Брюсов В.Я. Огненный ангел
Брюсов, В. Я. Огненный ангел : повесть в XVI гл. / В. Я. Брюсов ; худож. Д. Гордеев. - Москва : Миликон-сервис, 2004. - 302 с. : портр., цв. ил.
13 декабря 2018 года исполнилось 145 лет со дня рождения Валерия Яковлевича Брюсова (1873-1924), русского поэта, писателя, литературоведа.
Валерий Брюсов
Брюсов Валерий Яковлевич родился в зажиточной купеческой семье. В 1893-1899 учился на историко-филологическом факультете Московского университета. Литературный дебют – три сборника «Русские символисты» (1894-1895). До 1917 г. Брюсов издал несколько книг: «Шедевры» (1895), «Это - я» (1897), «Третья стража» (1900), «Городу и миру» (1903), «Венок» (1906).
Литературоведы считают, что «характерные черты его поэзии – скульптурная выпуклость и завершённость образов, чёткость композиции, ораторский пафос». С начала XX в. Валерий Брюсов стал одним из основоположников символизма. Руководил издательством «Скорпион». Редактировал журнал «Весы».
В. Я. Брюсов - автор книг стихов «Все напевы» (1909), «Зеркало теней» (1912), «Семь цветов радуги» (1916), романов «Огненный ангел» (1908), «Алтарь победы» (1913), сборников рассказов и драматических сцен «Земная ось» (1907), «Ночи и дни» (1913), сборника статей «Далёкие и близкие» (1912).
Валерий Яковлевич работал в Наркомпросе, в Госиздате. Заведовал Книжной палатой. Вёл ряд курсов в Московском университете и в организованном им в 1921 г. Высшем литературно-художественном институте (впоследствии ВЛХИ им. В. Я. Брюсова). Опубликовал книги стихов «Последние мечты» (1920), «В такие дни» (1921), «Миг» (1922), «Дали» (1922), «Спеши» (1924).
Фонд редких книг владеет уникальным художественно оформленным изданием романа В. Я. Брюсова «Огненный ангел», вышедшим в Москве в 2004 г. в издательстве «Миликон-сервис».
Брюсов В.Я. Огненный ангел
В России книга была издана в 1908 г. В Мюнхене «Огненный ангел» вышел на немецком языке в 1910 г. в переводе Валерия Брюсова.
Действие повести, его хронотоп, - Германия, если точно, то Кёльн XVI в. Рассказ ведется от лица некоего Рупрехта, рожденного в «Трирском курфюршестве», сына медика, не последнего человека в своей корпорации, учившегося в Кёльнском университете (где потом развивается основное действие романа), прекрасно образованного, но одновременно, что характерно, и искателя приключений. Германия эпохи Лютера и доктора Фауста была описана столь тщательно, что немцы долго не верили, что автор романа – русский. И это существенно, что действия русского романа – средневековая Германия, с которой в ту эпоху чувствовали почти мистическую связь.
На первой же странице романа преуведомлялось, что это «правдивая повесть о дьяволе, не раз являвшемся в образе светлого духа одной девушке и соблазнившем её на разные греховные поступки, о богопротивных занятиях магией, астрологией.., некромантией, о суде над оной девушкой под председательством его преподобия архиепископа Трирского, а также о встречах и беседах с рыцарем и трижды с доктором Агриппою из Неттесгейма и доктором Фаустом, написанная очевидцем».
Литературоведы и современники Валерия Брюсова считают, что реальными прототипами романа были участники любовного треугольника из жизни: Андрей Белый («граф Генрих») – Нина Петровская («Рената») – и сам Брюсов («Рупрехт»). Треугольник действительно был, об этом писали все, наиболее развернуто поэт В. Ходасевич. О Нине Петровской он рассказывал, «что это жена известного владельца издательства символистов «Гриф» С. Соколова, что она была сначала любовницей К. Бальмонта, потом А. Белого, потом В. Брюсова». Нина Ивановна Петровская не только «вызвала к жизни роман Брюсова, но и одно из лучших стихотворений В. Ходасевича и его же очерк «Конец Ренаты» и это не случайно». В сознании современников реальная женщина была не только неотделима от созданного В. Брюсовым образа, но, по существу растворилась в нём.
