***

1)

Чарльз Дарвин из Дауна и его эволюционная теория утверждают примерно следующее: человек возник как результат природных стихий и в борьбе за существование. Дарвин не скрывал – об этом он говорит на первых же страницах своей автобиографии – страсти, владевшей им с детского возраста, – удивлять окружающих, «сознательно выдумывая небылицы». «В детстве я нередко сочинял заведомый вздор и притом всегда только для того, чтобы вызвать удивление окружающих. Однажды, например, я сорвал с деревьев, принадлежавших моему отцу, много превосходных фруктов, спрятал их в кустах, а затем сломя голову побежал распространять новость о том, что я обнаружил склад краденых фруктов», – откровенничал Чарльз. Его же отец увидел в этом не лживость, а стремление делать открытия. Уместно заметить, что и дед Чарльза, Эразм Дарвин (1682–1754) организовал закрытое философское «Лунное общество», члены которого в полнолуние собирались для неких обсуждениий. Практически в канве "семейного подряда" ещё Эразм писал об эволюции животного мира под непосредственным воздействием факторов внешней среды. Он также настаивал на особом значении перехода предка человека с четверенек в скрюченное прямоходячее положение, потом ссутуленную ходьбу и наконец в вертикальную позицию, а также настаивал на том, что речь формировалась постепенно через этапы нечленораздельных криков и полувнятного бормотания. Естественно, что его взгляды возмущали окружающих добропорядочных англичан. Опус Эразма «Зоономия...» был даже внесён папой Римским в список запрещенных книг. Так же Эразм знакомил своих гостей и учеников с анатомией человека, вскрывая тела казненных преступников, чем чрезвычайно шокировал соседей.
Эразм Дарвин имел двенадцать детей. Из всех его сыновей остался один только Роберт, другие погибли (заражение трупным ядом, суицид), этот Роберт впоследствие и дал миру Чарльза Дарвина со своей женой Сусанной.
О Роберте Дарвине, своем отце, Чарльз очень тепло напишет в своих «Воспоминаниях…": «Его огромный успех как врача был тем более поразителен, что сначала, как он рассказывал мне, он до такой степени ненавидел свою профессию, что, если бы мог рассчитывать на самые жалкие средства или если бы его отец предоставил ему хоть какой-нибудь выбор, ничто не заставило бы его заняться ею ... Его успех во врачебной практике строился на инстинктивном знании человеческих слабостей: он сам не мог сказать, откуда черпает свои сведения..."
В некоторых статьях о Чарльзе Дарвине пишут, что веру в Бога ему привила его мать. Но сам Чарльз в автобиографии признается, что он практически не помнил матери, которая, по словам Дарвина, не оставила в сердце у него никаких воспоминаний, кроме черного бархатного платья и диковинного рабочего столика.
Итак, 200 лет назад – 12 февраля 1809 года в семье преуспевающего врача Роберта Дарвина родился сын Чарльз. В 1817 году скончалась мать Чарльза, Воспитанием мальчика занялась его старшая сестра.
В школе Чарльз учился, как известно, неважно. Интерес у мальчика был к другому – коллекционированию, причем объектами коллекционирования становилось все, что имело разновидности: монеты, минералы, раковины, печати.

Другой страстью Чарльза была охота. «Мне кажется, что едва ли кто-нибудь проявил столько рвения к самому святому делу, сколько я – к стрельбе по птицам, – позже вспоминал натуралист. – Как же я наслаждался охотой! … ведь сколько нужно соображения для того, чтобы знать, где найдешь дичь; сколько искусства для того, чтобы натаскивать собак». В общем, не обремененный заботами мальчик искал острых ощущений. Проучившегося семь лет – с 1818 по 1825 год, но не закончившего школы, так как пребывание там отец счел бесполезным для сына, юного Чарльза отправляют в Эдинбургский университет, где нерадивому ученику должны были вложить некоторые медицинские познания. «Но вскоре после того я пришел – на основании различных мелких фактов – к убеждению, что отец оставит мне состояние, достаточное для того, чтобы вести безбедную жизнь, хотя я никогда даже не представлял себе, что буду таким богатым человеком, каким стал теперь; этой уверенности оказалось, однако, достаточно для того, чтобы погасить во мне сколько-нибудь серьезное усердие в изучении медицины», – вспоминает в автобиографии Чарльз. Коллекционер, однако, в юном Дарвине не умер, он и здесь продолжал собирать, но уже морских животных, остающихся в лужах после отлива моря, которых анатомировал, как умел. О своих маленьких открытиях он в начале 1826 года прочитал доклад в Плиниевском обществе, членом которого стал, и, несмотря на нелюбовь к медицине, счел полезным стать членом и Королевского медицинского общества, заседания которого он аккуратно посещал. Кроме того, учебные занятия Чарльз успешно совмещал с длительными походами, осенней охотой и прочими развлечениями.

