Из книги "Ночной сюжет новостей"
*
Над пепелищем проигранных битв,
путчей и революций,
в облаке заупокойных молитв
бабочки белые вьются.
Тихие ангелы горних дорог
ветром сбиваются в стаи.
Петелька к петельке –
выдох!
Вдох.
Время саван сплетает.
Бабочки смотрят в твои глаза
с болью исповедальной,
словно о чём-то хотят сказать
перед дорогой дальней.
Петелька к петельке,
вдох – накид,
только мелькают спицы.
Между накидами век наш спит,
мы ему –
он нам снится…?
Не разглядеть ни глаз – ни лица,
время давно ослепло.
С ангельских крыльев летит пыльца
и оседает пеплом.
Петельки, петельки,
выдох – вдох…
(время – оно не медлит…)
Новые ангелы дальних дорог, –
новые шеи в петлях
здесь, где от сточенных болью бритв,
и от пустот пьедесталов,
от лже-раскаяний, от лже-молитв
небо тяжёлым стало.
Петельки, петельки…
Вдох/ накид.
Кто там рядки считает?
Пепел ли,
снег ли с небес летит
призрачной белой стаей?
Кто его нынче знает…
*
Одичала вишня в палисаднике,
вишенье летит на подоконник,
собирают дань четыре Всадника,
и не знают роздыха их кони
на земле с очами-океанами,
и медоточивыми устами,
что была живою и желанною,
да обетованною не стала.
Достаю рушник цветами вышитый,
кличу на подмогу ветер южный,
и всё то, что виделось и слышалось,
шелухой ссыпается ненужной.
Новостные глотки периодики
вразнобой кричат,
а я не верю.
Только знаю: где-то ходят ходики,
судное отсчитывая время.
За год – день,
а за день – крест да памятник.
Только знай, живи себе да помни,
беспристрастен равнодушный маятник,
и…колодец не водой наполнен.
Шибеница.
А по виду – звонница,
колокол звонит на всю округу,
а по ком звонит, уже не помнится,
по врагу убитому, иль другу.
Только нет различья меж усопшими,
всё равно в каких чинах и платьях,
и кому губами пересохшими
шлют молитвы,
а кому проклятья.
И глядят небесные угодники, –
воинство до срока воспаривших,
как в остывших хатах ходят ходики
и напоминают о погибших.
Помнишь, мы с тобой однажды видели:
раковину рыбаки открыли…
Сброшенные створки мёртвой мидии
издали напоминают крылья.
*
Спросит ангел за моим плечом:
Отчего не спишь,
скажи на милость…
– Видишь, серебрится белый челн?
Это мне душа во сне явилась.
Будто…. незнакомые места,
два холма могильных в чистом поле,
и на свежеструганных крестах
имена знакомые до боли.
Будто… виноградники, поля –
островки неубранной пшеницы.
Україно.
Матiнко-земля…
Ни криницы, ни ставка, ни птицы.
Будто… чёрный ворон пролетел
и за ним стервятники –
по кругу…
И растёт г о р а к р о в а в ы х т е л
там, где брат на брата поднял руку,
где перемешались кровь с водой,
и все воды сделались отравой.
Тот, который слева, будто… Авель.
Справа – Каин – бледный и худой.
Между ними женщина. Она
в рубище простом – скорбит со всеми.
Вперемешку судьбы, имена…
Бесновалось к а и н о в о с е м я,
простирало сотни грязных рук
к белому холстинковому ложу,
рдел молитвы охоронный круг,
и скользил по небу осторожно
утлый челн в лунных камышах,
далеко от дольнего чертога.
В поисках утраченного Бога
уплывала девочка-душа…
*
Девушка пела в церковном хоре…
Александр Блок
Попробуй обойтись без аллегорий,
без приторно-сладкоголосых лир.
Там ненависть раскачивает мир,
где девушка в церковном пела хоре.
Попробуй без проклятий обойтись,
в Свет обратись
и в Слово обратись.
Не спи.
На убывающей луне
шепчи:
война,
войной,
войны,
войне.
Оно спасёт.
А если не спасло,
не умножай ни боль,
ни скорбь,
ни зло.