Нина Петровская
С Валерием Брюсовым она познакомилась в доме мужа, с которым тогда ещё не порвала окончательно. Впоследствии она писала о Брюсове: «…появившийся на одном из наших вечеров, очень сухой, корректный, выслушал несколько стихотворений, один мой рассказ (стыдно вспомнить, до чего плохой!), не высказал никаких суждений, любезно согласился остаться ужинать, прочел сам несколько вещей… и скрылся на полтора года». Литературоведы считают, что Нина Ивановна, была небесталанной писательницей, публиковавшейся под псевдонимом Н. Останин, была склонна к некоторой экзальтации слога.
Потом было несколько случайных встреч. Решительная же встреча состоялась в январе 1904 г. во время знаменитой премьеры «Вишневого сада». Нина Ивановна признавалась: «В этот вечер, неясно ещё для меня, Брюсов незримо вошёл в мою жизнь, чтобы остаться в ней навсегда - вечно».
Литературоведы пишут, что роман «Огненный ангел» был задуман ещё до встречи с Петровской. Но создавался практически одновременно с событиями, которые описывались в нём, как «немецкое средневековье». Нина Ивановна хорошо понимала это. «…Во мне он нашел много из того, что требовалось для романтического образа Ренаты: отчаяние, мертвую тоску по фантастически прекрасному прошлому, готовность швырнуть свое бесценное существование в какой угодно костёр. Вывернутые наизнанку, отравленные демоническими соблазнами религиозные идеи и чаяния, оторванность от быта и людей, почти что ненависть к предметному миру, органическую душевную бездомность, жажду гибели и смерти».
В 1911 г. Нина Ивановна Петровская уходит от мужа и уезжает за границу, где и остается. Живет впроголодь, пристрастившись к морфию, закончила жизнь самоубийством. В последние свои месяцы и дни она ни о чём не жалела. «…Я нужна была Брюсову для создания не фальшивого, не вымышленного, а подлинного почти образа Ренаты из “Огненного ангела”». Считают, что «в этом вдруг увидела она… своё жизненное предназначение, и, коли это действительно так, то своё предназначение она выполнила блестяще».
Нина Петровская
Зинаида Гиппиус писала о Валерии Брюсове: «Брюсов был разумен, сдержан, холодно и остро насмешлив, очень владел собою… Он отлично видел людей и знал, на сколько пуговиц перед каждым стоит застегиваться». Перед Ниной Ивановной он уже «не застегивал свой насмешливо-холодный мундир. Напротив, распахивал его, срывая пуговицы и те звонко падали на пол».
Специалисты считают, что в тот период Нина Ивановна Петровская спасла Брюсова «заживо погребенного, заваленного глыбами чудовищной эрудицией и льдами, айсбергами иронии, вытащила на свежий воздух, окропила живой водой, вложила в его руку перо, и перо это стремительно побежало по бумаге, рождая вдохновенный шедевр, исполненный такой мрачной и такой поэтичной, такой убедительной фантазией, что даже недоверчивые немцы приняли его произведение неведомого средневекового гения, своего, разумеется, соотечественника».
Валерий Брюсов посвятил Нине Петровской не только свой роман «Огненный ангел», но множество стихов. Например, стихотворение «Портрет»:
Черты твои – детские, скромные;
Закрыты стыдливо виски,
Но смотрят так странно, бездомные.
Большие зрачки.
Представляемое издание «Огненный ангел» проиллюстрировал российский художник Денис Дмитриевич Гордеев.
Брюсов В.Я. Огненный ангел. Иллюстрации Д.Д. Гордеева Брюсов В.Я. Огненный ангел. Иллюстрации Д.Д. Гордеева
Брюсов В.Я. Огненный ангел. Иллюстрации Д.Д. Гордеева
Обесмертил «Огненного ангела» Валерия Брюсова и композитор Сергей Прокофьев своей одноименной оперой.
Список использованной литературы:
Кантор, В. К. Изображая, понимать, или Sententiasensa : философия в литературном тексте / В. К. Кантор ; Рос. акад. наук, Ин-т научной информации по общественным наукам. - Москва : Принт, 2017. - 825, Лейт с. : ил., портр. - (Российские Пропилеи). - Вар. загл. : Sententiasensa : философия в литературном тексте. - Библиогр. в подстроч. примеч. - Указ. имен: с. 781-817.
Киреев, Р. Трепет страсти / Р. Киреев // Смена. – 1999. - № 5. – С. 58-67 : портр.
Да будет Свет,- сказал мой отец.
И меня назвали Светлана.