«После того как я провел два учебных года в Эдинбурге, мой отец понял или узнал от моих сестер, что мне вовсе не улыбается мысль стать врачом, и поэтому предложил мне сделаться священником». Вот такой поворот дел! «Я старательно прочитал поэтому книгу “Пирсон о вероучении” и несколько других богословских книг, а так как у меня не было в то время ни малейшего сомнения в точной и буквальной истинности каждого слова Библии, то я скоро убедил себя в том, что наше вероучение необходимо считать полностью приемлемым, – вспоминает Чарльз. Для получения богословского образования был выбран Кембриджский университет – оплот Англиканской Церкви. Но, увы, хотя богатый молодой человек мог позволить себе где угодно учиться, да толку что! «Три года, проведенные мною в Кембридже, были в отношении академических занятий настолько же полностью затрачены впустую, как годы, проведенные в Эдинбурге и в школе», – искренно напишет об этом позднее Дарвин. Однако молодой человек отыскал и очень приятные моменты: Дарвин познакомился и с любителями спорта – очень милыми ребятами, с которыми можно было и выпить, и попеть песни. Также е у очень нравились полевые экскурсии с профессором Генсло - пешком, в каретах и на баркасе - "Экскурсии эти были восхитительны".

В Кембридже Чарльз Дарвин увлекся собиранием жуков. Позже, уже став знаменитым, он сделает следующий вывод: «Страсть к собиранию жуков может служить как бы пророческим указанием на будущий успех в жизни». И хотя до нашего времени многие продолжают следовать идеям Дарвина, но почему-то как раз этот дарвиновский вывод остается мало известным, и народ пока не повалил собирать жуков вместо того, чтобы посещать школы и университеты. Видимо, плохо распространяли эту мысль великого ученого.

Получив степень бакалавра искусств, Чарльз неожиданно получает от профессора Джона Генсло предложение принять участие в экспедиции на судне «Бигль» в качестве натуралиста. Однако Роберт Дарвин воспротивился такому желанию сына: Чарльз не оправдал его доверия ни в Эдинбурге, ни в Кембридже, и он был уверен, что это произойдет еще раз, если позволить Чарльзу путешествовать на «Бигле». У отца было восемь возражений, и он хотел, чтобы кто-то из авторитетных людей поручился за правильность выбора его сына при имеющихся у него возражениях. Чарльз обратился к своему дяде Веджвуду, и дядя, видевший в своем племяннике задатки исследовательского ума, смог убедить в полезности этого путешествия, ответив в письме на все пункты возражения отца.

В поисках открытия

27 декабря 1831 года Дарвин покидает Лондон, чтобы стать уже навсегда натуралистом, искателем неизвестного, и, если получится, то что-нибудь и открыть. Путешествие это продолжалось пять лет и пролегло по огромным пространствам: Южная Америка, Австралия, Африка, острова… По воспоминаниям Дарвина, первоначальные его интересы были направлены на геологические наблюдения и изучение исторических изменений геологических пластов, но со временем интерес его изменился. Позже исследователи отмечали, что в свое путешествие Дарвин отправлялся «без каких-либо твердых, заранее сложившихся воззрений относительно видов»Тата. Действительно, к этому времени трудно заподозрить, что у Чарльза, с его поверхностными знаниями разных наук, с дремучим невежеством в теологии, с его юношеским легкомыслием, были вообще хоть какие-то воззрения. А царящий в семье вольнолюбивый дух, замешанный на деизме и унитаризме, скепсис отца-масона, нестройные расплывчатые позиции Англиканской Церкви едва ли могли сформировать у молодого Чарльза ясные представления об окружающей действительности, скорее наоборот, ещё более затуманили его неразвитый ум, ведь знания, которые всё же исхитрился получить Дарвин в Кембридже, носили очень поверхностный характер, лишь неплохая память, эпизодическая зубрёжка и, самое главное, нужные связи родственников - помогли удовлетворительно сдать нужные экзамены. Нет ничего удивительного и в том, что идея кругосветного путешествия завладела умом и сердцем Чарльза, которого вряд ли привлекала перспектива стать сельским пастором.

