До талого, до высохших болот, до первых белок в дуплах сизых сосен.
До «кто кого из нас переживёт», до взлёта в просинь с удареньем оземь.
До рыжей хвои, ссыпавшейся на изъеденную потом гимнастёрку.
До лета, до какого-то рожна, до памяти неряшливо затёртой.
До крови из прокушенной губы, до правды с оправданиями после.
До птичьих гнёзд, до топота копыт, до мальчиков, одетых не по росту.
До заповедных рощиц и чащоб, до просек, до берлог и до опушек.
До шанса, что упущен. А ещё – до воя, наполняющего душу
Серебряным сиянием луны. До облаков, нанизанных на ветви.
До «будто бы и не было войны», до некрасивых лиц красивой смерти.
До белых, мухоморов и маслят. До стука топоров лесоповала.
До быстрой самокрутки не в затяг, до двух «ку-ку», которых слишком мало.
До неба, уходящего в пике, до ласковой сестры из медсанбата.
До ёжиков, шуршащих налегке к пленительному яблоку заката.
(12:40) 25.05.11.
Кто-то хмурый, потому что холост,
Кто и рад бы, да уже никак,
Потому что губит бездуховность,
А не в переносном смысле – брак.
С вредными пристрастиями иже
Из нормальных делает скотин
Недочтенье в детстве разных книжек
С недосмотром правильных картин.
Перманентно пребывая в жопе,
То супругу костеришь за тем,
А всего-то недослушал опер
Или недонюхал хризантем.
То друзьям перемываешь кости,
Что взаймы не больше попросил,
А причина скрыта в незнакомстве
С деревянным зодчеством Руси.
То без бабы холостому скучно,
То с похмелья одолеет грусть,
А на самом деле потому что
Про бычка не знаешь наизусть.
А бычок идёт себе, качаясь,
По дощечке, только что не вскачь,
И безлапых где-то привечают,
И никак не тонет в речке мяч.
И от старых отступает хворость
И от сирых нищета бежит,
Потому что губит бездуховность,
А не в переносном смысле – жизнь.
Да и к чёрту чужую нежность, чумную жалость,
Оголтелую жажду, жасминовый летний снег –
Это финиш, девочка. Выдохни: добежала.
А теперь – на старт, начинаем второй забег.
По загривку – дрожь, неизвестность хохочет в спину.
Настигают, слышишь? Быстрее, ещё быстрей!
Позади асфальт закипает и воздух стынет,
Осаждённый город плавится на костре,
Из багровой тьмы выбираются смерть и голод.
Как бледны их кони, как вычурны удила!
Но страшнее всех та, что следом спешит на волю.
Да беги же!!! Впрочем, поздно. Она пришла.
Всё равно догонит, обрушится смрадной тушей,
Подомнёт, раздавит, сломает тебе хребет.
Да, любовь. Увы, такая. Бывает хуже.
Я прошу, поверь – бывает намного хуже…
Ты играй-ворожи —
вальс-бостон, «Сказки Венского леса» ли,
довоенная жизнь,
словно старенький снимок рентгеновский,
попадет под иглу
патефона, что ласковой сволочью,
как ногтем по стеклу,
заскребет по слепым да осколочным.
Там на майский парад
выстилая балконы перинами,
заведут аппарат,
что из Праги везли, из Берлина ли,
и за тысячу верст
в дерматиновой пасти раззявленной
нарисованный пес
обернется на «Голос хозяина».
Там дистрофик-весна
отражается в сереньких лужицах,
и иголка-блесна
засверкает, залает, закружится
по провалам глазниц,
в медсанбате руками заляпанным,
и по тем, что срослись,
и по тем, что под корень оттяпаны.
Там плывут по ручьям
треугольники в школьную клеточку, —
там медали бренчат
и топорщатся желтые ленточки
на пустых рукавах,
словно бирки без имени-отчества.
Там в пластинке слова —
потому что по кругу — не кончатся.
И взорвется мотив,
дребезжа запотевшими кружками,
там мальчишка, забыв
про отцовский ТТ под подушкою,
от обновки слепой,
примеряет сандалики узкие.
Там вчерашняя боль
превращается в легкую музыку.
Там идут на убой,
не меняя рубаху нательную,
чтоб вернуться домой —
патефонной трубой, светотенью ли, —
чтоб нашарить ключи
там, где спрятал… А значит, и к лучшему,
что нельзя залечить.
Можно только по новой прослушивать.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