Шепчи на убывающей луне
именослов погибших на войне.
Попробуй обойтись без аллегорий.
Скажи себе: в наш дом пришла беда.
Не на/ день – не на месяц – навсегда,
навеки в сердце поселилось горе.
Нет лада,
нет согласья меж людьми,
и ненависть раскачивает мир.
И… девушка поёт в церковном хоре.
*
…ночной сюжет новостей
привычен и предсказуем
один за другим падают памятники
люди воюют с прошлым
это предельно просто
свалить с пьедестала вчерашнего идола
куда проще
чем убирать обломки на площади
куда проще
чем воевать
с идолами в себе
здесь мы заведомо обречены
на поражение
***
Не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать.
Ис. 2:4
Не говори мне о свободе.
Мы все стоим на переходе –
нам нужно площадь перейти,
и н о г о н е т у н а с п у т и.
Мы вспоминали вкус свободы
и становились кровью воды,
и пеплом стал крещенский снег.
Свобода на устах у всех.
Забыв пророчество Исайи,
её, как кость, рабам бросают,
за эту кость голодный раб
служить рабу другому рад.
Не говори мне о свободе.
Там люди площадь переходят,
и может статься – перейдут.
Горит земля и там – и тут.
Кругом разверстая геенна,
шакалы воют, и гиены
из подворотен скалят пасть…
Не дай нам, Господи, пропасть
на этом страшном переходе,
где мы судачим о свободе.
И упаси нас от свобод,
что обещает переход.
Оборони от мук, от боли,
и дай нам волю.
***
Эта книга
ещё не дочитана,
но я знаю,
чем всё закончится,
от спокойствия
нарочитого –
не от боли
придётся корчиться.
Здесь прозрачны
сюжет и фабула,
здесь герои
с юными лицами…
чья-то жизнь,
что ещё
вчера б ы л а,
стала
вырванными страницами.
Эта книга не нами начата,
и не нам писать окончание,
только в списках погибших значатся
наше завтра
и наши чаянья.
Отпускают детей
родители;
не пленённые и не пленные,
побеждённые
победители –
убиенные.
Душам отданы кущи райские,
кровь пробьётся
гроздью калиновой,
горькой
сукровицей
февральскою,
журавлиною.
***
«Приезжай, – говорит сестра, –
отпою настоем из трав,
заварю душицу, чабрец,
хмель с малиной.
Чтоб тревогу и боль унять,
чтобы тяжесть и морок снять,
чтоб душа посветлела и
не кровила.
Отдохнёшь, – говорит сестра, –
посидим с тобой у костра,
а надумаешь – насовсем,
нет – так в гости.
(…кто-то пришлый в памяти стёр
древний смысл слова костёр,
не дрова пылали в кострах,
а кости…)
Приезжай,
по весне сойдёт
и растает тяжёлый лёд,
и распустится сон-трава в перелеске».
Рвусь на зов,
на тепло огня,
только он и греет меня,
поделиться бы да всплакнуть,
да не с кем.
«Приезжай, – говорит сестра, –
здесь поют синицы с утра,
станет легче, как бы душа
ни кровила…
Станет легче,
но есть земля,
я давно без неё – не я,
неизбывная боль моя,
Украина.
***
Скорый поезд далеко стучит,
море дышит глубоко…
Абрикосовые косточки
мы кололи вечерком.
На песке валялись рядышком,
в черепаховых очках,
абрикосовые ядрышки,
зажимая в кулачках.
Были сплошь исповедальными
наши взгляды и слова,
и от запаха миндального
чуть кружилась голова.
Невзначай сползала кофточка
с обгоревшего плеча..
Абрикосовые косточки,
как положено – горчат.
И летели, плыли, ехали –
абрикосовые дни,
но поспевшими орехами
нас сентябрь соблазнил.
И глядят глаза раскосые
из окон чужой судьбы.
Было лето абрикосово,
были дали голубы.