Поверхностные знания понемногу обо всем, соединенные с детским влечением к коллекционированию и бурной фантазией, не лишенной и порочности приукрасить, мировоззренческая неопределенность, затаенная страсть сделать открытие – вот тот багаж, с которым Чарльз отправился в это путешествие.

Ход мыслей его вскоре устремился в одном русле, отвечающем его чаянию открытия и удивления окружающих. Без сомнения, молодой Дарвин уже давно был знаком с эволюционной теорией своего деда. Добавим к этому сильное влияние, которое на Чарльза оказали рекомендованные ему профессором Генсло труды Чарльза Лайеля. Благодаря им, Дарвин узнал о работах французского естествоиспытателя Жана-Батиста Ламарка, так как второй том своих «Основ геологии» Лайель в значительной мере посвятил критики теории трансмутации (эволюции) Ламарка. При этом, развивая свою критику, Лайель дал в книге ясное изложение теории французского исследователя. Получив в ноябре 1832 года во время стоянки «Бигля» в порту Монтевидео этот том труда Лайеля, Дарвин смог ознакомиться с подробным разбором позиций обеих сторон. Таким образом, в первый год плавания Дарвин уже знал, какова традиционная точка зрения на видообразование и с каких сторон она уязвима для критики.

Итак, юноша, путешествующий на корабле и оторванный от библиотек, учебных заведений, а также лишенный общения с ученым, загружал свой несовершенный ум избранной литературой, и в этом ограниченном пространстве информации формировалось его мировоззрение. Причем зародышем были, несомненно, теории его деда об эволюции и происхождении человека, о которых он знал еще в детстве из разговоров взрослых.

Возвратившись из путешествия 2 октября 1836 года, Дарвин приступил к обработке собранного им материала. Его коллекции были обработаны Р. Овэном (ископаемые млекопитающие), Ватергаузом (современные млекопитающие), Гульдом (птицы), Беллем (пресмыкающиеся и земноводные) и Дженнинсом (насекомые); эта общая работа была издана под заглавием «Зоология путешествия». Сам Дарвин взял на себя обработку геологического материала.

Столкнувшись с огромным разнообразием живых организмов во время путешествия на «Бигле», Дарвин сделал вывод о том, что виды их не являются неизменными. А далее он домыслил, что и роды, и классы, и прочее происходят один из другого. Прославленные Дарвином галапагосские вьюрки представляют собой четырнадцать видов: тринадцать видов населяют острова Галапагосского архипелага, а один вид обитает на о. Кокос. При этом одни из видов сориентированы на добычу семян на земле, другие – на деревьях, третьи – на питание насекомыми. На основании этого Дарвин сделал справедливый вывод об изменениях для определенного потребления пищи, которое он и назвал эволюционным. Но вьюрки как были вьюрками, так ими и остались, хотя и приобрели некоторые устойчивые различающиеся формы клюва. Они не превратились в дятлов или в воробьев. Несовершенство классификации флоры и фауны, несоответствие терминологии, осознанно или неосознанно, но было использовано Дарвиным для нелепого утверждения о якобы постепенном формировании всего многообразия животного мира из неживой природы.

