мамино

ох.
не считать бы все эти годы.
составлять бы все розы в воду,
и менять ее ежедневно,
подрезая им стебли-вены…

расскажу рассказ.
это было, как в первый раз.
но не то чтобы очень больно.
посыпали дорожки солью
развеселые вечера.
это было почти вчера
или много веков до завтра.
ты не знаешь, что ем на завтрак
я уже столько странных лет,
и что детской давно уж нет
там стоит чья-то злая мебель.
в твоей спальне ковер и клевер.
в твоем чайнике с парусами
твой чаечек стоит часами
и твоих фотографий стая
лишь сегодня дошла из рая.

достучаться бы до рассвета
в наше двадцать какое-то лето,
в нашу солнечную кавалькаду,
хоть ты скажешь мне, что не надо.
хоть ты вытянешься упрямо
вдоль своей деревянной рамы
и посмотришь из ниоткуда…
кто сказал, что смогу, забуду
хоть когда-нибудь?
и тем паче,
что большие уже не плачут,
стоя возле гранитных плит.

я рисую свою лилит
для тебя словно в детстве, мама.
потому что я так упряма,
как была до всего, что… стало.
до того, как ты быть устала.
что смешно мне:
твой день рожденья –
повод выпить и с нетерпеньем
ждать, когда ты придешь с работы.
но с работы приходит кто-то,
кто к тебе никаким не боком

*вою волком, голодным волком*

он садится, съедает вафли,
говорит – бесконечный трафик
по дороге из… *маловнятно*
но тебе это непонятно.
по небесным правилам, вероятно,
тебе там испекли пирог
из чистейшей небесной манны,
что любые залечит раны,
и налили отменный грог.

тут февраль составляет планы,
тут шумит у виска под вечер,
и почти что расплылись свечи,
и к тебе не летят бипланы…
дирижабли качают воздух.
ты смеешься, а, значит, поздно
и пора бы ложиться спать.

застели мне опять кровать
покрывалом воздушно-белым

загляни пожелать тиши.

загляни попросить – дыши.
как дышать ты сама хотела.

додышать, добежать до неба.
и ты – там, но вот мне бы, мне бы…

когда смерть подступает близко,
когда солнце уже так низко,
странно выжить под небесами

с днем рожденья же,
мама,
мама…