Был Свет. И есть, и будет снова.
Орлино рушился Восход,
и надевал свои обновы,
и снова шёл За Поворот.
Тоска с манерами, певуче
вошла в мой Дом, пройдя фасад.
Как Осень, взглядами колюча,
клонила к холоду мой Сад.
По рукописным экземплярам
прошла, во вне оставив след.
Невинность падала на нары,
был в ней безумнейший ответ
на всё про всё. Всегда в фаворе,
с намёком в гиблые тела,
не умерщвляла на заборе
словами Троицы. Вела
туда, куда сама не зная,
Макар телят не прогонял.
Но мир душевный расторгая,
рвал всё в лохмотья и... ваял.
Корпускул пальчика тончайший
снимал слой пыли на потом.
В изображении редчайшем тонул
мой сумеречный Дом.
И плыл как парус одинокий
в туманах моря голубых,
где сам Лермонт мечтой далёкой
разлил Закат нам на двоих.
Доя Восход с напором звонким
молок, свисающих струёй,
сквозил бесшумно ветром ломким,
ломая ветки на постой.
Шалаш из духа от жасмина,
от смол янтарных сосен ствол
моей души, всегда невинной,
куда вели, туда и шёл.
И сквозь Врата по струйке Света
истёк мой вдохновенный брак,
где как обуза шла примета
во всём, что мне давало Знак.
Но не услышав Слово РОДа,
сопротивлявшего Судьбе,
я шла любви своей в угоду
и распиналась на скале.
В наскальном сне, где иероглиф
мне каждый час дарил Секрет,
зарыт под яблоней, Апокриф,
он опрокидывал буфет,
где Чистота хрустальной геммой
таила маминых хлопот
весь пыл работы неуемной:
любых калибров рюмки. В рот
не шёл глоток шампанских брызг и
спектра авитоминоз,
когда ловила я как визги
в зигзагах сказочных невроз.
Любимый Пушкин истолкован
был как царевна за углом,
в раю, под куполом знакомым
с мечтою женской на краю.
О, берега... Не оступилась,
не оттолкнулась, чтоб взлететь.
А на балкон облокотилась
в Луну светящую смотреть.
Там сосны, строем безымянным
окружена воздушность мечт.
Сдавайся в плен, ты без изъяна,
но кровью всё же скор истечь
твой срок, отмеренный углами
из нарочитых журавлей,
всё улетающих над нами
с курлыканьем: а ну, смелей.
Бери Перо своё Жар-птичье,
синичье с яркой желтизной
груди без пропасти двуличия,
с медалью злата наградной.
Сама я Муза. И в фаворе.
С пуантами по гребням волн,
несущих стен и коридоров,
где лабиринтов звёздных полн
твой Рок. Внезапность полнолунных
в уныло-тихом мраке дня,
когда крадётся вор бесшумный
на злобу страсти и огня.
В меня бросая Камень, точит
как червь, зачем эксперимент
длинною в жизнь меня заточит
как нож затачивает мент,
бандитом ставший. У порога
не спрашивала слишком строго,
а доверяла ни за что.
И потому сейчас убого
живу, не зная, что от бога,
а что от чёрта, если что...
Нет. Я смела. Открывший шлюзы
души, не помнит ни о чём.
Он исповедует медузы,
а я сижу пред кирпичом.
Он снова взмахивает злобой
за то, что в сферах побыла,
их потревожив, СветоФобий
эфирных нежные тела.
За то расплата. Нападение
ещё раз тёмных гнусных сил.
За поэтическое рвение,
за то, что сам был гнус. Кутил
и блефовал в любви, и бегал
от бабы к бабе как дурак.
От недержания не ведал,
что потерял давно свой флаг.
Не Казанова, нет. Ленивый
его дух страсти. Лишь напор...
Ни изощрённости сметливой,
французской нет по этих пор.
А поры все давно раскрыты,
и нет возможности вранья.
Он импотент, давно забытый
и стёртый мёртво для меня.
Пуглив, пока не едет крыша.
И лицемерен как никто.
Повадки волчьи вскрылись лихо,
хоть тихим сапом влез. Кокто
бы сам вписал в анналы,
борделей избранный француз.
Бодлер, Дали, ПикАссо... Впалых
носов найдётся, хоть и Туз
заморских волглых баклаЖанов,
в любви, ох, знающие толк.
На бархатных своих диванах,
в прихожих с горничными... Полк
любовников, держись. О, боги.
