Тамбовский часослов

В сонливости легчайших облаков,
в оцепененье перистого стада,
пастух ярился в белых небесах,
трещал кузнечик – шалый вертопрах –
в подсохших травах брошенного сада,
и я листал тамбовский часослов,
где август длился жарок и багров.
Сквозь дым зеленоватой кисеи,
высокий осокорь - в сгущенье соков,
с изрезанной морщинами корой -
мерцал дремотно узкою листвой
и простирал громады сучьев к стёклам.
В окно моё сто-листые ручьи
стекали водопадом с веток и

в жасминовую кипень ли, сирень
пронизанного солнцем палисада…
Там шёл ребёнок. В розовый загар
легко окрасил горний медовар
его плечо и лоб, осколки радуг
цвели в глазах и голубела тень
под нежным подбородком - в знойный день,
как тонкую и хрупкую скудель,
несла котёнка дочь, откинув локон.
Дыхание над крохотным зверьём
и бережные пальчики её
мир делали не столь уж кособоким,
не столь больным войной…
Под птичью трель
полудня чуть скрипела карусель:

В виолончельных жалобах пчелы
на сквозняке покачивалась шляпа,
в луче, светло целующем стекло,
крыло соломки блёклое цвело
узором золотистых крупных крапин,
и свет, сходя на старые полы,
их срез седой являл из полумглы.
Тот древний деревянный манускрипт
с причудливою строфикой прожилин
хозяев добрым словом поминал,
фамильный их храня инициал...
Как трудно, но достойно жизнь прожили
в любви – сквозь беды, голод, недосып...
В тиши полдневной скрип… и скрип… и скрип…