В 1839 году Чарльз Дарвин женился на своей двоюродной сестре Эмме Веджвуд. А в 1842 году семья переехала в город Даун в графстве Кент, где Дарвин и прожил большую часть своей жизни в Даун-хаусе в усадьбе, которую он приобрел для поддержания подорванного к этому времени здоровья. Здесь им и были написаны основные его труды. Здесь он и оставался до своей смерти, мучимый непонятной болезнью, которую некоторые определяли как тяжелую форму астении. Восемнадцать акров земли усадьбы заменили ему весь земной шар, который он пересек ранее. Он избегал общения с людьми, почти не принимал гостей, да и сам очень редко выезжал в свет. Болезнь его сопровождалась приступами дрожи всего тела и рвотой, сильными головными болями. Когда он недомогал и лежал в затемненной комнате, мучимый сильными головными болями, его заботливая жена-сестра не покидала его, проводя часы и дни около его постели. Кто-то пошутил о них: «Настоящая сиделка вышла замуж за настоящего больного».

В Дауне в перерывах между приступами болезни Дарвин обрабатывал и перерабатывал свои заметки. На его взгляды сильное влияние оказали идеи Томаса Мальтуса, считавшего, что популяция увеличивается в геометрической прогрессии, в то время как пищевые ресурсы растут только в арифметической. Именно это предположение привело Дарвина к идее о борьбе за выживание.

В 1859 году вышла в свет книга Дарвина «Происхождение видов путем естественного отбора». Она была мгновенно распродана. Позже книга многократно переиздавалась, переводилась на другие языки, в том числе и на русский (1864), этому в немалой степени способствующая пора либерастических преобразований, шатаний умов и прочих сомнительных веяний. Научная аудитория разделилась на противников эволюционной теории (особенно во Франции) и ярых ее сторонников. Почти все последующие исследования Чарльза Дарвина являлись лишь дальнейшими разработками его теории в применении к тем или другим вопросам биологии: «Приспособления орхидей к оплодотворению посредством насекомых» (1862), двухтомник «Изменение домашних животных и культурных растений» (1868), «Действие самоопыления и перекрестного опыления в растительном царстве» (1876), «Различные формы цветов у растений одного и того же вида» (1877) и другие. И только потом пошёл махровый бред о выходящих на сушу китообразных, а позже по своему собственному усмотрению удалившихся обратно.

В 1859 году Дарвин послал своему брату Эразму экземпляр «Происхождения видов»; тот отозвался очень похвально, заметив, что «теория естественного отбора логически неотразима». Правда, его беспокоило, что анализ некоторых окаменелостей не всегда указывает на последовательную эволюцию, «однако ход мыслей настолько убедителен для меня, что если факты не будут соответствовать теории, то, мне кажется, тем хуже для фактов». Да, с фактами у Чарльза было плоховато. Например, известный естествоиспытатель, создатель эмбриологии, вошедший в историю науки как первооткрыватель человеческой яйцеклетки Карл Максимович Бэр (1792–1876) так отзывался о теории Дарвина: «Вся эта гипотеза о преобразовании видов есть фантастическое произведение, не основанное ни на каком реальном наблюдении». Другой мыслитель высказался так: "Да, взрослый человек развивается из эмбриона; да, огромное дерево вырастает из желудя; да, возникают новые разновидности или организмы, будь то “расы” человека или породы кошек, собак и фруктовых деревьев, но все это не эволюция: это только изменчивость в пределах определенной разновидности или вида».

Чарльз Дарвин не видит и не хочет видеть противоречий своей теории. Его больное воображение распространяется далее… на человека. В 1871 году он издает книгу «Происхождение человека и половой отбор», где обосновывает гипотезу происхождения человека от обезьяноподобного предка, а через год появляется книга «Выражение эмоций у человека и животных», в которой Дарвин пытается доказать родство человека и животного исходя из сходства движения лицевых мышц для выражения эмоций.

Жизнь без Бога

Дарвинизм постепенно занимает господствующее направление в науке и мировоззрении человечества. Археологи находят фрагменты костей ископаемых людей – по какой-нибудь лобовой кости или челюсти восстанавливается образ неандертальца или питекантропа. Дарвин и Геккель дают описание прародителя современного человека не на основе прямых данных, а на основе набора домыслов и смелых интерполяций. В груде камней археологи обнаруживают такие, которые считают первичными орудиями труда. Среди рождающихся человеческих уродцев эволюционисты выделяют тех, которые ближе напоминают обезьян, и эти признаки называют атавизмом, считая, что они подтверждают их теорию о происхождении человека. Идут еще дальше: из тех же данных выстраивают целиком новую историю человечества. Создается альтернативная Божественному Откровению история, с противоположными этическими нормами, с противоположными задачами, с противоположными итогами.

