Много, если бы дожил.
Мало, потому что мы с ним современники.
Его чтение стихов – раздражает.
Подробности его личной жизни – лучше бы не знать.
А потом идешь по украшенной огнями улице в декабре и произносишь: “Провинция справляет Рождество…” Или подругу в гости приглашаешь: “Приезжай, попьем вина, закусим хлебом…” – а она подхватывает: “Или сливами”. И думаешь: как же так вышло, что странный, вздорный человек с семью классами образования придумал нам тексты, которые как те ключи, что открывают все двери?
«Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно всё, особенно — возглас счастья.
Только в уборную — и сразу же возвращайся…»
Начало было в Ленинграде. Блокада, эвакуация, возвращение.
«Нас было трое в этих наших полутора комнатах: отец, мать и я. Семья, обычная советская семья того времени. Время было послевоенное, и очень немногие могли позволить себе иметь больше чем одного ребенка. У некоторых не было возможности даже иметь отца — невредимого и присутствующего: большой террор и война поработали повсеместно, в моем городе — особенно. Поэтому следовало полагать, что нам повезло, если учесть к тому же, что мы — евреи. Втроем мы пережили войну… (Иосиф Бродский. “Полторы комнаты”)
Полторы комнаты, выделенные семейству Бродских, помещались в знаменитом доме Мурузи, где на рубеже веков жили Гиппиус и Мережковский, а после революции помещался Петроградский Дом поэтов.
«Все чуждо в доме новому жильцу.
Поспешный взгляд скользит по всем предметам,
чьи тени так пришельцу не к лицу,
что сами слишком мучаются этим.
Но дом не хочет больше пустовать.
И, как бы за нехваткой той отваги,
замок, не в состояньи узнавать,
один сопротивляется во мраке.
Да, сходства нет меж нынешним и тем,
кто внес сюда шкафы и стол, и думал,
что больше не покинет этих стен;
но должен был уйти, ушел и умер.
Ничем уж их нельзя соединить:
чертой лица, характером, надломом.
Но между ними существует нить,
обычно именуемая домом».
«Посредине урока в восьмом классе он встал из-за парты и вышел из школы — и больше не возвращался. Он не закончил школы, не учился в университете. Он просто встал и вышел» (Петр Вайль)
Дальше кратко:
- ученик фрезеровщика;
- помощник прозектора в морге;
- истопник в котельной;
- матрос на маяке;
- рабочий в геологических экспедициях.
Потом суд по обвинению в тунеядстве. Отвечая на вопрос судьи, скажет: “Я работал: я писал стихи”. Потом – ссылка.
«Когда я там вставал с рассветом и рано утром, часов в шесть, шел за нарядом в правление, то понимал, что в этот же самый час по всей, что называется, великой земле Русской происходит то же самое: народ идет на работу. И я по праву ощущал свою принадлежность к этому народу».
Это написано в ссылке, в 25-й день рождения. И это уже зрелый Бродский – с его сложной, увешанной придаточными и уточняющими, фразой, изящно втиснутой в ямбы, его ритмическими переносами, когда предложение не умещается в строке и надо начинать следующую, не успев выдохнуть:
«Ты выпорхнешь, малиновка, из трёх
малинников, припомнивши в неволе,
как в сумерках вторгается в горох
ворсистое люпиновое поле.
<...>
Лишь ночь под перевёрнутым крылом
бежит по опрокинувшимся кущам,
— настойчива, как память о былом,
безмолвном, но по-прежнему живущем».
В шестидесятых Бродский – уже известный переводчик c английского, итальянского, польского, сербского. Бродский – часть ленинградской литературной тусовки, как сказали бы сегодня. Твардовский, которого уговаривали заступиться за Бродского на суде, записал в дневнике: «Парнишка, вообще говоря, противноватый, но безусловно одарённый, м. б., больше, чем Евтушенко с Вознесенским вместе взятые».
Ленинградская молодость Бродского – это дружба с Ахматовой и с теми, чьи имена тоже будут прославлены в истории русской поэзии.
А 10 мая 1972 года Бродского вызвали в ОВИР: немедленная эмиграция или «горячие денёчки», что могло означать допросы, тюрьмы, психбольницы.
«Дуя в полую дудку, что твой факир,
я прошёл сквозь строй янычар в зелёном,
чуя яйцами холод их злых секир,
как при входе в воду. И вот, с солёным
вкусом этой воды во рту,
я пересёк черту…»
Уже в июле того же года Бродский принял пост в Мичиганском университете в Энн-Арборе. С этого момента и до смерти Иосиф Бродский, закончивший в СССР неполные 8 классов средней школы занимал профессорские должности в шести американских и британских университетах. После получения Нобелевской премии на вопрос студентов, зачем он до сих пор преподаёт, Бродский ответит: «Просто я хочу, чтобы вы полюбили то, что люблю я».
В путешествиях, в лекциях, в дружбе с лучшими поэтами планеты выкристаллизовались основные положения его философии: эстетика выше этики, поэт – средство существования языка, а поэзия – высшая форма его существования.
Шеймусу Хини
«Я проснулся от крика чаек в Дублине.
На рассвете их голоса звучали
как души, которые так загублены,
что не испытывают печали.
Облака шли над морем в четыре яруса,
точно театр навстречу драме,
набирая брайлем постскриптум ярости
и беспомощности в остекленевшей раме.
В мертвом парке маячили изваяния.
И я вздрогнул: я — дума, вернее — возле.
Жизнь на три четверти — узнавание
себя в нечленораздельном вопле…»
Нобелевскую премию Бродскому вручили в 1987 году «за всеобъемлющее творчество, проникнутое ясностью мысли и поэтической интенсивностью».
«Если тем, что отличает нас от прочих представителей животного царства, является речь, то литература, и в частности поэзия, будучи высшей формой словесности, представляет собою, грубо говоря, нашу видовую цель» (из Нобелевской лекции Иосифа Бродского).
Бродский умер в 1996 году. И какая прекрасная симметрия: родился в Петербурге, похоронен в Венеции – там, где тоже воды больше, чем суши.
Из эссе «Набережная неисцелимых»: Повторяю: вода равна времени и снабжает красоту ее двойником. Отчасти вода, мы служим красоте на тот же манер. Полируя воду, город улучшает внешность времени, делает будущее прекраснее. Вот в этом его роль во вселенной и состоит. Ибо город покоится, а мы движемся. Слеза тому доказательство. Ибо мы уходим, а красота остается. Ибо мы направляемся к будущему, а красота есть вечное настоящее. Слеза есть попытка задержаться, остаться, слиться с городом. Но это против правил. Слеза есть движение вспять, дань будущего прошлому. Или же она есть результат вычитания большего из меньшего: красоты из человека. То же верно и для любви, ибо и любовь больше того, кто любит».
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
