Чеслав Милош. Варшавский Фауст

              Когда в Люксембургском Саду*) плещет фонтан
              и по его воде парусники плывут.
              запущенные детьми, я думаю о тебе.

              В голубом свете, в созвездиях листвы
              кто ты предо мною, сам знаешь об этом, Фауст.
              Тебе элексира молодости не хватило,
              тебе, который стремился к гармонии и мощи.
              Черчу на песке линии, ты появляешься
              и я спрашиваю тебя: по какому праву
              ты лжёшь себе и свой собственный страх
              называешь гармонией и мощью?

              Страх:чтоб не опуститься до жизни живых
              так,как живет в заросших садах стоячая вода
              во тьме руин. В том, что они слепо застыли
              смерти намного больше, чем в мертвецах.

              Воистину, мало ты веришь в людские силы.
              и унижаешь себя, не веря уже, что никто
              не избежит судьбы тех, кто на чужбине
              отбросил драгоценнейший дар: разум.

              Страх: чтобы их руки не дотянулись до нас.
              Да, это правда, за мною охотится свора
              торговцев добрым именем, палачей,
              Убийц per procura. Иначе и быть не может.
              Скажи, кто писал по польски что либо большее,      
              Чем сентиментальные Оды, ни для кого не грозные,
              чтобы кто-то что-то имел против ненависти.
               
              Страх: перед приговОром - Истории,
              ты говоришь, пожимая плечами. Посмотри,
              здесь в этом саду я держал её зА руку,
              тело её было похоже на тело ласточки,
              трепещущее внутри ладоней. Смерть.
              И я не знаю, что можно было сказать
              о том, что её во мрак увезла лодка Харона, -
              колючая проволока, отвращение, кровь,
              прежде, чем изумительный механизм горячих
              искр и мыслей, желаний и вдохновения,
              возвращённый земле, в ней распадётся.
              Почему же я не могу в эту мою минуту
              долг заплатить тем, кто так и не узнал
              совершенства зрелости? Террор, который
              зовётся Историей, пусть меня настигает.

              Страх. Шофёр на ходу нажимает на клаксон
              и видны седые развалины Воли,*)
              Леса, кирпичная пыль. Серость и бледность толпы
              переступающих с ноги нА ногу в очередях.
              Отираешь лоб заграничным платком.
              Чернокнижник, что знаешь ты о павшей на нас каре,
              каре, рождённой в дымАх этого века
              она взорвалась вспышкой магнезии, но не погасла
            - О, будьте вы прокляты -

              Сознание и Память.

                Париж, 1952 г.