Создавая свою теорию, Дарвин подсознательно нуждаясь в Творце, как бы заменил Его своей нелепой теорией.

Профессор Московской духовной академии Сергей Сергеевич Глаголев анализировал, кто может откликнуться на столь странную теорию: «Позволительно думать потому, что на сторону этого мрачного учения становятся только те, которые не достаточно его обняли и уразумели его и не достаточно вникли во все его подробности, и еще те, которые незнакомы совсем или знакомы неудовлетворительно с иным учением…»

Но почему же при очевидной надуманности теории Дарвина она имела и имеет такой успех?

Есть основания предполагать, что теория Дарвина – это социальный заказ, допустим, унитариев, где она была сразу подхвачена. Но то, что она готовилась давно и ждала своего времени, что была уже готовая схема, которую нужно было лишь приукрасить, запудрить ее дикую сущность да выбрать подходящего автора – это имело место.

Имя Дарвина приобрело такую популярность, какой не доставалось ни одному ученому. Став знаменитостью и богатым, воплотив свои детские мечты и удовлетворив свое желание кого-нибудь удивить, Чарльз Дарвин, несмотря на свое тяжелое заболевание, стал чрезвычайно гостеприимным – в общем, идеал учёного. К нему приезжали гости со всего мира выразить свой восторг и признательность за реализованный им переворот в науке и мировоззрении. Из России повидаться с таким знаменитым ученым приезжал ботаник, профессор Московского университета К.А. Тимирязев, позже популяризировавший работы Дарвина в России. Ордена и награды, почетное членство в академиях и различных обществах… Трудно перечислить то, чего Дарвин был удостоен. А какие высокопарные фразы он слышал от своих почитателей!

В конце 1881 года Дарвин почувствовал себя очень плохо, вскоре уже не мог выходить из дома, но продолжал заниматься наукой и еще 17 апреля 1882 следил за каким-то опытом. Он умер 19 апреля, на 74-м году жизни. Тело его было перенесено в Вестминстерское аббатство и погребено рядом с гробницей Ньютона.

Утверждения, что Чарльз Дарвин был верующим человеком, неправомочны. Отдельные высказывания Дарвина о Библии столь саркастичны, что их неудобно повторять. Так Дарвин говорил: «Вряд ли я в состоянии понять, каким образом кто бы то ни было мог бы желать, чтобы христианское учение оказалось истинным; ибо если оно таково, то незамысловатый текст показывает, по-видимому, что люди неверующие – а в их число надо было бы включить моего отца, моего брата и почти всех моих лучших друзей – понесут вечное наказание, – напишет Дарвин и добавит: – Отвратительное учение!»

Не хочется заканчивать на таком дерзком признании Дарвина. Немного о смешном. Потребность видеть эволюцию во всем и везде доходила и до анекдотичных случаев. В 1883 году в Париже некто Renoo издал книгу, где серьезно утверждал, что человек и животные произошли от старых, гнилых пней. При этом он приводил схемы и рисунки, подтверждающие эту теорию. Археолог Буржуа, предоставивший огромное количество камней как орудия труда первобытного человека, и среди них некоторые совершенно непонятного применения, предположил, что эти камни первобытные дикари использовали для убиения паразитов на своем теле. А последователь Дарвина Джон Ромене утверждал, что в процессе эволюции крысы стали так разумны, что для воровства яиц используют такой способ: крыса берет яйцо в лапы и ложится на спину, чтобы его не разбить, а другая ее тащит за хвост. Уж фантазировать так фантазировать!

