Адам Загаевский. Утро в Винченце

   
                памяти Иосифа Бродского и Кшиштофа Кисьловского

 Солнце было таким нежным, таким молоденьким,
     что было тревожно: неосторожным движением рук
     можно было его поцарапать, даже крик
    -если бы вдруг захотел кто-нибудь крикнуть - был для него опасен;
     и только ласточкам
     мчащимся с крылями твёрдыми, словно чугунными,
     можно было громко свистеть - ведь они провели короткое,
     но беспокойное детство в глиняных гнёздах
     с другими птенцами, маленькими шальными планетами,
     чёрными, как ягоды в лесу.

     В небольшом кафе невыспавшийся гарсон - у него под глазами
     собрались последние тени ночи - искал мелочь
     в напояснОм кошельке, а от кофе пахло гущей
     типографской краски, сладостью и Аравией. Синева
     небес предвещала долгий полдень и бесконечный день.
     Я смотрел на тебя так, как будто увидел впервые,
     и даже колонны Палладио, мне казалось
     только сейчас возникли, явившись из волн рассвета
     так же, как и твоя старшая соратница - Венера.

     Начать сначала, пересчитать потери и павших,
     Начинать новый день, несмотря на то что вас нет - тебя,
     которого дважды похоронили - и оплакали дважды.
     Ты жил в два раза мощней, чем другие, на двух континентах,
     и в двух языках, наяву и в воображенье - и тебя, остролицый,
     твой взгляд увеличивал и сердца и предметы (обычные, небольшие).
     Вас нет - и теперь мы будем жить жизнью двойною -
     одновременно в свете и в тени, в ярком солнечном дне
     и в холоде каменных коридоров, в трауре и в радости.

                *   *   *

Poranek w Vicenzie

;
„Zeszyty literackie”, nr 63
Pami;ci Josifa Brodskiego i Krzysztofa Kie;lowskiego

S;o;ce by;o tak delikatne, tak m;odziutkie,
;e bali;my si; o nie troch;; nieostro;ny ruch r;ki
m;g; je porysowa;, nawet krzyk – gdyby kto; chcia;
krzykn;; – zagra;a; mu; tylko rozp;dzonym jask;;kom
o skrzyd;ach jakby odlanych z ;eliwa, twardych,
wolno by;o gwizda; g;o;no, poniewa; one sp;dzi;y kr;tkie,
pe;ne niepokoju dzieci;stwo w glinianych gniazdach,
razem z rodze;stwem, ma;ymi szalonymi planetami,
czarnymi jak le;ne jagody.

W ma;ej kawiarni niewyspany garson – pod jego oczami
zebra;y si; ostatnie cienie nocy – szuka; drobnych
w przepa;cistej kieszeni, a kawa pachnia;a solenno;ci;
farby drukarskiej, s;odycz; i Arabi;. B;;kit nieba
obiecywa; d;ugie popo;udnie, nieko;cz;cy si; dzie;.
Patrzy;em na ciebie tak, jakbym widzia; ci; po raz pierwszy.
I nawet kolumny Plladia, wydawa;o si;,
dopiero si; narodzi;y, wynurzy;y si; z fal ;witu
tak jak twoja starsza kole;anka, Wenus.

Zaczyna; od nowa, liczy; straty, liczy; poleg;ych,
zaczyna; nowy dzie;, mimo ;e was ju; nie ma, ciebie,
kt;rego dwukrotnie pochowali;my i op;akali;my dwukrotnie,
– ;y;e; dwa razy mocniej ni; inni, na dw;ch kontynentach,
w dwu j;zykach, na jawie i w wyobra;ni – i ciebie o ostrej twarzy
i o spojrzeniu, kt;re powi;ksza;o przedmioty i serca (zawsze za ma;e).
Nie ma was i dlatego b;dziemy teraz wiedli podw;jne ;ycie,
jednocze;nie w ;wietle i w cieniu, w jaskrawym s;o;cu dnia
i w ch;odzie kamiennych korytarzy, w ;a;obie i w rado;ci.