Страстный и неистовый
Это цитаты из трех писем, написанных с интервалом в год, середины декабря 1839 года и середины и конца декабря 1840 года к другу В.П. Боткину. 16 декабря 1839 есть две рефлексии нормальная и болезненная. Первая есть условие глубокой натуры; вторая результат аналитического развития. Что такое аналитическое развитие? Резонерство, которое есть несвоевременное мышление о том, чего еще нет и не было в созерцании. Это резонерство есть гниль сердечная, в которой заводится червяк, отравляющий всякое полное наслаждение жизнию, а этот червяк болезненная рефлексия. каждый новый день говорит мне: это не для тебя пиши статьи и толкуй о литературе, да еще о русской литературе... Это выше сил глубоко оскорбленная натура ожесточается внутри что-то ревет зверем и хочет оргий, оргий и оргий, самых буйных, самых бесчинных, самых гнусных. Умереть ужасно не хочется жизнь никогда так не манила, а жить страшно. Иметь отца и мать для того, чтобы смерть их считать моим освобождением, следовательно, не утратою, а скорее приобретением, хотя и горестным; иметь брата и сестру, чтобы не понимать, почему и для чего они мне брат и сестра, и еще брата, чтоб быть привязанным к нему каким-то чувством сострадания все это не слишком утешительно. СПб. 1840, декабря 10 Я наконец сбросил с себя все идиллические и буколические пошлости, я уже не жалуюсь всем и каждому, что меня ни одна женщина не любила и не будет любить (ибо-де меня женщина не может любить); и, хотя юбка и доселе приводит меня в смятение, как семинариста… … иногда, женившись не любя, влюбляются друг в друга, узнавши один другого, и как, женившись по любви, бывают несчастны. …я понимаю это дело очень просто и вместе с тем очень человечески. Я уже не поклоняюсь женщине, как раб деспоту, как дикарь божеству своему. Если я возьму от нее любовь ее, то не как милость божества недостойной его твари, а как следующее мне по праву, и за что я могу заплатить еще с лихвою, дать гораздо больше. Мужчина, когда женится, теряет много -- свою свободу, энергию своей борьбы с действительностию, которой тогда принужден бывает уступать иногда, прирастает, как улитка, к одному месту, обязывается работать до кровавого поту и делать то, к чему не лежит душа его. Женщина, выходя замуж, ничего не теряет, но всё выигрывает: из семейства, где с каждым годом становится более и более чужою, не дочерью и сестрою, а нахлебницею, тягостным бременем, переходит она в свой дом госпожою, свободно и законно предается влечению сердца и требованиям натуры, выполнение которых возможно для нее только в супружестве и без выполнения которых ее жизнь -- апатический сон, медленная смерть. Если женщина желает страстно любви, но не желает замужества, -- ее любовь не стоит железного гроша; М<ужчина> может обойтись и без брака, ибо брак и женщина для него не одно и то же. Далее: женщина слабейший организм, низшее существо, чем мужчина. Лучшая из женщин хуже лучшего из мужчин. В женщине как-то нет середины -- или глубока, или совсем мелка и ничтожна. В самых лучших из них много чего-то ничтожного. Да, я, наконец, сознал, что быть мужчиною чего-нибудь да стоит. Каков бы я ни был, но я борюсь с действительностию, вношу в нее мой идеал жизни, самая свежая, самая горячая кровь моя пожертвована мною (после Венеры, Меркурия и Комуса) общему, для себя я ничего не делал и не сделал. Нет, чорт возьми, моя гордость в этом случае идет так далеко, что я убежден, что редкой женщине не сделает чести -- полюбить меня и быть любимой мною. Знай наших, чорт возьми! Я потребовал бы от женщины вот чего: чтобы, при красоте (разумеется, относительной), грации и женственности, она могла понимать в искусстве столько, сколько дано женщине понимать своим непосредственным чувством, а главное -- чтобы она всё понимала по-женски, и чтобы она полюбила меня не за героизм, не за блеск, которого не лишена моя дикая и нелепая натура, но <за> человечность, доброту сердца, инстинкт к истине и справедливости, и чтобы за них простила слабость воли, недостаток характера и другие грехи. Борьба с действительностию снова охватывает меня и поглощает всё существо мое. я чуть ли уж не презираю женщину. Скудельный сосуд, исполненный лукавства -- орудия слабого, мелкого тщеславия, кокетства. Они не оценяют любви и презирают тех, кто искренно, беззаветно их любит, преклоняется пред ними, как пред божествами. мне теперь как-то трудно вообразить возможность любить всю жизнь одну женщину, и с этой стороны брак пугает меня. Скудельные сосуды, они так скоро портятся, розы весенние, они так скоро отцветают; роскошная упругость груди (вещь, за которую тысячу жизней готов я отдать хоть сейчас же, одно, что лучше и жизни и всего в жизни, всего и на земле и на небе) делается куском вяленого мяса; атласная, мрамористая кожа делается потною и шершавою. Мне кажется, что греки лучше нас понимали жизнь и женщину: они любили femme, a не une femme и не la femme; {женщину, а не определенную женщину и не женщину вообще (франц.).-- Ред.} в каждой женщине они видели не саму красоту, а только одно из ее явлений, одну из смертных дщерей бессмертной матери. Боже мой, сколько отвратительных мерзостей сказал я печатно, со всею искренностию, со всем фанатизмом дикого убеждения! Более всего печалит меня теперь выходка против Мицкевича, в гадкой статье о Менцеле: как! отнимать у великого поэта священное право оплакивать падение того, что дороже ему всего в мире и в вечности -- его родины, его отечества, и проклинать палачей его, и каких же палачей? -- казаков и калмыков, которые изобретали адские мучения, чтобы выпытывать у жертв своих деньги (били гусиными перьями по <...>, раскладывали на малом огне благородных девушек в глазах отцов их -- это факты европейской войны нашей с Польшею, факты, о которых я слышал от очевидцев). И этого-то благородного и великого поэта назвал я печатно крикуном, поэтом рифмованных памфлет! После этого всего тяжелее мне вспомнить о "Горе от ума", которое я осудил с художественной точки зрения и о котором говорил свысока, с пренебрежением, не догадываясь, что это -- благороднейшее гуманическое произведение, энергический (и притом еще первый) протест против гнусной расейской действительности, против чиновников, взяточников, бар-развратников, против нашего онанистического светского общества, против невежества, добровольного холопства и пр., и пр., и пр. для меня либерал и человек -- одно и то же; абсолютист и кнутобой -- одно и то же. Идея либерализма в высшей степени разумная и христианская, ибо его задача -- возвращение прав личного человека, восстановление человеческого достоинства, Чорт знает, как подумаешь, какими зигзагами совершалось мое развитие, ценою каких ужасных заблуждений купил я истину, и какую горькую истину -- что всё на свете гнусно, а особенно вокруг нас... Для меня баядерка и гетера лучше верной жены без любви, так же как взгляд сен-симонистов на брак лучше и человечнее взгляда гегелевского (т. е. который я принимал за гегелевский). Что мне за дело, что абстрактным браком держится государство?
Ах, Боткин, Боткин! как жить-то становится мне всё гаже и гаже! Кирюша сорвал печать с тайны бытия -- я этому до смерти рад и преусердно развращаю его насчет того, как надо пользоваться жизнию и надувать ее, чтобы она после не надула нас. Пожалуйста, пиши -- у меня только и отрады в жизни, что твои письма. Твой В. Белинский. © Copyright: Валентин Мацкевич, 2021.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
