Ганна Кралль. Всего лишь шутка

        ВСЕГО  ЛИШЬ  ШУТКА…

               
                1.
               
               В двадцать лет он начал писать книгу. Это была книга о детстве. Его детство продолжалось семь лет – до Варшавского Восстания. Он пишет эту книгу попрежнему. Книгу о детстве, которое продолжалось семь лет, пишет в течение тридцати пяти лет.


                2.

              Мир, который он решил описать, протекал в просторной квартире, в большом варшавском каменном доме. Там было три комнаты: золотистая – со стенами медового цвета, с игрушками на этажерке и с плюшевым мишкой в сапожках (отец, уходя в ряды повстанцев, забрал на счастье с собой один из сапожков); столовая –  как он определил, в цвете зрелой бронзы, в ней мебель была огромна и полна внутренней силы, тогда как за стёклами креденсов* хранилась хрупкая деликатность стекла; кабинет – с суровой библиотекой, с тяжёлыми пресс-папье в форме кораблей, и с бурлящими волнами морей на паре картин.
               Вот в таком оформлении находился мир, который должен был стать его темой.
               (Вот как выглядел тот мир, который должен был стать его главной темой).

               
                3.

              Через год или два он подумал, что уже закончил книгу. Переписал её, перечитал машинопись, а когда отложил последнюю страницу, осознал, что всё это должно быть написано намного лучше. Должно быть, как «Детство» у Толстого… Или как у Пруста…
Был на четвёртом курсе юридического факультета. Поскольку наука могла помешать ему в дальнейшей работе над книгой, он прервал учёбу и стал править текст. Увы. Все комнаты уже были заселены духами, по столовой прохаживалась красивая и задумчивая мать, вечно ожидающая отца, который не возвращался; добродушная тётка рассказывала сказки, как всегда, с плохим концом; в золотистой комнате дремала в кресле бабушка, а верная служанка начинала накрывать стол – он вытаскивал эти духи силой, за волосы, из щелей и закоулков памяти, и всё же попрежнему, несмотря ни на что, это был не Пруст.
              В это время он работал в магазине – перевозил по ночам товары как охранник. Поскольку работа мешала писательству ещё больше, чем штудии, он вернулся в университет, и защитил магистерскую работу, впрочем, с отличным результатом.
             Стал юрисконсультом в солидной организации. Осознав, что женитьба обеспечит ему покой, необходимый для творчества, он женился на однокашнице по курсу. Купил собаку, жёсткошёрстого терьера, сучку. Высверлил отверстия в бетонных стенах и вбил колышки для стеллажа – это занятие не отвлекало, наоборот, помогало сконцентрироваться. Стал ходить на длинные воскресные прогулки вместе с женой и псом.


                4.

                Сначала отказался от стеллажа. Обрамление было определено и обрезано,
 ( и убрано всё лишнее)но необходимо было описать день, когда тётка рассказывала сказку о смерти соловья. Впервые услышав слово «смерть», он  сразу решил найти такую профессию, которая никогда не приведёт к смерти. Лётчик и моряк отпадали сразу, даже работа вожатым не казалась безопасной, он спросил отца, какая профессия никогда не приведёт к смерти, отец же…
                Потом он отказался от воскресных прогулок.
                Потом они с женой опоздали на рождественский ужин. Он стоял уже в прихожей, в праздничной одежде, приготовившись к выходу, когда вдруг осознал, что его не устраивает присутствие бабки в кресле на колёсиках в золотистой комнате. Будет сейчас меня отчитывать за шум – подумал он. – При взрослых не получается никакая игра… - но оказалось, что бабушка не только не корит его, а вообще не смотрит в его сторону. Он шалил всё громче, она попрежнему молчала, он стал на колени у кресла и заглянул ей в лицо. Жена уже вынимала ключи из сумочки, когда он, присмотревшись к старой женщине в кресле на колёсиках, понял, что такое лицо он не видел ни у кого из взрослых.
               Он увидел оставленный дом, из которого все выбрались, увидел пустые комнаты, одну за другой, всё меньше и меньше, удаляющиеся длинной цепью вглубь времени…
- Идёшь? – спросила жена, а он с сожалением думал о том, что женщины в кресле уже очень давно нет, и что ему, стоящему на коленях, она уже никогда не отзовётся.
               К родителям жены они пришли к концу рождественского ужина. Тёща плакала, тесть молчал. Возвратившись домой, он сказал: -  Теперь будешь туда ходить сама…
- и вернулся к женщине с пустым лицом на кресле с колёсиками. Услышав её тихий голос:     - Продень мне нитку в иглу – он почувствовал огромное облегчение, снял праздничный костюм, и запарил свежий крепкий чай.
              Потом выбрался из дому. Снял комнату, в которой нашел покой и сосредоточенность. Когда у него кончились деньги, вернулся, и спросил жену, не могла ли бы она перебраться к родителям. Перебралась, но вынуждена была вернуться, потому, что наступило военное положение, и каждый должен был жить по месту своей регистрации.


