила губу.
          Не спрашиваю "куда ты", но спрашиваю "зачем ты".
          Вижу большую радугу на твоём горбу.

          Столько неба нести и смотреть сквозь тело,
          всю любовь – наизусть, а потом – забыть,
          словно нигде не плакало, не болело,
          распустилось до самой земли, как нить.



***


Над ноябрём не радости минута –
ду-ду, ду-ду.
Я слышу рог охотников, как будто,
и вижу их самих уже в саду.

Они пришли, и одеваться быстро,
не мешкая, а пуговица – вот,
порвалась нитка, но за дверью – чисто,
и никого, ни тени, у ворот.

А мне хотелось, чтобы повернули
и шли вдоль леса прямо по траве.
А мне хотелось, чтобы говорили
и обнимали прямо в голове.

В ней стул поставлен, стол накрыт опрятный,
всё катятся два яблока – лови,
пока играют солнечные пятна
и есть ещё предчувствие любви.



***


Бежали, бежали и, не отрывая ног,
над облаками, а всё – по земле одной.
Стрелы созвездия тыкались в мёртвый бок,
шли, серебрясь, за мной.

Царь мой, хромающий мальчик, глаза желты,
помнишь ли ясно ты
тропки до дома – все до одной? – чисты
карты земной воды.

Это о том, что путь навсегда далёк –
восхитись и пой
ужас дорог
и времени водопой.

Долгим глотком
бесчувственный холод губ.
Не говори – о ком,
и легко глотку
не отдавай
ни имени, ни примет,
пусть я – трава
и свет.

Не потеряй, от памяти отделив
лёгкие яблонь, сердечки высоких слив.
Гнёзд разорённых не трогай, не искушай
смерть, поцелуем время не иссушай.