Во всяком безумии должен быть смысл!

Валя Некрасова: литературный дневник

АЛЕКСАНДР ЧАК
(1901—1950)



СНЕГ В ГОРОДЕ


Снег прохладной, мутной пеленой,
Шелестя, повис передо мной.
Нет асфальта, спрятался песок,
Звон трамвая сделался далек,
Обвалялся снегом крик авто,
Побелели шапка и пальто.


Снег прохладной, мутной пеленой,
Шелестя, повис передо мной.
Сразу набежала детвора,
Тащат в кучу снег, растет гора:
В темной подворотне — плачь не плачь
Дворник встал с лопатой, как палач.



АФИШИ


Афиши, афиши, любимицы города,
вы ярче, крикливее дамских чулок,
кроваво-пунцовые, желтые, черные,
ко мне пристаете, как феи ночные,
на каждом углу, у заборов, у стен.


Афиши, афиши, вы — библия города,
всех зрелищ и сборищ живой календарь.
Люблю вас, люблю бескорыстно,
как в детстве
футбол, и кино, и вафли с мороженым.
Мне многое родственно в ваших контрастах,
в изломанных строчках, в неравенстве букв.


Афиши, афиши —
моей торопливой души поваренная книга!



ЖЕНЩИНЫ


На вокзале, как письмо без марки,
Я застрял — глазею битый час:
Женщины, огромные, как барки,
Проплывают будто напоказ.


После хрупких, высосанных джазом
С лаковыми коготками дев
Я от радости теряю разум,
Настоящих женщин углядев.


Едут по своим углам медвежьим,
Где со скуки удавился б черт,
Чтоб уже наутро с маслом свежим
Их обратно в Ригу поезд пер.


Эти ноги толстые, слоновьи
Беспощадно топчут все подряд.
Камни крякают от их здоровья,
Лестницы беспомощно скрипят.


Жаль, Верхарн великий жил так мало,
Посидеть со мной прийти не смог.
Вот бы слух и глаз ему ласкала
Тяжкая походка этих ног!


Колыхаются большие бедра,
Опьяняя, как старинный ром:
Женщины, таща мешки и ведра,
В дверь, толкаясь, лезут вчетвером.


Трубным звукам голоса подобны,
Рухнет в обморок от них эстет.
Даже в стариках они способны
Пробудить былой любовный бред.


После хрупких, высосанных джазом
С лаковыми коготками дев
Я от радости теряю разум,
Настоящих женщин углядев.



В ТРАМВАЕ



Юбочку
выше колен
я задрал ей —
глазами.
Она же сидела напротив,
холодная,
точно трамвайные поручни
при двадцатипятиградусной стуже.


Ах, барышня,
если б вы знали,
что сердце в груди у меня
так же бешено скачет,
как пальчики ваши
по клавишам славной машинки «Ройяль»,
перестукивая циркуляры министра!


Она же сидела напротив,
холодная,
точно трамвайные поручни
при двадцатипятиградусной стуже.


Что ей
до типа
в кепчонке и стоптанных башмаках?


Барышня едет на вечеринку —
потягивать, щурясь, ликер,
танцевать чарльстон
и в четыре утра
в темноте отдаваться
молодому пижону во фраке.



УХОДЯЩИМ КОРАБЛЯМ


Светлой водой мне ладонь омывая,
Тихо сияла река на просторе.
Долго глядел я, усевшись на сваи,
На корабли, уходящие в море.


Что мне любовь, что забота о хлебе,
Все, чему с болью поверил сначала?
Вижу я — мачты качаются в небе,
Это корабль отвалил от причала.


Ах, как мерцают соцветия дыма!
Свежестью свежую душу тревожат.
Снова томлюсь и взлетаю я с ними, —
Нет еще, нет еще, век мой не прожит!


Вижу, расправив поникшие плечи,
Вижу — опять из подземной неволи
Мысу надежды и жизни навстречу
Мчатся ручьи, немоту побороли.


Все, что у сердца покоя просило,
От берегов отрывается снова,
К морю стремится с воспрянувшей силой,
За кораблями хоть на смерть готово.


Там, где был мрак, распускается синью
Утро над миром, багряное с края,
В солнце, в ветрах, как в алмазной корзине,
Мощью упрямой простор раздирая.


О корабли, уходящие в дали!
Ожило прошлое, вновь торжествуя.
Вам, корабли, я за все благодарен,
Снова для бурь, для победы живу я.


Славлю я вас, как печали и муки,
Душу мою исцелившие болью.
Словно вода, что ласкает мне руки,
Жизнь показалась прозрачным раздольем.



ОТВЕТ ФИЛОСОФА


Утром,
когда мой выдох
в тесной каморке плавал,
как белое облачко,
тщетно искал я хлеба
в ящиках письменного стола,
под ворохом старых воротничков,
баночек из-под зеленого мыла
и колбасных шкурок, подобных змеиной коже.


Мысленно
в печку подбросив
сухое березовое полено,
я плечами пожал:
почему я свихнулся
именно на поэзии?


Будь я, скажем, гадальщиком,
барабанщиком Армии спасения
или хоть счетоводом в обществе филателистов,
уж, наверное, мои брюки
не просвечивали б на заду,
как вуаль,
как ситечко,
а в единственных башмаках
не гулял бы сквозняк по пальцам!
Почему я свихнулся
именно на поэзии?


Подмигнул со стенки усатый философ:
«Во всяком безумии должен быть смысл!»



Другие статьи в литературном дневнике: