Бронзовый щит

1.

Сегодня здесь пески пустынные
Слегка волнуются от ветра,
Да твари племени змеиного
На солнце жмутся по камням,
Но под трухой тысячелетнею,
Под уходящей вглубь на метры
Тяжелой пылью безответною
Покоится забытый храм.

Еще до храма был здесь Холм,
Ручьями звонкими распорот,
На нем ковер душистый цвел
Под благодатный шум воды,
А у подножия Холма
Раскинулся прекрасный город,
Крепки богатые дома,
Пестры торговые ряды.

И вот, с заката, иль с полудня –
Теперь уже не восстановишь –
Явился в город юный путник,
Под вечер, или в самый зной,
В простых одеждах темно-серых,
Смотреть стараясь посуровей,
Адепт какой-то новой веры,
Пришелец из страны чужой.

Хотя глупцы и зубоскалили,
Себе велел он не смущаться,
Он делал росписи талантливо,
Благочестив он был и строг…
Но можно ли творить усидчиво,
Когда тебе сравнялось двадцать?
Его легендами и притчами
Вел молодой, но мудрый Бог…

Юнец глядел во все глаза,
Скрыть не умея восхищенья,
Как здесь кудрявится лоза,
Как плющ крадется по стене,
Узнав, где обитает царь,
Он умолял о позволенье
Поставить на Холме алтарь,
Вверху, от шума в стороне.

Царь разрешенье дал, и  все же
Свои он выразил сомненья:
Мой мальчик, право не похоже,
Что будет Бог твой здесь в чести.
Богов здесь разных почитают,
Но новшеств, как везде, не ценят,
А как, даров не получая,
Ты будешь свой алтарь блюсти?

Идет у нас народ воинственный
В свой храм просить удачи в битве,
И бог, свирепый и неистовый
Солдата выслушать готов,
Идет торговец предприимчивый
В свое святилище с молитвой,
С доходов аккуратно высчитав –
Зарезать двух иль трех волов?

Девицы шепчутся подчас
С богиней ласковой и светлой,
С лукавым блеском ясных глаз, –
Так говорил великий царь, –
Когда же выпадет мне срок
Суд совершить, помочь советом,
Я удалюсь в златой чертог,
Где славных предков ждет алтарь,

Чтоб прадеды, чей глубже опыт,
Не дали совершить ошибку,
Кто ведал недовольства ропот,
Но мудро правил до седин, –
Он молвил, выпрямившись гордо,
Но слушал юноша с улыбкой,
Ведь Бог для всех, то знал он твердо,
Как ни служи Ему, Един.


2.

В небесах разливалась беззвездная тьма
В час, когда он взошел на вершину Холма,
Поспевая вослед вдохновенью,
Над плетением улиц горели огни,
Рысьих глаз желтизной полыхали они,
Там плясали и корчились тени

В лабиринте дворов, от мозаик рябом,
Только Холм поднимался косматым горбом,
Неподвижным, задумчивым зверем.
Стиснув потной рукою кольцо фонаря,
Парень шел, лихорадкой творенья горя,
Без сомнений, надеясь и веря.

И во мгле, проглотившей мильоны планет,
Фонаря золотистый, мятущийся свет
Вдруг наткнулся на отблеск ответный.
И увидел он, что на вершине лежит
Черепахой гигантскою – бронзовый щит,
Погребен в разнотравье несметном.

Кто ковал этот щит, может быть, великан
Из далеких времен, из неведомых стран? –
Не признается славная бронза.
Парень поднял его, утвердил меж камней,
И тотчас по поверхности сотни огней
Заскользили красиво и грозно.

Краски взяв, он наметил таинственный лик
На поверхности гладкой, и в самый тот миг
Стало странно светло, даже слишком –
Это звезды, что к высям священным зовут,
Озарили художника радостный труд,
Словно Бог улыбнулся парнишке…

Вскоре некие вести с родной стороны
В путь погнали его, и от самой стены,
Отделявшей от города пустошь,
Все смотрел он в рассветную хмарь над Холмом,
Словно роспись свою мог увидеть на нем,
С непонятным трепещущим чувством.

Если б кто-то взошел на вершину, на ней
Он увидел бы щит, укреплен меж камней,
И, открытый и ветру, и граду
Этот образ – в плаще темно-сером, простом,
С молодым, загорелым в дороге лицом,
С беспокойным и ищущим взглядом.


3.

Наверно, лет тридцать иль сорок прошло,
И как-то – кто вспомнит – с полудня, с заката?
Иль в сумерках, или едва рассвело,
В тот город пришел караван пребогатый.

То шли поклониться в прославленный храм,
Возникший над городом Божиим чудом,
Паломники, счета не зная дарам,
Нагруженным тяжко коням и верблюдам.

А вел их суровый мужчина в летах,
Он крепок был слишком, чтоб звать его старцем,
Казалось, вовеки сомненье иль страх
В лице его каменном не отразятся.

В простом темно-сером плаще шерстяном,
С лицом благородным, в глубоких морщинах,
Иссеченным всеми ветрами лицом,
Он двигался с гордостью истинно львиной…

Спрямила широкая лестница склон,
Над нею – ворот золоченые створки,
Но тот же ручьев переливчатый звон,
И птичьего щебета скороговорка…

Внутри было сумрачно, только в углах
Горели уголья изящных жаровен,
И мелкую дрожь ощущал он в руках,
Но шаг, как обычно, широк был и ровен.

Щит тускло мерцал, прислоненный к стене,
И новенькой кромкой блистал золотою,
А странник застыл перед ним в тишине,
Едва не касаясь иконы рукою.

Когда-то над ним клокотали шторма,
И солнце палило безжалостным пламнем,
А кто-то, взойдя на вершину Холма,
В икону швырял подвернувшимся камнем.

И ныне блестели при свете углей
На темной поверхности трещины, сколы,
Во вмятинах тени лежали на ней,
Лишь кромка цвела позолотой веселой.

А в центре неясный дрожал силуэт,
Размытое, в трещинах, изображенье,
Казалось, угольев мерцающий свет
Ему придавал ощущенье движенья.

Художник вгляделся в поверхность щита,
Что видит он в сетке царапин? – мужчину
С гранитною твердостью складок у рта,
С лицом благородным, с повадкою львиной.

Потом говорили, не час и не два
Художник стоял пред реликвией храмовой,
Стоял и молчал, а нужны ли слова,
Когда обращаешься… словно бы к равному?


4.

Право, может ли быть, что никто и не знал
В этом городе древнем простейших зеркал
И не ведал чудес отражения?
Да и кто самым первым на мятом щите
В свете солнечном или ночной темноте
Стал свидетелем преображения? –

Ни ученый не скажет о том, ни поэт,
Все сожрали пески и течение лет,
Сохранилось одно лишь предание –
Где стоял меж камней изувеченный щит,
Новый храм возведен был, богат, знаменит,
Это ль не волшебство созидания?

Все другие забыты, ведь сделалось так,
Что собрата в святилище встретил бедняк,
Князь – вельможу в парче или злате,
Старец мудрость увидел, мальчишка – задор,
И с товарищем воин там вел разговор,
Испытавшим отчаянность рати…

А художник шагал за ступенью ступень
Вниз по склону в хрустальный, сияющий день –
В нем тревоги и горести гасли.
Так недавно, дрожа, поднимался он в храм,
Волновался о том, что увидит он там,
А теперь он был искренне счастлив.