Вера Зубарева

Из внутренних  глубин взойти, в который раз,
Чтоб посмотреть, как отцветает лето,
Как времени сгорающий запас
Готовит к взлёту сердцевину  ветра,
Как жизнь идет, чтоб кончиться впотьмах
И за окном оставить скрип скамейки,
Как вечности блуждающий размах
Споткнётся на случайном человеке.
Летит звезда в пробоину тепла,
Оттуда сумерки нещадно хлещут.
Ночных жуков горящая зола
Палит траву срисованную с трещин.
Приливы ночи сносят небосвод,
Сооруженный всуе смертным богом.
И высота приветствует полёт,
И глубина болит его итогом.

* * *

С чего б ни начать – с того ль, что уж август на грани
Безумия и молит о ледниковых примочках;
Что плавятся пчёлы в янтарь, прикипая ртами
К тычинкам и пестикам; что портится почта
На солнце, и запах гниющих наречий
Уже червоточит; что выход из этого круга
Возможен, но только – в чёрный квадрат Малевича…
С чего б ни начать – многоголосная фуга
Начал переплавит всё это в тему исхода
Одной безысходности в мессу других, ибо вечность
Не может закончиться, как долгожданная кода,
Апофеозом  венчающая многоступенчатость
Храма чаяний, острым соском к абсолюту
Направленным, чтоб в эпицентре нирваны,
Чмокало, стонущее по уюту
Божество, высасывая нас из раны
Жизни. Всё это будет длиться,
Даже когда поменяется время местами
С пространством, из которого ничего не родится,
Как из нуля, какой множитель к нему ни приставим.
И плывут параллельно ничто, и нечто,
И закат, и рассвет, и толпа, и мыслители,
И начало начал в знаменателе с речью
Того, кто над нею поставлен в числителе.
И плывёт твоя жизнь, расщепляясь в пекле
На корни и ветви, даты и лица.
И судьбы, как цепи кода в молекуле,
Связываются по им лишь понятным принципам.


* * *

Нет, это не ты,
Это я в твоём облике сама себе снюсь
Там у входа,
Где даты жизни скрестили копья как стражи.
- Это – к снегу, - бормочет мне опыт,
И множится грусть,
И растут облака,
И становится небо многоэтажным.
В каждом слое
Скрываются чьи-то черты.
Я на блоки небес натыкаюсь  в кромешном безлунье.
- Это – к снегу, - шепчу твоим голосом, будто бы ты
Мне и вправду явился, а не выплакан был накануне.
Снятся души в преддверье снегов,
Как актёру – игра
На зеркальных подмостках,
Где всё лишь его лицедейство.
Ночь сегодня – длиннее, чем солнце вчера.
Сны даны, чтоб во тьме удержать равновесье.
Что без них?
Ограниченней жизнь, безграничнее смерть,
Запредельность – лишь химия облачной стужи.
В твердь земную врастает небесная твердь,
И чем дальше от мира бессмертных, тем глубже.
Бог ушёл со страницы…
Зачем ты Его опроверг?
Кто теперь надо мной и тобой в Его небе бумажном?
Кто с вершины грядёт? Только – снег. Только снег.
Надо мной и тобой.
И над каждым и каждым.


* * *

Мне снится возвращение домой:
Потемки, перепутанные вещи,
И по музею паутин и трещин
Разгуливает лунный свет хромой.

Я – в комнате. Я вновь ее жилец,
Безвременно и заживо уснувший.
И образов отравленные пунши -
Как множество сатурновых колец,
Которые вот-вот его задушат.
Предметы детства смотрят из чернот
Немого фильма, чей отснятый ролик
Открыл мне новый дубль и эпизод,
Как будто прошлое сменило облик.
Какие разветвления судеб
Я отыщу в раскопках прежних комнат?
Чей одинокий медленный ущерб
Всплывет как ностальгирующий опыт?
Куда вернусь? В какое из пространств,
Неведомых, непознанных, но бывших?
Кто в том окне плутал, где свет погас?
Кто ночью дождь выстукивал на крышах?
И снова тени памятных страниц
На многомирье расщепляют время,
И нелинейный странник – мысль-Улисс –
Судьбы-мигрантки множит направленья.


* * *

Галине Безикович

Лунный свет бродил по берегу,
Гребни тёплых волн очерчивал.
Карту  сказочной Америки
Рисовал прибой подсвеченный.
Спали дети в дальних странствиях.
Покрывалось небо звёздами.
И в его безбрежном царствии
Только боги были взрослыми.
То и снится, что аукнется
В памяти, где мы – вчерашние.
Где уводит к морю улица
Чуть запавшей чёрной клавишей.
Там сидим на побережье мы,
Временем не опечалены,
И следы детей по-прежнему
Скачут буквами печатными.


* * *

Ныряет ночь в узорах и изломах
Под тяжесть разодетых насекомых.
Панбархатом обшитое крыло
Дородной бабочки
Даёт внезапно промах
И возмущённо бьётся о стекло.
Феерия бессчётных светляков,
Что мчатся на огни особняков
И разлетаются на мелкие осколки,
И сыплются на травы и на ёлки.
Достигнуты заветные места.
Но как же и кому досталась та,
Другая жизнь,
В нехитром до-мажоре
Проигранная запросто, с листа?..
Опасный аромат любви и скорби
Разлит по дому,
И жуки-гиганты
Штурмуют окна замкнутой веранды –
Запаянной, с их точки зренья, колбы,
Откуда ты, должно быть, происходишь –
Второй судьбы искусственный зародыш.