                5.

               Однажды сотрудница жены спросила, может ли у них переночевать человек из «Солидарности». Он скрывался, был объявлен в розыск. Они нашли подпольную газетку с фотографией этого человека, присмотрелись, и сказали ей, что он может прийти.
               Подпольщик пришёл вечером. Они разговаривали с ним допоздна, и даже дали прочесть несколько глав  книги о детстве. Подпольщик удивился, что так часто в ней повторяется слово «я»; пошли спать; утром они сказали гостю, что он может пока остаться.
                Подпольщик жил у них несколько месяцев, потом выбрался из соображений безопасности на некоторое время, потом вернулся и снова жил у них. Ежедневно к нему приходили связные или другие преследуемые… Так продолжалось года два, потому что тогда ещё был жив старый пёс, парализованный и слепой, которым он немного брезговал, а потом появился новый, чёрнозолотистый, которого он иногда брал на колени. Его спрашивали, какой, собственно, смысл в том, что он укрывает подпольщика. Он отвечал, что сам не знает, может быть, смысл невелик – всё равно их обнаружат раньше или позже, и посадят, но они не могут поступить иначе, потому, что могут подвести людей, которые им доверяют.
                Ему не нравилась мысль, что подпольщика посадят. Это означало, что посадят и их, а он очень не любил думать о тюрьме. В тюрьме не дают крепкого чая, без которого он не может писать. Не дают бумагу. Разве возможно, чтобы из-за человека из подполья он отказался от работы над книгой?
                Он работал до исступления. За стеной, в меньшей комнате, человек, объявленный в розыск, разговаривал о чём-то со своими коллегами, в кухне, стараясь не шуметь, хлопотала жена, в большой комнате сидел он и писал воспоминания о детстве.
                Он любил мир, в который переносился своим творчеством. Был в безопасности; был честным; он в этом мире был честным; здесь никто ничего не ожидал от него – что будет учиться, зарабатывать, прибьёт стеллаж, пойдёт к родителям жены или укроет подпольщика… В просторных комнатах этого мира он ничего не прибивал, никого не укрывал, и, несмотря на это, оставался честным.
                Прежде он старался отыскать в памяти всевозможные подробности. Выслеживал их, как охотник, который охотится на птиц в лесу; птица падала, он поднимал её, осматривал и любовался каждым пёрышком. Теперь отказался от новых птиц, и описывал снова и снова те же самые стены, мебель, те же самые события… Мать ждала отца. Тётка говорила: - Соловей умер. Умер? Что это означает? Бабка просила: - Продень нитку… Мужчина подал пистолет. Мать ждала отца. Соловей умер. – Хочешь выстрелить? – спросил мужчина.
                ВЫСТРЕЛИТЬ?
                Сначала он не узнал мужчину, и не понимал слов, но понемногу прояснялась в памяти забытая сцена, о которой он не писал ещё ни разу.
                Продолжалось восстание.
                Все сидели в подвале.
                Золотистая детская комната напоминала большую баррикаду.
                Какой-то мужчина, высокий, в гражданском, с бело-красной повязкой, подсунул ему пистолет: - Хочешь выстрелить? Так стреляй…
                В соседнем доме были немцы. У них был отличный снайпер, которого не удавалось убить. Целыми днями шли споры, как его следует выманить, и кто, наконец, его убьёт. Когда мужчина сказал: - Хочешь выстрелить? - он тут же представил себе, как он, семилетний, убьёт немецкого снайпера первым же выстрелом.
             - Вот тебе – сказал высокий мужчина. – Держи. Надавить нужно вот здесь. О, тут…
               С пистолетом, который еле помещался в его руке, он пододвинулся к окну. В щели между занавесью и стеной, увидел балкон соседнего дома. На балконе стоял  человек. Наклонился, наверно поливал цветы. На нём был немецкий мундир. Он подумал, что ему всё это только кажется, ведь он не может сквозь щель столько всего увидеть.
             - Ну?- нетерпеливо произнёс  высокий мужчина. – Стреляешь?
              Поднял снова пистолет, человек в немецком мундире наклонился над цветами, стоял спиной.
             - Но ведь я могу его убить… - шепнул испуганно.
             - Ну, так убьёшь – рассмеялся мужчина.
             Он встал из-за письменного стола и пошёл в кухню.
             - Слушай – сказал жене. – Я уже знаю, как должна закончиться моя книга. Я вспомнил одну очень важную сцену. После этого уже не будет ничего, понимаешь? Закончится детство, закончится книга…
             - Замечательно – обрадовалась жена. - Садись и пиши.
             - Я должен писать – рассердился он. – Но ведь завтра могут прийти за ним.  (Это было во время краткого отсутствия подпольщика, который должен был вернуться к утру).
- Его заберут. Нас заберут. Ты можешь себе это представить? Я в тюрьме, без чая, без бумаги, и эта сцена, которую я не смогу написать, и которой должна завершиться моя книга.
             - Ты снова выбираешься?
             - Нет – возразил он. – Сюда ОН больше не вернётся. Иди к ним… Скажи, что… Всё равно что, но иди сейчас же. А я возьму отпуск за свой счёт, сяду и закончу свою книгу.