Скорый поезд далеко стучит,
кролик спит в своей норе,
абрикосовые косточки
дети колют во дворе…
***
в Старом городе –
здесь говорят Старе мicто –
есть одна улица
если пройтись по ней
то можно услышать как
где-то
под мостовой
молчат колокола церкви Святой Ирины
их молчание оглушительно
вот и
лёгкая женская тень
вздрагивает
наверное один из колоколов –
полиелейный –
молчит слишком громко
не так давно
здесь ещё стоял последний Ирининский столп
но люди всегда воевали с памятниками
тень Ингигерды – великой княгини киевской
(в крещении – Ирина
(в схиме – Анна)
прилетает слушать
как молчат колокола
Ирининской церкви
тихо-тихо
идём мимо
мне почему-то хочется
назвать тебя
Ингигердой
я знаю
ты отзовёшься
и не удивишься
ну разве что самую малость
***
Стихи распадутся на тысячи слов,
мир станет безжизненно бел.
Ты спросишь: какое сегодня число?
Никто не ответит тебе.
Всё сковано чёрным нетающим льдом.
Кричи, если можешь.
Кричи.
Лети снегопадом,
и зимним дождём,
и северным ветром в ночи.
Смотри, как вздымается бездна горой,
как плоть рассыпается в прах.
как гинет в забвенье вчерашний герой,
и другом становится враг.
Смотри, как на брата охотится брат,
и рдеет проклятья печать.
Господь Всемогущий не слышит…
Пора.
Кричи, если можешь кричать.
Смотри, как горячим дыханьем снесло
четвёртый… иль тысячный Рим,
где тысяча тысяч разрозненных слов
смешались и стали одним.
Смотри, как алеет нетающий лёд,
и пылью клубится гранит.
А Слово наутро ребёнок найдёт
и заново мир сотворит.
***
Божья мельница
В марте всё непредсказуемо,
всё спонтанно,
наобум,
поминаем Бога всуе мы
да клянём свою судьбу.
А она – судьба треклятая –
ни плоха – ни хороша,
на лету ученье схватывай,
не ропща да не спеша.
Можно мартовскими идами
все несчастья объяснить,
иссушить себя обидами –
мол, прядёт Недоля нить,
подгонять невзгоды вздохами,
уповая на авось,
это времечко Евдохою
испокон веков звалось.
Только что теперь печалиться –
слава Богу, что жива,
знаю, медленно вращаются
эти Божьи жернова.
И чужим глазам не верится,
и проплаканы свои –
вижу только крест да мельницу
в чистом поле на крови…
Не уйти от этой мельницы
ни панам – ни мужикам,
перемены перемелются –
выйдет знатная мука,
чтобы по миру развеяться,
чтобы кровь прикрыть да стыд…
Всё осилит Божья мельница,
перемелет и простит.
***
.
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других
М. Волошин
Что-то мы с тобою проглядели,
коль не вспоминаем о стихах,
пролетела Вербная неделя
в суете и в спешке –
впопыхах.
Вот и наступило воскресенье,
серебрится верба за окном,
только день не радует весенний,
на душе тревожно и темно.
Мне бы да поверить в небылицы,
кто не выдаст,
кто кого не съест,
мне б Страстную пережить Седмицу,
чтоб пролился Благовест с небес.
Пусть он л е в ы х боронит и п р а в ы х,
в смутную годину,
в трудный час.
чтоб не стало чёрным и кровавым
Воскресенье Вербное для нас.
Господи,
невыносима дыба –
душу рвёт противоречий яд.
«Делай выбор!
Надо сделать выбор!» –
те и эти хором говорят.
Укроти их гнев,
смири гордыню...
Господи, не гневайся на Русь.
Видишь, я стою посередине,
за врагов и за друзей молюсь.
***
памяти погибших 2 мая 2014 года в Одессе
Был майский день ни короток – ни долог.
Летели сарафанные подолы –
их ветер надувал как паруса, –
и детские летели голоса…
Был майский день прозрачен и беспечен,
безудержно цвели каштанов свечи,
и монотонный плеск морской воды
укачивал предчувствие беды.
Плыл майский день ни весело – ни скушно,
на ниточке дрожа, как змей воздушный,
и вечер быть приятным обещал…
Но Времени гигантская праща
уже дошла до точки невозврата,
и вечер, обещавший быть приятным,
вдруг чёрной пеленой заволокло.
Кричали люди.
Лопалось стекло.
