Чеслав Милош. Из цикла Голоса бедных людей 2

       Кафе.
       ..................


       В кафе, вон за тем столиком,
       где когда-то в дымке зимнего полдня сиял за окном заиндевевший сад
       я остался один.
       И если бы захотел, то мог бы туда войти,
       и, барабаня пальцами в холодной пустоте,
       призывать тени.

       Та же зимняя мгла за стеклом окна,
       но никто не войдёт.
       Горсточка пепла,
       гнилое пятно, покрытое гашеной известью,
       не снимет шляпу, не скажет весело:
       Пошли, выпьем.

       Недоверчиво я прикасаюсь к холодному мрамору,
       недоверчиво прикасаюсь к своей руке:
       мрамор и я существуем в происходящем,
       а они уже застыли на веки веков
       в последнем своём слове, в последнем взгляде.
       Они теперь так далеки, как цезарь Валентиниан,
       или вожди массагетов, исчезнувшие без следа,
       а прошло только около года, ну, может быть, два или три.

       Я могу ещё стать дровосеком в лесах далёкого севера,
       с трибуны речь произнести, или снять кинофильм,
       могу попробовать вкус плодов от дальних островов в океане,
       иметь свою фотографию в модном костюме второй половины столетия,
       а они уже застыли навек, как бюсты в жабо и фраках
       на страницах огромного Лярусса*

       Но иногда, когда вечерний закат озарит крыши убогой улицы,
       я засмотрюсь на небо, и вижу - там, в облаках,
       покачивающийся столик. Кельнер скользит с подносом,
       а они глядят на меня - и хохочут.
       Потому что я не знаю, как это - гибнуть в жестоких руках человека,
       а они это знают.
       Они хорошо это знают.

       *ЛЯРУСС - французский энциклопедический справочник.



       Бедный поэт.
       ..........................


       Сначала - песня,
       Её свободный голос заполняет долины и горы.
       Сначала - радость,
       но её отнимают.

       И когда года изменили кровь,
       а в теле тысячи планетарных систем родились и погасли,
       Я, поэт коварный и гневный,
       сижу со злобно прищуренными глазами
       и на ладони взвесив перо
       замышляю месть.

       Я ставлю перо - и оно пускает побеги и листья,покрыто цветами.
       А запах такого дерева - бесстыж, ибо там, на реальной земле
       деревьев таких нет, и кажется униженьем
       запах этого дерева исстрадавшимся людям
       Одни в отчаянье прячутся, в ней порою так сладко -
       похоже на крепкий табак,на водки стакан в годину утраты.
       Глупцы таят надежду, розовую, как эротический сон.

       Иные успокаиваются, восхваляя отчизну.
       Кажется, что надолго,
       однако это длится не дольше, чем девятнадцатый век.

       Но дана мне одна - циничная - надежда.
       С тех пор, как раскрыл глаза, я ничего не видел,
       кроме зарева и резни, унижений и смешного позора
       от надутых глупцов. Поэтому мне дана
       циничная надежда, что сумею я отомстить
       другим и себе самому за то, что знал, понимал,
       но для себя не извлёк из этого корысти никакой.