* * *

Я живу вблизи океана – дикого зверя.
Он срывается ночью и пенится гривой лунной,
Прогибаясь до впадин, где рвутся морские артерии,
Выгибаясь до хруста коралловых позвонков со шхунами.
Я живу в лагуне печалей – тёмных энергий
Там, где чайки стучат по утрам железными клювами,
Отдирая моллюсков, приросших к жемчужницам нервами,
И пузырятся крабы, сплавляясь с медузами бурыми.
Там шторма накреняют строку в направленье непознанном.
Хлещет соль из пробоин попавших в крушение раковин.
За пределами ветра покой расширяется звёздами,
И как купол расписана в центре  тетрадь Зодиаком.
От тебя до меня только адреса взлётные полосы.
От меня до тебя быстро скомканный лист в междометиях.
Продвигаюсь к тебе по его измятому Мёбиусу,
Где пространство в изломанном времени тянет лямку бессмертия.
Мне туда, где всё за полночь, заживо, заново,
Где начало страшнее конца, и к свободе зависимость,
В ледниковый период страницы, где в белом всё замерло,
Ожидая, чтоб ноль растопила священная письменность.
Мне туда, разбиваться о скалы – о прошлые памяти,
И откатывать к тёплому, сонному… Берегу? Берегу.
Он поклонник наплывов моих. Но ему не объять меня.
Я живу вблизи океана, дикого зверя…


* * *

Людмиле Шарга

У нас метель...
Из переписки

Как я хочу в твою метель!
Там то ли вьётся, то ли снится
Разорванная в снег страница –
Раздумья облачных недель…
Здесь только лампа и луна
Во всём большом квадрате ночи.
Я думаю, что я одна.
Ты думаешь, что ты одна.
И сумма наших одиночеств
Кому-то третьему видна.
А улица стремится вверх…
А может быть, мы просто смотрим
Туда. И скрытых звёзд акроним
Приходит к нам сквозь ночь и снег.
И сумма одиночеств – в нём,
И жизнь, что скачет по синкопам.
И думаем мы об одном,
И смотрит в вечность астроном
Несовершенным телескопом.

* * *

И взметнётся висок,
И замрёт небосвод,
И закончится день,
И третий, и пятый,
И просыплется снег,
И разгладится в лёд.
Ни следов от земли -
Только белые пятна.
Это зимней вселенной
Надлом-перелом,
Это выход тепла
За его же пределы,
Это память о чём-то
Былом-небылом,
Что ушло, и стались
Одни лишь пробелы.
Это что-то ещё –
Замиранье, отбой,
Торжество средоточия
Вечных вопросов.
Это то, что не ты.
Это то, что с тобой –
Переход в неподвижность
Из снежных заносов.


* * *

Уже все звёзды снегом занесло.
Белеют строго памятники улиц.
В календаре последнее число
Так и осталось. Всё, что после – сдулось.
Не дышит больше время на часах,
И бьются облака в стеклянной сфере.
На половине день, застряв, иссяк,
И мысль застыла на полупотере.
Царит окоченевшее «почти».
Так обрывает смерть на полуслоге.
И ты замрёшь ко мне на полпути.
И я замру к тебе на полдороге.


* * *

Моря достались Альбиону…
А.С. Пушкин, «Евгений Онегин»


Ночь состоит из ломаных линий
И вспышек комнаты между веками.
Уснёшь и снова в тёмном камине
Древо шаркает сухими ветками,
Волхвует, откатывая дни за днями.
«Не тот ли»,- думаешь, - «дуб зелёный?»
И продвигаешься к долговой яме.
А море отчаливает к Альбиону.
Крошки звёзд просыпались в пропасти.
Налетели чёрные птицы-вороны,
Молчаливо склевали горсть за горстью,
И раздул их ветер на четыре стороны.
В середине мира – дыра над бездною.
На вершине мира – кормушка звёздная.
У подножья мира – кровать железная
И чьё-то «я», никем не опознанное.
Свечка, зеркало, горстка пепла.
Сползло Лукоморье к самому склону.
Там же звезда перед смертью ослепла.
Кому всё достанется? Спи. Альбиону.


* * *

Он сказал: «Обернись!»
Поле жизни – как поле стрельбищ.
Впереди лишь надгробья от тех, кто сумел его перейти.
Он сказал: «Обернись! А иначе – окаменеешь.
Если в будущность хочешь – обернись!» И во всём бытии
Только он говорил, только ты лишь стоял и слушал.
Настороженно время взвело курок.
И зрачок у пространства был болезненно сужен.
Путь един за пределами трёх дорог.
Посему – нет распутья у смерти, а есть бездорожье.
Посему – есть распутья у жизни и выбор дорог.
Он сказал: «Обернись!»
«Обернись!» он сказал, и продолжил...
Но об этом писалось уже не раз между строк.
И тогда ты поверил, хотя не читал междустрочий,
И я видела как
Вдруг обмякли мышцы спины,
И я знала, что это – наступление ночи,
Что отобрано поле навек,
Но подарены – сны.