2)

Наконец-то Марк Твен распахнул тяжелые ворота и вошел в «Библиотеку для всех», правда, только с двумя романами — «Приключениями Тома Сойера» и «Приключениями Гекльберри Финна», — которые достаточно хорошо известны под маркой «книг для детей» (каковыми они, конечно же, не являются). Его лучшие, наиболее характерные книги: «Налегке» (или «Простаки — дома») и даже «Жизнь на Миссисипи» — плохо знают у нас, хотя в Америке их читают и перечитывают благодаря чувству патриотизма, повсеместно вторгающемуся в литературные оценки.
Марк Твен создавал поразительно многообразные сочинения — от слащавой «биографии» Жанны д’Арк до такого шокирующего трактата, который был напечатан только для приватного пользования, однако лучшее из написанного им вертится вокруг Миссисипи и глухих приисковых поселков на Дальнем Западе. Родился Твен в 1835 году в семье южанина средней руки, владевшего одним-двумя рабами. Его юность и молодые годы пришлись на «золотой век» в Америке, на ту пору, когда шло покорение огромных равнинных просторов, перед людьми открывались безграничные возможности, маячили неслыханные богатства и человеческое племя чувствовало себя свободным — оно на самом деле было свободным, каким никогда не было и, вероятно, не будет еще несколько столетий. «Налегке» и «Жизнь на Миссисипи» — это собрания всякой всячины: забавных историй, жанровых зарисовок, описаний быта и нравов. То серьезные, то смешные картины тогдашнего житья-бытья связаны одной темой, которую лучше всего, пожалуй, выразить так: «Смотрите, вот как ведут себя люди, которые не боятся, что завтра их уволят». Сочиняя эти книги, Марк Твен отнюдь не думал слагать гимн свободе. Его интересует прежде всего многообразие человеческой природы, оригинальные, чудные, едва ли не безумные типы, которые она способна производить, если не испытывает экономического принуждения и груза традиций. Описывая миссисипских лоцманов, плотовщиков, старателей, бандитов, он вряд ли впадает в преувеличения, хотя они так же непохожи на современного человека, как химеры, украшающие готические соборы, да и друг на друга тоже. Благодаря отсутствию внешнего давления в них развилось сильное индивидуальное начало, странное, а иногда и страшное. Государственная власть сюда практически не простиралась, церковь была слаба, проповедовала разными голосами, а земли было вдоволь — только грабастай. Если тебе разонравилась работа, ты мог двинуть хозяину в зубы и податься дальше на Запад. И главное, деньги были полноценны, самая мелкая монета ходила как добрый шиллинг.
Американские пионеры вовсе не были какими-то сверхчеловеками, им даже мужество изменяло. Целые поселки загрубелых золотоискателей позволяли бандитам терроризировать себя: им не хватало согласия, гражданского духа дать тем отпор. Они даже знали классовые различия. По старательской деревне прохаживался некий господин в сюртуке и цилиндре, но в жилетном кармане у него лежал крупнокалиберный револьвер; хотя на его счету было двадцать трупов, он упорно называл себя джентльменом и за столом держался безупречно. Как бы то ни было, судьба человека не была предопределена от рождения. Пока оставались свободные земли, выражение «Из бревенчатой хижины в Белый дом» еще не сделалось мифом. В известном смысле именно ради этого парижские толпы штурмовали Бастилию, и, читая Твена, Брет Гарта, Уитмена, чувствуешь, что их старания были не напрасны.
Сам же Марк Твен не хотел быть только хроникером Миссисипи и эпохи Золотой лихорадки — он метил выше. Его знали во всем мире как юмориста и лектора-балагура. Многочисленные аудитории в Нью-Йорке, Лондоне, Берлине, Вене, Мельбурне, Калькутте буквально покатывались со смеху, слушая его шутки и остроты, однако сейчас почти все они выдохлись и больше не смешны. (Стоит заметить, что выступления Марка Твена имели успех только у англосаксов и немцев. Что до более развитой и искушенной публики романских стран, где, как он сам сетовал, юмор вертится вокруг пола и политики, то она оставалась равнодушной к нему.)
