Ганна Кралль. Мастерская с 00

         Ганна Кралль               

 
                МАСТЕРСКАЯ С  О.О.


                1.

                Он рисовал с шести лет. Жил тогда в селе, у леса. В их доме была печурка с трубой. Из трубы вылетал дым. Он не рисовал лес,  дом,  печурку, или трубу.
                Не рисовал мать, которая хлопотала на кухне,  отца, который по вечерам курил трубку, а днём мастерил возы и колёса. Не рисовал трубку, кухню, возы или колёса.
                Рисовал дым.
                Точнее – рисовал расплывчатость, которой дым придаёт буквальным, потому что действительным, предметам.
                Когда он учился в начальной школе, в селе проложили дорогу и нашли братскую могилу. Останки перенесли на кладбище; дорогу достроили; по ней ездили автомашины и конные повозки; вокруг возделывались поля. Не рисовал дорогу, автомобили, коней или поля.  В течение многих лет рисовал черепа, которые много лет тому назад были перенесены на кладбище. Иногда (порой) их перекрывал дым, проникавший из давно уже несуществующей печурки с трубой.


                2.

                Настоящая учёба началась в Художественной Академии. Она состояла, попеременно, из вещей серьёзных и несерьёзных. Серьёзные вещи представляли собой обнаженную натуру, натюрморты и пейзажи. Рисовал их  крупным форматом и показывал профессорам. Несерьёзные вещи представляли собой взрезанные сердца, отрубленные головы, приподнятые над водой, и странных, немного смешных человечков. Рисовал их на полях школьных тетрадей, черновиков, на обрывках газет – и никому не показывал. У профессоров было совершенно другое представление о том, чем является мир, и какой должна быть живопись. Поскольку беседы с ними не меняли ни их мира, ни его взглядов и могли только отсрочить диплом – отказался от дискуссий, экзаменаторам представлял вещи серьёзные, и Академию закончил успешно.


                3.

                После студий – уже открыто, хоть и с опаской, занялся несерьёзной живописью. Чуть смешные, чуть пугающие человечки выползли с тетрадных полей, черновиков, из щелей и закоулков памяти. Теперь становилось их  всё больше, все они были обращены к художнику одним большим выпученным оком. Иногда они стояли неподвижно и смотрели обоими выпученными глазами прямо перед собой, каждый отдельно, с полным безразличием по отношению к человечкам, стоящим рядом. Иногда они предавались самым различным занятиям: гадали, играли в карты, считали монеты, охотней всего золотые, умирали, зажигали надгробные свечи, завязывали шнурки, отрезали себе головы, дрались, держали в руках бессмысленные, никому ненужные предметы – деревяшки, палки, высохшие стебли… Руки, которые держали всё это, были беспомощными, а глаза, глядящие из больших черепов, были полны ужаса. Человечки и состояли, в основном, из очей и рук – из ужаса и беспомощности. Несмотря на это, они не вызывали сочувствия. Наоборот. Человечки были уродливыми, глупыми и алчными, и каждый понимал, что художник, который их создал, несравненно умнее и лучше, чем они.


                4.

