Николай Смирнов
Монахи сами как раз могли бы открыть «страшную» тайну для мирян, что если отказаться от львиной доли привычных и как бы необходимых развлечений – душа в конечном итоге от этого нисколько не пострадает и не будет томиться, а даже будет благодарна, что сняли с неё бесполезный груз, который к тому же потом обязательно приведёт к проблемам из-за своей безблагодатности, и можно наконец-то заняться чем-то полезным. Большинство наших увлечений - это продукт совершенно случайных находок, буквально одного постороннего клика в сети, и ты уже на крючке страсти. В подобной связи ещё один случай припомнился, тоже на Афоне. Стояла жара под сорок градусов. Кто-то из паломников вслух мечтает о тени, кто-то о холодном лимонаде, кто-то погрузиться в море или хотя бы рубашку снять. Спросили они и монаха о жаре: об этом в летние месяцы постоянном спутнике афонитов, закутанных в чёрное с головы до пят. Что он думает и как от неё спасается? Помню, монах примерно так рассудил: промыслительно существует, что молитве мы научаемся в аскетичных условиях: во многих поклонах, в длительных богослужениях, нередко в тесноте, духоте или холоде, в сильных нагрузках на ноги и спину, и в нелёгких трудах ради обители или ближних. А вот в комфорте молитва очень плохо прививается. Это следует из опыта. Однако молитва – состояние не только благодатное, но и благодарное: она за труды, ради неё понесённые, способна заплатить той же монетой и даже гораздо более. И вот для молитвенника теперь все аскетичные, даже непроизвольные условия, ассоциируются с тем радостным состоянием, когда он молился в сердце при прежних отягчениях. И в жару монах будет искать не столько тени, а возможности по аскетической привычке уйти в сердце, чтобы стать пред Богом, где своя «погода» и свой «комфорт», где «глас хлада тонка», несмотря на внешние пот и усталость. Чуть какая трудность – и молитва у исихаста тут же, чуть ли непроизвольно, усиливается, хотя опытные из них, конечно, умеют молиться и в отдохновении. *** Трудовое послушание, наряду со временем молитвы, занимает самое продолжительное время в монастыре (да и в миру тоже), и по степени влияния на душу является одним из самых важных. По сути дела, нет ни одного сколько-нибудь значимого внутреннего состояния, которое бы ни прилагалось к послушанию. Тут и смирение, и терпение, молитва, рассуждение, общение, планирование, добросовестность, ответственность, размеренность – список можно продолжать очень долго, что сопутствует труду. Любое качество из этого перечня при правильном его взращивании может принести ощутимую пользу душе, а при неверном подходе серьёзно осложнить жизнь. Когда я в 2005 году был послушником в греческом афонском монастыре Костамонит, мне пришлось буквально переучиваться нести послушание. Греки диву давались, видя мой авральный подход к нему, и даже некоторые из них взялись меня опекать. (В многочисленной братии монастыря тогда были ещё около десяти монахов, во главе с игуменом, которые начинали подвизаться на Святой Горе при старце Ефреме Аризонском, и являлись его духовными чадами). Такой авральный подход с их монашеской точки зрения часто свидетельствует о желании и стремлении к земным, зачастую тщеславным результатам, и отсутствует понимание духовной цели послушания. Им, прожившим по двадцать-тридцать-сорок лет в одном монастыре, хорошо известно из собственного опыта, что нет такого понятия в монашестве, как трудовой подвиг. Кажущаяся и поглощающая всё внимание важность сегодняшнего трудового задания, что аж душевный покой напрочь теряется – через неделю уже и не вспомнится, а вот текущему и долговременному молитвенному деланию существенно вредит. Получается, что труд, который должен задавать ритм жизни, наоборот разрушает устав молитвы. При обязательном, должном, добросовестном усердии на послушании, – говорили монахи, – трудовой психоз, штурмовщина и нервы должны быть исключены, которые рубят молитву под корень. (Однако же и нарочитая медлительность не должна вредить делу и раздражать других). Словом, наряду с молитвой, мне в Костамоните пришлось выправлять и отношение к послушанию, и мой старец за этим также строго наблюдал, как и за ночными бдениями. И старался привить важную мысль, особенно актуальную мне, «путешественнику» по жизни, что постоянство труда, способствующее молитве, зиждется на постоянстве образа жизни; и кого интересует молитвенное делание, тот метания по жизни должен сократить, а лучше вообще исключить. ***
Мои монахи-костамонитцы — это духовные марафонцы; многие из них почти всю сознательную жизнь там подвизаются, некоторые с ранней юности. Они меня как раз учили перераспределять внешний огонь на внутренний-молитвенный, а не гасили его. Когда труды входят в накатанную колею на многие годы — весь духовный ресурс у них теперь в основном уже только в умной молитве. Тело размеренно трудится, а душа пламенеет в молитве. Моему старцу тогда было за шестьдесят лет. Он всегда трудился вместе с нами. И он очень хотел, чтобы я смог выдержать всю исихастскую дистанцию, длиною в жизнь, и не сошёл с неё раньше срока. Как и очень скрупулёзно следил за состоянием нашей молитвы, в т.ч. на послушании.
© Copyright: Шельгова Татьяна, 2025.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