Помимо всего прочего, Марк Твен претендовал на роль критика общества, а то и своего рода философа. У него действительно были задатки бунтаря, даже революционера, и он, очевидно, хотел развить их, но почему-то так и не развил. Он мог бы стать обличителем притворщиков и пустозвонов, глашатаем демократии, причем более значительным, чем Уитмен, благодаря духовному здоровью и врожденному чувству юмора. Вместо этого он заделался «общественным деятелем» — той самой сомнительной фигурой, перед которой угодничают дипломаты и которую жалуют венценосные особы. Возвышение Марка Твена отражает вырождение американской жизни, начавшееся после Гражданской войны.
Твена часто сравнивают с его современником, Анатолем Франсом, и это сравнение отнюдь не беспочвенно, как может показаться с первого взгляда. Оба были духовными сыновьями Вольтера, природа наделила их ироничностью и пессимизмом по отношению к жизни. Оба знали, что существующий социальный порядок — это сплошной обман, а так называемые заветные чаяния народа по большей части глубокие заблуждения. Отъявленные безбожники, оба были убеждены в том, что вселенная слепа и жестока (Твен — под влиянием Дарвина). Но здесь сходство кончается. Французский писатель гораздо более образован и начитан, более чуток в эстетическом отношении, и, главное, он обладал большим мужеством. Он действительно обличал мифы и мошенничества, а не прятался, как Марк Твен, за добродушной маской «общественного деятеля» и присяжного забавника. Он не боялся вызвать гнев у Церкви, не боялся занять непопулярную позицию в общественных делах — возьмите, например, дело Дрейфуса. Что до Твена, то, за исключением небольшого эссе «Что есть человек», он никогда не критиковал заветные чаяния, если это могло навлечь на него беду. Он сам так и не сумел отделаться от специфически американского представления, будто успех и добродетель — это одно и то же.
Есть одно странное место в «Жизни на Миссисипи», которое выдает сокровенную слабость Марка Твена. В одной из первых глав этой преимущественно автобиографической книги он просто взял и поменял время событий. Свои приключения на лоцманской службе он описывает так, словно был семнадцатилетним парнишкой — на самом же деле ему тогда было уже под тридцать. Ниже в той же книге упоминается о его славном участии в Гражданской войне. Марк Твен начал сражаться — если он вообще сражался — на стороне южан, но скоро перешел на другую сторону. Такое поведение простительно мальчишке, а не взрослому человеку — отсюда и подмена в хронологии. Суть, однако же, в том, что он примкнул к северянам, как только понял, что они победят. Это обыкновение брать где удастся сторону сильного, убежденность, что сила всегда права, прослеживается на протяжении всей жизни Марка Твена. В книге «Налегке» у него есть любопытный рассказ о бандите по имени Слейд, который убил двадцать восемь человек — не говоря уже о других бесчисленных злодеяниях. Совершенно очевидно, что автор восхищается этим отпетым негодяем. Слейд необыкновенно удачлив — следовательно, он заслуживает восхищения. Такой взгляд на вещи, общепринятый и сегодня, закреплен в сугубо американском выражении to make good, то есть добиться успеха, преуспеть.
В тот период откровенного, бесстыдного стяжательства, который последовал за Гражданской войной, вообще трудно было не поддаться стремлению к успеху, а человеку с таким темпераментом, как у Марка Твена, и подавно Уходила в прошлое прежняя простая, жующая табак и строгающая от нечего делать щепочки демократия, воплотившаяся в Аврааме Линкольне. Наступал век дешевого иммигрантского труда и господства Большого бизнеса. Мягкими сатирическими штрихами Твен изобразил своих современников в «Позолоченном веке» и сам же заразился распространяющейся лихорадкой накопительства, вкладывая в разные предприятия значительные суммы денег и теряя их. На несколько лет он вообще бросил писать и целиком отдался бизнесу. Сколько же времени потрачено им даром на шутовство и паясничанье, на лекционные турне и званые обеды, на книжки вроде «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура», где он безудержно превозносил самое низкое и вульгарное в американском национальном характере! Человек, который мог бы вырасти в провинциального самородка-Вольтера, превратился в записного застольного оратора, известного всему миру способностью сыпать анекдотами и ублажать богатых дельцов, выставляя их благодетелями общества.