И подымались по небесным сходням
из пламени – из самой преисподней –
испуганные души в небеса
под хриплые от крови голоса…
И остывала плоть – души оковы –
на жертвеннике Поля Куликова.
И был удушлив сладковатый чад.
И багровела Каина печать.
***
Как грустна осенняя вода…
А. Городницкий
Множится горечь осенних вод,
дни незаметно идут на убыль,
чувства немеют,
зима грядёт...
Шепчут молитву губы.
Мне бы осенней воды глоток –
и до утра во сне, не страдая,
слушать, как мокрый дрожит листок
и опадает.
Горечь осенней воды легка.
Тихо зима прильнёт к изголовью,
выбелит замки, что из песка
строят,
скрепляя
кровью.
Выбелит пустоши и холмы –
землю, распроданную на вынос.
Ни от тюрьмы - ни от сумы,
Боже,
от нас
спаси нас.
Тёмная горечь осенних вод
так же близка, как непостижима.
Осень закончится, мир упадёт
в зиму.
***
Стала вода, как полынь, – горька,
стали друзья нещадней врагов…
Ненависть – проклятая река,
ненависть вышла из берегов.
Гиблая смоль – солоней, чем кровь, –
прочит погибель один глоток,
люди зовут Карачун-горой;
место, где дремлет её исток.
Чёрная смоль обращает в яд
всё, что встречается на пути.
Мы не спасёмся,
ни ты – ни я,
нам эту реку не перейти.
Движется посолонь коловорот,
омут за омутом –
быстрина.
Не перебраться ни вплавь – ни вброд,
что ж, остаётся испить до дна,
чтоб из грядущего,
сквозь лета
зрети, как всё порастёт быльём.
...гиблая смоль на твоих устах,
чёрная смоль на челе твоём...
Там упокоятся распри да брань,
(мы лишь игрушки в «большой игре»),
и зарастут шрамы от ран,
скроют пути к Карачун-горе.
Всё это будет.
Ну а пока
слушаю эхо твоих шагов…
Ненависть – про/клятая река.
Ненависть вышла из берегов.
***
Мир этот крепко сшит – да неладно скроен,
каждый кроит заново,
правя крой.
Солоно, Господи, в доме твоём от крови,
горько от осознания –
льётся кровь.
Старые шрамы рвут молодые раны,
не перешить, не спрятать –
как ни крои.
Зодчие на Руси возводили храмы
и нарекали Спасами на Крови.
Тихая скорбь –
шатровые колокольни,
без золочёных маковок и крестов.
Дух убиенных там обретал покой свой,
вечную тишь
и вечный горний простор.
Не сосчитать могильных холмов-пригорков,
стонет земля от старых и новых ран.
Солоно, Господи,
солоно так, что горько…
Время пришло закладывать новый храм.
Только давно мучаюсь чувством странным:
тешимся позолотой –
а нам бы Свет!
На перекрёстках высится храм на храме.
Веры у нас как не было –
так и нет.
***
Тону в бесконечных синонимах слова Отчизна,
черчу пресловутую линию мнимого счастья.
Но линия фронта проходит по линии жизни
и рвёт и кромсает, и режет…
И режет на части.
Как будто свои – не чужие – вокруг иноверцы,
и не отогреться во взглядах
и не отмолчаться.
А линия фронта проходит по линии сердца,
и сердце от боли вот-вот разорвётся на части.
Я так далеко,
я у самого синего моря.
Волхвую,
зову государыню-барыню-рыбку…
Но море давно почернело от пепла и горя,
и умер старик,
а старуха горюет не шибко,
и ходит в х у м а н у,
и тешит себя дешевизной,
и стала свободной,
и стала такой х у м а н и с т к о й…
А линия смерти тождественна линии жизни,
а я и не знала,
как всё неминуемо близко.
Язычница…
Мавка
с нательным крестом под рубахой,
я линию жизни из линии горя скроила…
В ней пепел Одессы,
застывшая кровь Волновахи,
Донецка и Киева,
Славянска…
Кровь Украины.
Туманы январские
и тяжелы и капризны.
Уходит зима,
и Земля продолжает вращаться.
И линия фронта проходит по линии жизни,
и линия горя проходит по линии счастья.