Я уничтожу весь твой шарм,
и сбрею бороду, и доги
сожрут твой .уй на завтрак. Дам
поберегу. И дев в итоге.
И девочек... В траве угар
зелёных глаз, в раскрытой тоге
ждёт Роза алая для вас.
Мане на бархате зелёном,
изыскан Завтрак, боже мой...
Любовник нежный в том же тоне,
на том же фоне предо мной.
О, искуситель благоверный.
О, незапамятный Поэт.
Ты верен Незнакомке стервной,
столь и прекрасной, слова нет.
Ты Пушкин сам, нет, Модильяни,
натуры обнажённой Рок,
водящий кисть по бёдрам Анны
Ахматовой. Но вышел срок.
Уже другие груди в моде,
другие бёдра и тела...
А он лишь овощ в огороде,
куда собака утикла.
О, сколь ночей блаженных было. и безгласно,
Но безголос в полночной мгле.
А я мечту свою хранила
как жемчуг в раковинном дне.
Не обнимай меня так страстно
глазами, взглядом. Всё лишь дым
и ложь для юненькой наяды,
а мне твой взгляд так нелюдим.
Не думай, что довольно страсти
твоей, армянской. Страсть не та.
Неизощрённый секс напасти
не в масти козырной. Лета
уже не те. Здесь изыск нужен.
Возможно, нужен сам Барков...
Быть лишь с его словами дружен,
то не достаточно, в альков
чтобы прийти. Ты не в фаворе.
Уж точно это было б так.
Невдохновенный брак, что горе.
Все без любви живут, ведь так.
Она, глумливая поддёвка,
всего ж французское бельё.
Но всё-равно нужна сноровка.
И ни к чему твоё ворьё,
обман и прочее. Мытарства
давно закончились для Муз.
Им не нужны твои полцарства,
ни злата-серебра, ни гуж,
который ты тянуть не в силах.
Нет ничего от Царских Врат.
И ждёт тебя уже могила,
и ты мертвец уже, мой брат.
Мой ахуенный уголовник.
Рок выписал твой новый срок.
Ты мне не нужен как любовник,
тем более как муж. Ты смок
из городских углов, скользящих
червлёных лестниц, кабаков,
куда приличие не заходит.
Ты не бордель шикарных снов.
Хоть миги тягостно похожи
когда-то были, вдруг любя...
Но мы с тобой совсем не схожи.
Вода на площади огня.
Огонь на площади Венеры,
где до сих пор Девятый вал...
А где воспитанность, манеры.
Нет, я вся - поезд. Ты - вокзал.
Терпение - плохой советчик.
И терпят женщины зачем.
Проекта беглого застрельщик,
тебе не надо перемен.
Ты не живёшь. Ты доживаешь.
Надел удавку, тянешь вновь.
Но ты меня не задеваешь.
А лицемерие - не любовь.
Тогда к чему. Перчатка с левой
руки уж сброшена давно.
И кружевная как потеря,
как шёлковое кимоно...
Объединю себя и Время.
Вернусь к себе, уйду в себя.
С наскока вдену ногу в стремя.
Ведь я, беременная всеми,
принадлежу Себе. Броня
шиповниковых роз известна.
Чуть подойдёшь, и уколись...
Дрожь сладострастная прелестна
лишь в первый день. Хоть злись не злись.
А дальше... всё без всякой фальши.
Я требую в залог - всего.
Не можешь дать, катись подальше.
Мой друг - Лермонт, иль близ того.
Отчаянье молчанья - трепет
сладчайших мыслей. Грудь без воль.
Наручники как детский лепет.
В меня ты бросил Камень. Соль
на рану ссыплю, сколько сможешь
с собой в могилу донести.
Хоть декабристом был, в остроже
тебя бы выслала. Прости.
Но ты ответить должен. Должно.
Искусство не прощает ложь.
Прощальна образов бессонность,
а створы темноты не трожь.
Не уповай на Ойкумену,
что вновь простит она тебя.
Во мне есть образ Перемены.
Как ангел Огненный губя,
пройдусь по всем РОДам отметин
глубоких ран и нежных сглаз.
Ты для меня столь незаметен.
Переоценка. Вот мой сказ.
О, как бы ты, страдал ревнуя,
отпрянув с злобой предо мной,
поняв, что не тебя целую,-
другого. Кто был не любой!
Давайте жить среди великих!
