Светлана Чернышова
7 липня 2017 р. ·
Вот.. о нас пишут) Думала нужно, не нужно подборку стихов прилагать. Кому они особо нужны. да еще в пдф версии. Скопировала таки, пусть будут ;
.......
* * *
в человеке от бога – не нос, не глаза,
не вселенская вера в добро,
в человеке от бога – ухоженный сад,
первых яблочек – с горкой ведро
в человеке от бога – бродячего пса,
поворчав, повздыхав, но впустить
в одинокость свою. пса за ухом чесать,
разговоры неспешно вести:
что, лохматый…так, значится, будем вдвоём
коротать некороткую жизнь,
будем слушать зимой, как завьюженный дом
над заснеженной ночью кружит,
сад пополним весной – обещался сосед
виноград и айву – мать итить!
в человеке от бога – немного совсем…
но хватает, чтоб бога спасти.
* * *
чу, Огинский – здесь тоже хватает зимы,
будто вновь я в своём обрусевшем Китае.
ветер влажные хлопья со злобой кидает
в просветлённые лица дворовой шпаны.
я и яблоня – два истукана. стоим
у окна – высыхая с годами, дряхлея.
чу… от Владивостока до нью-Гераклеи
расползается света бессмысленный дым.
он рассеянно шарит меж туч снеговых.
я и яблоня голосу грозному внемлем:
полюби эту землю.
прими эту землю.
ляг в неё, чтобы в будущих жизнях своих
снова, здесь – истуканом… и как благодать
слышать: чайник свистит, на гитаре играют.
у подъездной двери – у закрытого рая,
кисловатые яблоки наземь швырять.
* * *
на заброшенной даче, где с музой гостишь,
под портвейн и картошку на сале
ударована библиотечная тишь –
впрочем, это уже написали.
пахнет сыростью слёзной прогнивший матрац,
но сквозняк рано утром свежеет,
и у музы – в стекле затуманенных глаз –
кареглазых стрекоз мельтешенье.
и покуда жильё зарастает быльём,
то пыльцой укрываясь, то пылью,
я молчу о своём, ты молчишь о своём…
так о чём мы с тобой говорили?
не привить мандельштамовку к слому эпох:
мелки завязи душ одичавших.
снова муза роняет болезненный вздох,
и, присев на раздолбанный ящик,
замолчишь,
чтоб сглотнув сладковатую грусть,
ощутить, как сиротство – с блаженством:
вырождение сада, вырождение муз
и земное своё
вырожденство.
* * *
столько судеб ведомо чайной мгле…
горы отражаются в пиале,
и не разглядеть ничьего лица –
поволока мяты и чабреца.
не смотри, не надо – не искушай.
ложкой мельхиоровой мглу мешай:
горные отроги то вверх, то вниз,
разошлись две жизни, потом сплелись…
и, опять над бездной, за сотни лет,
кто-то видит в треснувшей пиале
горы, свет… и – ни одного лица –
буйнотравье мяты и чабреца.
* * *
Ветер треплет занавеску,
сея мелкий свет апреля.
Я пишу из тьмы имперской –
из последней цитадели,
где античные мотивы
гимн советский заглушает,
где вповалку спят в могилах
русские и англичане.
аты-баты… спят солдаты..
тут недавно мне, копатель
под гитару и вино
говорил – да всё – говно:
и английское сукно,
и российское сукно –
расползается оно!
Чуть задел лопаткой – швах,
в пыль и прах…
на молоденьких костях.
…….
Лозы кости расправляют –
щелк и треск коленей, пальцев.
Вечер медью оплавляет
камень белый инкерманский.
Полюбила этот город –
злобно, цепко, виновато.
Да, я помню, в давнем споре –
Ты мне говорил когда-то:
Не подпускай этот город близко –
он превратит тебя в обелиск, и
тут же придут, склонятся низко
люди – никто, ничьи,
и разглядишь, цепенея, сызнова
шрамы на маковках, стигмы отчизны –
закостенелые догмами роднички.
……………….
Ты тогда ведь – несерьёзно?
Жизнь людей течёт привычно,
как довлатовская проза –
чуть грустна, афористична:
у дебаты,
пьянки, встречи, культы кошек.
жить бы так…пусть небогато,
но зато как можно дольше.
Да у моего народа есть традиция такая:
уходить по-русски – строем
в безымянные герои,
в хляби эпохальных строек
или в небо над Синаем.
* * *
квадратный и серый, как мемориал
приходит вдовец – отставной генерал,
кладбищенской тянет гвоздикой
от некогда грозного рыка.
блуждая в потёмках меж рёберных скоб,
невнятно транслирует фонендоскоп
гранитного сердца удары,
заржавленных лёгких фанфары.
и где-то у левого плаца плеча
болезненный всхлип кумача
мне нужно ль де-факто сказать, генерал,
что главную битву ты всё ж проиграл?
он, жмурясь от солнца и боли,
на выходе выдохнет: «вольно!»
невольно замру у окна – посмотреть,
как он, сокрушая то ветер, то смерть,
уходит по зыбкой аллее.
и рядом – жены суетливый фантом
хлопочет над мужниным серым пальто –
пылинки сдувает, алея.
* * *
это Врубель повсюду малюет сирень –
осыпается ночью на землю, как дождь
и творит, и кудесит повсюду сирень
на холсте наших будней, что неба серей.
эта боль его белым, индиго вокруг
разверзается искрами, брызжет росой
будто рай на земле
он персидский,
рязанский?
какой? да и незачем знать.
пусть сиреней-архангелов строй
вдоль заборов меня на работу ведёт.
затеснится в груди, разрывается до позвонков --
жизни, смерти сладчайшему отзвуку не прекословь.
может, снова любовь?
да, конечно, она. что ж еще?
это Врубель беличьи кисти полощет –
гремит водосток,
разбухает под солнцем сирень,
разрывается до позвонков.
* * *
здесь какого-то ляда
в розоватом дыму
бродят звери по саду.
по заснеженному.
бродят старый и малый,
и с хвостами,и без.
видишь, след семипалый?
это зверь семиест.
в небе посеребрённом
вон, летит ворожей,
чтоб отведать в три горла
семь уснувших бомжей
он с рассветом исчезнет,
вот и вся недолга.
и рябиной помпезной
окропятся снега.
ты взгляни, я ей богу,
не придумываю.
видишь, штрих у дороги?
это зверь берегун.
проводник малолеток,
пьяных жён амулет.
ну, а город? да, нету…
нет как тысячу лет.
и не сгинуть, не слиться,
сон и явь не деля.
сад заснеженный длится,
длится, длится и длится,
след таинственный для.
………
Из авторской подборки «В молодежную газету» (специально для «СД»), Июнь 2017