Марк Твен так и не написал книг, которые должен был бы написать, и вину за это принято возлагать на его жену. Известно, что она изрядно тиранила мужа. Твен имел обыкновение каждое утро показывать жене то, что он написал накануне, а миссис Клеменс (настоящее имя Марка Твена — Сэмюел Клеменс), вооружившись синим карандашом, начинала вычеркивать все, что казалось ей неприличным. Судя по всему, она была строгим цензором даже по меркам прошлого века. В своей книге «Мой Марк Твен» Уильям Д. Хоуэллс(1) рассказывает, какой поднялся переполох, когда в тексте «Приключений Гекльберри Финна» обнаружилось ужасное выражение. Твен воззвал к Хоуэлсу, и тот признал, что «Гек выразился бы именно так», но одновременно согласился с миссис Клеменс, что печатать это вряд ли нужно. «Черт побери» — вот это ужасное выражение. Ни один стоящий писатель не попадет в интеллектуальное рабство к собственной жене. Если бы Твен на самом деле захотел написать что-нибудь смелое, миссис Клеменс ни за что не удержала бы его от этого. Словом, Марк Твен сдался на милость света. Очевидно, миссис Клеменс облегчила мужу капитуляцию, однако он сам пошел на капитуляцию из-за коренного изъяна в своем характере — неспособности встать выше Успеха.
Некоторые книги Марка Твена читают и будут читать, ибо в них запечатлена бесценная история быта и нравов. Его долгая жизнь пришлась на великую эпоху возвышения Америки. Когда он был ребенком, его, конечно, брали на обыкновенные пикники, и он мог увидеть, как вешают аболициониста, а умер он в ту пору, когда уже не были в новинку аэропланы. Та великая эпоха оставила небогатую литературу, так что, не будь Марка Твена, мы имели бы гораздо более смутное представление о колесных пароходах на Миссисипи или о почтовых дилижансах, пересекающих прерии. И тем не менее большинство исследователей его творчества сходятся во мнении, что он мог создать нечто более серьезное. Читая Твена, испытываешь удивительное ощущение, что он готов сказать что-то еще, но не решается. По страницам «Жизни на Миссисипи» и других его вещей будто движется тень какой-то значительной, глубокой и гармоничной книги.
Марк Твен начинает свою автобиографию замечанием, что внутренняя жизнь человека не поддается описанию. Мы не знаем, что именно ему хотелось сказать людям, не исключено, что недоступный пока трактат «1601 год»(2) даст какой-то ключ к тайне, однако нетрудно догадаться: это сильно повредило бы его репутации и убавило бы его гонорары до разумных размеров.
1943 г.
_____
1) Хоуэллс Уильям Дин (1837-1920) — американский писатель и критик, близкий друг Марка Твена и Генри Джеймса. Книга Хоуэллса «Мой Марк Твен» вышла в США в 1910 г.
2) ...недоступный пока трактат «1601 год»... — В каталоге Библиотеки Конгресса указано около 20 частных, единичных изданий текста под названием: «1601: as it was by the social firesides in the time of Tudor's» (с разночтениями в заглавии). Первое издание относится к 1880 г.; в двух случаях есть указание: «приписывается М. Твену». В последнем издании этого каталога (1982, v. 3, р. 723). также указаны два частных и строго лимитированных издания. В собрания сочинений Твена, библиографии, статьи о нем в энциклопедиях трактат «1601» не включен.
Эссе носит скрыто исповедальный характер: жизненная и творческая стратегия Твена описана как полная противоположность стратегии Оруэлла, которую очень близкий ему мемуарист определяет как «вечное бегство из лагеря победителей». Формула «Справедливость, эта вечная беглянка из лагеря победителей» принадлежит Симоне Вейл, французской писательнице-антифашистке.
Комментарии и примечания: В. А. Чаликова
КОНЕЦ
____
Перевод с английского:
© 1988 Злобин Георгий Павлович

Другие статьи в литературном дневнике:

• 25.07.2018. ***
• 24.07.2018. ***
• 23.07.2018. ***
• 22.07.2018. ***
• 20.07.2018. ***
• 18.07.2018. ***
• 15.07.2018. ***
• 12.07.2018. ***
• 11.07.2018. ***
• 06.07.2018. ***