                6.

                Взял отпуск за свой счёт и стал описывать золотистую комнату, превратившуюся в повстанческую баррикаду.
                Оказалось, что это труднее, чем он думал, потому что не помнил самых важных деталей.
                Где стоял огромный, бронзового цвета креденс, который перенесли из столовой?
                Как рассыпались осколки хрустального стекла, которое хранилось в креденсе?
                Где лежал игрушечный мишка с верхней полки?  (Лежал без сапог, следовательно, куда делся второй сапог?)
                А морские пейзажи, перенесённые из кабинета? В каком месте немецкий снайпер продырявил бушующие волны?
               Ничего не помнил. Его ожидал долгий напряжённый труд.
               Подпольщик больше никогда к ним не приходил.


                7.

              Однажды, во время вечерней прогулки, он услышал собачий визг и крик девушки.  Пошел в ту сторону. Увидел двух молодых мужчин. Один из них бил пса, другой выламывал девушке руки за спину.
             Он крикнул: - Эй, оставьте их! Ну? Оставляете?!
             Оба обернулись, оставили девушку и пса, и двинулись к нему.
             Помнит, что кто-то держал палку.
             Помнит, что лежал на траве.
             Помнит, что, прикрывая руками лицо, подумал: - К счастью, они носят кроссовки.
             Помнит голос: - Ты же его убьёшь…
             И другой голос: - Ну, так убью…


                8.

            Вернулся из больницы.
            Ещё не принялся за воспоминания.
            Ему кажется, что все птицы уже отстреляны, но – хоть они лежат вокруг, мёртвые – ему не хочется нагнуться за ними.
   

                9.

             Его любимый писатель Конрад, а самая любимая из его книг «Лорд Джим», но ему не кажется, чтобы отказ от дома… чтобы то, что он отказал подпольщику, напоминало побег Джима с палубы «Патны». Не думает он также, что  существует какая-либо связь между делом с подпольщиком и той дракой, в защиту девушки и пса.


                10.

                Он считает, что когда-нибудь ему придётся отчитаться за две вещи: как жил, и как справился с возложенной на него миссией. У каждого есть какая-нибудь миссия, только не все, не всегда и не сразу её осознают. Иногда задание бывает неясным, и нужно приложить множество усилий, чтобы угадать его смысл.
                «Процесс» Кафки это не метафора тоталитаризма, как утверждает Гавел, это было бы слишком просто. Он является процессом, который ждёт каждого из нас, а жизнь похожа на сбор материалов для защиты в будущем суде.
                Следовательно, ему придётся отчитаться за то, как жил: за то, что обижал жену, сталкивал с колен пса и отказал в убежище человеку из подполья.
                Придётся отчитаться и за миссию, то есть за творчество.
                Естественно, только при одном условии.
                Что Бог не прыснет от смеха, увидев его, и не воскликнет:
              - Сочинительство? Но ведь это же была шутка! Только шутка, которую ты принял всерьёз… Ну, ну, не сердись. Я так поступил из жалости… Чтобы ты мог жить…
Ты разве можешь представить себе, что мог бы прожить жизнь без сочинительства?