Андрей Тавров
*
МАРИЯ ЕГИПЕТСКАЯ И ПЕТУХ
*
*
Я не потух, говорит петух, сорок лет я в пустыне с тобой,
я, как гейзер в радуге, бью и живу, и песок клюю.
Пожалей меня, птицу живу, потрогай меня головой,
я не мертвый, живой.
Она слышит слова, думает, это город
Александрия, лодки, думает, слюдяные, сухая волна.
Она втянута в себя, как ледяное озеро в ворот
рыболова, как небо, в тень валуна –
в сплошной водоворот, куда сходятся неба перья,
чтоб почернеть головешкой для глаза – выпасть в райский кирпич.
Она их здесь лепит в месяц фарнуфий для Эмпаэр Стейт Билдинг – империи
неба и коробов со светом – почти сервиз.
Ну, а как ты ляжешь, шепни, внутрь луча, горяча,
как рукой-то, ластом, небо теперь толкать,
удлиниться чтоб в свет, разогнуть чтоб разгон плеча,
да дельфином лобастым луч в клубок все мотать, лопотать?
Как уместишься, деточка, внутрь утробы его опять,
это ж не снова в маме-матери побывать,
а светом себя со всех своих рук обнять,
и родить, ахнув, небо, как подкову груди разжать.
Как играл, как лепил – фелюги, дома, кружева!
Как из всех состоял из людей его каждый луч
без корпускул, вибраций – из единого вещества –
из купцов, моряков, проституток и бил как ключ.
И когда я, раздвинув ноги, ждала, чтоб речь
выросла между ними и встала выше небес,
чтоб сказал из срамного рта мой язык, ярче белых свеч,
свою правду и чашу земли ее б пересилил вес, -
я уже врастала в него, в губой шевелящий луч,
в земляничный, размазанный на рукаве поток,
и тогда я свернулась в клубок, как в глубокий ключ,
чтоб толкнул меня в череп и из глаз потухших потек.
На барже работал мусоросбор, когда мы шли по мосту
я глотала «колу», стучала каблуком, но не могла,
ничего не могла сказать, кроме – пошли в п…ду!
и лопатки мне земляная лопата жгла.
Я не глина, не речь, не моллюск, но я ими была,
я была дельфином, Медеей, ладьей, песком,
я всходила, зарыта в живую темень ствола,
и качалась как луч на пороге - выгнутый тесаком.
И я слышала крабий шорох собора, купола беготню,
как воняло винстоном, и ангел стоял, как лимон –
живым колесом, разрезанным на корню,
и в храме он был – с ногами вещим грибом.
Я пошла за ним, за лучом, за дельфином сюда,
где распался город на основной песок,
и его бороздили световые с грузом суда,
с моей грудью, вложенной в них, чтоб обнять ребром,
что могу достать не рукой, а его концом –
уходящий предел, кирпичный райский завод.
Это как к своему лицу дотянуться своим лицом,
и от этого больше оно уже не умрет.
А потом приходит петух из нефти, воды, слепоты,
пожалей меня, говорит, потому что я – гейзер дня,
и, как слепок ладони заходит за слепок воды,
так коготь его ментоловый заходит за горсть меня.
Он, как внутренний детский мой рай, меня снаружи летит,
я ему – словно огненный ад, собой-головешкой черна,
и Солнце, как прорубь живая, во мне стоит,
и в рассыпанном поле я - черных лучей длина.
Другие статьи в литературном дневнике:
