Рецензия на «А в октябре... К 19 октября» (Зинаида Дырченко)

" — «Роняет лес багряный свой убор, сребрит мороз увянувшее поле… Проглянет день как будто поневоле, и скроется за край окружных гор...»
Распрощавшись после обеда с княгиней Эристовой (под честное слово — навестить завтра же), Матюшкин брел наугад по парку. Ну и вспоминал, конечно... а что он ещё мог вспомнить сегодня?
— «Куда бы нас не бросила судьбина, и счастие куда б не повело, все те же мы: нам целый мир чужбина, отечество нам Царское Село…»
В последнее время туда часто наведывались с Яковом Карловичем Гротом, которого шутливо называл «лицейским внуком» — тот выспрашивал о Пушкине и Лицее дотошно и подробно. На память Матюшкин никогда не жаловался, но и подозревать не мог, насколько сильно сидят в нём незабвенные шесть лет. И другого тоже не мог предвидеть — чем чаще вспоминал, тем прошлое всё больше и больше забирало его в плен. Как будто подступало морской волной и уносило за собой на глубину…
Не зря в последнее время приходил один и тот же сон: как будто он опять, мальчишка Федернельке — Плыть хочется, бродит по огромному царскосельскому парку… никого не видит, но слышит голоса, и знает, что вот-вот кого-то встретит… И деревья шумят, как и сейчас, с печальной тревогой, но не перечат, а как будто подтверждают: «встретишь… встретишшшь…». Кого?
... Может, ласково обнимет тебя за плечи Василий Фёдорович (маленького, растерянного, оглушенного разлукой с матерью), отведёт с твоего лба прядку волос и спросит: «А сколько вам лет, Матюшкин? Двенадцать? На вид вроде меньше. Да вы не расстраивайтесь: мал золотник, да дорог».
… Или схватит в охапку Миша Яковлев, Паяс, потащит к себе домой, в «лицейское подворье» на Арбате, соберёт лицейских и будет требовать от «пустынника Федьки» новых и новых рассказов о странствиях.
... Крепко пожмет руку Суворчик. «Пускай опять Вольховский сядет первым…».
… И близоруко, рассеянно и очень по-доброму посмотрит (как будто проснется от своих грёз) Антоша Дельвиг. «Сын лени вдохновенной...».
… Закричит виновато Казак — Ваня Малиновский: «Кюхля побежал топиться!» — и надо будет, ломая кусты, бросаться в воду, вытаскивать на свет Божий несчастного Кюхельбекера — милого, нескладного, всю жизнь несчастливого лицейского Дон-Кихота.
…Весело обнимет Алёша Илличевский — и от выходок двух бывших лицеистов загудит, заходит ходуном далекий сибирский город Томск!.. «Егор Антонович, я видел Илличевского! Мы с Алёшей праздновали Пущина именины!»
... А может, шагнёт навстречу Энгельгардт, привлечёт к груди, не пряча влажных глаз: «Федя, сынок... Вернулся наконец-то, слава Богу, живой-здоровый...»
… Возьмёт тебя за плечи Жанно... А ты — его… И долго-долго будете так стоять, не замечая никого и ничего вокруг, и даже слёз своих тихих, но сознавая, что нет уже между вами тысячевёрстных расстояний, а сердцем одинаково чувствуя, как многолетней разлуки и подавно не было.
… Звонко и гортанно расхохочется Пушкин, когда балтийский ветер едва не сорвет с его головы модный боливар, и ты тоже засмеёшься, ещё беззаботно и весело, отирая с лица солоноватые брызги и с гордостью протягивая руку: «А вот, Александр, и наша "Камчатка!» — «Красавица...» — ахнет Пушкин. «А под парусами...» — и тут же запнёшься, и Пушкин оборвёт смех, и тоскливо, как будто и не веселились только что, поглядите друг на друга: прощаться? Уже?
«Судьба на вечную разлуку, быть может, породнила нас…»
С восемнадцати лет его отделяли от того света дюймы корабельной обшивки. Но вот именно сейчас, в последние годы, он приблизился вплотную, и стал чуть ли не более реальным, чем этот. Потому что ушли туда все…
—... Я здесь, братцы… Я к вам… Скоро… Совсем скоро… "

"Когда-то Алексей Петрович Куницын, любимый мальчишками профессор нравственных наук, хвалил воспитанника Матюшкина за то, что он учится «с размышлением». То ли привил он ему способность докапываться во всём до сути, то ли просто развил природную любознательность — но такая привычка, иной раз усложняющая жизнь (Врангеля, например, «этот философ-лицеист» только раздражал), осталась до седых волос. И только перед одной тайной всегда пасовал Фёдор Фёдорович. А называлась она коротко — Лицей. Что соединило тогда тридцать мальчишек в одно целое — раз и навсегда? До гроба — и за гробом? Гений Пушкина? Но ведь он тогда тоже был просто одним из них, и уж никак не гениальным поэтом, пусть и выделялся своими стихами. Замкнутый образ жизни в течение шести лет? Так мало ли кто расходится в разные стороны — и со временем привязанность неизбежно гаснет. А может быть, то, что дважды в отрочестве они пережили и почувствовали непрочность бытия? И во время двенадцатого года, когда пожар уничтожил родину Пушкина, Матюшкина, Яковлева, Данзаса — и других московских ребят? И через два года — когда нежданно-негаданно умер Василий Федорович Малиновский, разом осиротив Лицей. (То потрясение, жуткое непонимание пополам со жгучей тоской и болью запомнилось навсегда). Не тогда ли стали искать опору друг в друге, создавая сами не то семью, не город, не то — бери выше! — свое отдельное государство, лицейскую республику. С хорошим и дурным, серьезным и легкомысленным, полезным и вредным, дружбой и соперничеством, поэзией и прозой жизни, своим языком, да, пожалуй, даже с особым воздухом… Мир, где существовали бок о бок стихи Пушкина и Дельвига, высокопарные оды Кюхли и язвительные эпиграммы Илличевского, привязанность Жанно и Француза, и вечные насмешки (иной раз довольно злые) над тем же несчастным Кюхлей, гитара Николая Корсакова, «200 персон» Яковлева и бабочки Павлуши Гревеница… Где добавляли своих красок в общую картину и железная воля Володи-Суворчика и ставшая притчей во языцах дельвиговская лень, и буйный нрав Вани Малиновского, и великосветский блеск Горчакова, и фискальный характер Лисы-Комовского, и добродушное невежество Данзаса… И море, да, его море, неудержимо звавшее к себе все шесть лет, — оно тоже плескалось под лицейскими стенами…
«Пушкин, а ты знал? Ты разгадал нашу тайну, понял? Или просто обозначил, с почти математической точностью (не смотря вечный нуль по математике): Друзья мои, прекрасен наш союз…».
Друзья уходили — забирал ли каждый из них часть твоей души? Или, наоборот, обогащал взамен священно хранимой, как самой большой драгоценностью, памятью? Связью не только с прошлым, но и с будущим, потому что она принадлежала не только тебе одному…"

Еще один пушкинский (и не только!) праздник... Зинаида, потрясающе написано. Читаю и перечитываю.

Юлия Чечко   20.10.2018 08:34   •   Заявить о нарушении