                Несколько раз он рисовал одну и ту же женщину. Никогда её не видел, рисовал по воображению, в разных пейзажах и одежде. Относился к ней иначе, чем к остальным человечкам: её голове он придал буйные, ясные волосы, большим зелёным глазам дописал удивление, детская улыбка отделяла женщину от глупого и алчного мира.
                Однажды он ехал в троллейбусе. Это был троллейбус 56 линии, ходивший по Краковскому Предместью. Возле костёла Святой Анны обычно одна троллея, касавшаяся электрического провода, падала, троллейбус останавливался, вожатый поправлял троллеюи ехали дальше. Так было и в тот день. Троллея упала… Когда троллейбус уже должен был двинуться от костёла, вошла женщина. Глазами стала искать компостер, открыла сумку и застыла на секунду. Фигуры на его картинах очень часто тоже словно застывали на секунду, словно задумавшись над чем-то, он узнал этот жест и с интересом стал присматриваться к женщине.
                Стало ясно, что у неё нет билета.
                Он подошёл и протянул руку в её сторону.
                Она подняла глаза, улыбнулась… Он увидел, что у неё зелёные глаза и  детская улыбка. Он испугался. Уже насколько раз ему казалось, что он встречает людей со своих собственных картин. Они проходили мимо него на какой-нибудь улице, в переходе, в магазине – он шёл тогда вслед за ними, заглядывал в лицо, убеждался в том, что да, это тот, что на картине играл в карты, или завязывал шнурки. Он им улыбался, даже однажды одному из них поклонился, но они, не понимая, шли дальше, ну и он возвращался, ощущая неясный страх, как тогда, когда сон сбывается слишком точно.
                Женщина улыбнулась.
                Взяла билет. Хотела заплатить, но оказалось, что в сумке нет кошелька.
                - Ерунда – сказал он, ибо не был уверен, что хочет, чтобы этот образ сбылся, как сбывается сон. – Это мелочь.
                - Ну, вот ещё! – воскликнула женщина. – Это долг! Дайте мне, пожалуйста, свой телефон, я верну немедленно!
                Дал ей свой телефон.
                Встретились в кафе.
                Поженились.
                У них родился сын.
                У него было лицо как у человечка на его картинах: большой череп, выпуклые глаза…  Рисуя, он даже не мог представить себе, что такие лица, такие черепа, такое выражение глаз и губ возникают, когда организм не вырабатывает калий и соду.
                После смерти сына вынес из дома все картины с человечками. Не уничтожил их, это было бы неправильно. Вынес их в магазины, потому, что, как оказалось, знатоки искусства охотно их покупают. Радовался, когда знатоки вывозили картины заграницу, в дальние края, один даже в Новую Зеландию увёз.
                Выбросил кисти, которыми работал. Сначала он их поломал, уничтожил, собственно аннигилировал, и только позднее пошёл за обломками кистей на помойку.
                От страха, а может быть из-за раскаяния, решил рисовать только таких людей, организм которых вырабатывает достаточное количество калия и соды.


               

                5.

                Почему до сих пор никто не заметил, что реальный мир есть ничто иное, как не слишком удачное, боязливое подражание искусству?


                6.

                Первой картиной, которую он, написал после смерти сына, было Распятие. Это было распятие без креста, Христос парил в воздухе, и было неясно – то ли он сходит вниз, то ли отрывается от земли и через минуту исчезнет. Во всяком случае, он ещё касался земли, кончиком одного пальца, но касался, и высвечивал это место каким-то ясным, золотистым, придающим силы сиянием.


                7.

                С некоторых пор пишет иначе. У людей на его картинах другие глаза, в других руках они держат другие предметы. Их глаза, руки, предметы похожи  на «настоящие» глаза и руки, на действительный мир. Они не настоящие – буквальный мир, перенесённый на полотно, был бы смертью искусства. Они – память о действительном мире, который возможно и банален, но преображённый памятью, словно во сне, приобретает новые значения, более богатые и уж во всяком случае – загадочные.


                8.

                Теперь люди на его картинах задумавшиеся, озабоченные или грустные. Сосредоточенно присматриваются к другим грустным людям. Стараются их понять и, возможно, сочувствуют им, хотя сами совершенно беспомощны.
                Беспомощность осталась в его картинах, но впервые появилось сочувствие.
                Люди на его картинах уже не глупее, уродливей или хуже художника. Может быть, они более сдержанные, и, если бы, скажем, это они его рисовали, то не клали бы краски так грубо, так бесстыдно, как он  делает с некоторых пор, объясняя это естественной тоской по объемности мира.


                9.

                Если бы они его рисовали…?
                Наверно, делали бы это доброжелательно, и даже с благодарностью. Он их создал, и какая-то благодарность за существование ему от них положена.
                Рисовали бы его напрямую льстиво: высокого худощавого мужчину, в идеально выглаженном костюме с папкой в руке. Папка была бы в форме небольшого плоского чемоданчика, в котором бы находилась масса полезных предметов: цветные авторучки с блестящей оковкой, швейцарские перочинные ножи с большим количеством штопоров и лезвий, чековая книжка, пачка визитных карточек и атласный этуи. Недавно он видел  в отеле Мариотт типа, который именно из такого плоского чемоданчика вынул атласный футлярчик, этуи, а из него тоненькую золотую зубочистку и стал ею ковыряться в зубах.
                Это произвело на художника огромное впечатление, и он хотел бы иметь на портрете золотую зубочистку в одной руке, а в другой –декоративную, хоть и лаконичную визитку:ФРАНЦИШЕК  МАСЬЛУЩАК. МАСТЕРСКАЯ С ТУАЛЕТОМ.
                10.

                Перестал встречать людей со своих картин.
                У него родился сын, лицо которого он никогда прежде не видел.
                Билеты в автобусах он подаёт чужим женщинам.
                Те люди, тот сын, та женщина уже еле видны, как будто их застилает густеющий дым из давно уже не существующей печурки с трубой.