Я не безвольна. Не мертва.
Во мне столь много СветлоЛиких,
что я сама жива едва.
Мне соответствие дороже
песочных, солнечных часов.
И нету времени, о, боже,
на глупости. Закон основ
твердит, что есть приоритеты,
которых Дух перевести
не хватит до конца планеты
и воробьиных стай в горсти.
Я собираю камни эти.
Бросаю в спину их тебе.
твой след остыл. Мой - на планете.
И жжёт, и греет. И в борьбе,
в соитие ангелоподобном,
и есть, и светит каждый раз,
когда увижу Первородность
и Чистоту,- влюблюсь тот час!
О, сколько раз, блажен, безгласен,
в суровой Тьме мечту храня,
ты верил, обнимая страстно —
одну меня...
Но миги тягостно несхожи!
Ты верил, в первый день любя,
Что сам себе ты всё ж дороже,
жал сладострастно и до дрожи —
мою судьбу своей губя!
И лгал весь Часослов бессонный
в пределах образов ночных
И тайной темноты безмолвной
была покрыта принуждённо
с угрозой смерти для иных,
кто на меня смотрел с приятием.
Кто был воспитан и умён.
Принуждена в твоих объятьях
была Не Я — со всех сторон.
Но вскрыть обман мне было больно.
Молча, отчаянье тая,
я иногда была безвольна
и на твоей груди его безвольно
лежала, тени затая...
Не так, страдая и ревнуя.
Испуг отпрял передо мной
теперь, когда склонясь целую
другого, кто был не со мной.
Но быть желал, и много более.
Поняв, что Муза я и Свет.
И бесконечно своевольна,
свободна, первородна, стольна
как стольный град среди планет.
И ты клонись, целуй другую.
и сожалей, что потерял.
За эксперимент ценою жизни
я заплатила. Ты же взял.
Как взятку. Слишком взятка сладка.
Не по карману, по кайме
расшита матерью вприсядку,
и с того света мстила мне.
Не Кровь Своя, свекровь убога.
Над ней довлеет тёмный Рок.
И мало было б ей острога,
но кто-то жертвой уберёг.
И он расплачивался тяжко.
И тоже сам на свете том .
И счастлив был, увы, с натяжкой.
Судьбу свою отдав на слом.
Как жаль, что нет его живого.
Как много было б мне сказать,
спросить... Ни Слова волхлового,
и не Звезды той не достать.
Пою хвалу, достойней нету,
тем, кто попал и утонул
как жертва зряшная в планету,
где мало было Калигул.
Да и не слушали советов,
не обглодали до костей
родных радеющих приветы
в противовес чужих страстей.
Чужих мощей, до что мы в самом
том деле, выкатив в проём
огромны шар Земли в переделы,
где неуёмен окоём.
Где нет ни жизни, лишь ненастье.
И Горький тож средь слов блудил.
Сказав, что рождены для счастья
на этой грешной... Все без сил
в конце останутся зачем-то.
Кому-то нужно это дно.
Но развивается как лента
атласное сие кино.
Возможно, проще надо. Проще.
Хоть плюнь и вытри, всё одно.
Зароют в яму твои мощи.
Да вот и всё твоё кино.
Пока сбиваем в банке масло
и колотимся в молоке,-
не думаю, что всё опасно.
Всё призрачно как при Луне.
Она была вчера округла,
беременная как всегда.
И засветилась быстро Югла,
и разомлела как беда.
И только Творчество, что скрасит
любую ночь и день любой,
возможно, что-то приукрасит,
но засветится Голубой
Венерой Утренней примерно.
Вечерней тоже Свет лила.
И успокоимся, наверно,
при Свете кончика Пера.
При яркости Восхода дива.
Роскошной розовости роз.
Цветная утра перспектива.
Но я болею. Подытожь
мои слова. И в зад, и в перед.
Из самого Парижа был
борделя слышен шум в манере.
О маньеризме говорил
сам Модильяни. Честь и Слава.
Хвала Искусству воплощать
от жизни дерзкие забавы
и в Чудо мусор превращать.
И в благодарность тем, кто ведал,
и в благодарность тем, кто дал
свою судьбу. Распятью предал,
и Дух свой вновь исповедал.
Другие статьи в литературном дневнике:
- 31.10.2021. ***
- 30.10.2021. ***
- 19.10.2021. Брюсов
- 02.10.2021. ***
- 01.10.2021. Октябрь
