Мы живём, ощущая и чуя Страну!
Ту Страну, что была. И другой нам не надо.
Держим сонмы ударов. Мечтаем Луну
сделать нашей, счастливой. И это — награда!
Мы не слушаем речи глухих болтунов.
Доказательств не хватит на полразговора.
Мы - читатели Ленина! Знаем Основ
смысл, империализма "звериного хора".
Подпевалы блудливые и от искусств,
и от грязной политики, отягощённой
ложью сладкой изысканных крашенных уст
на фонарном столбе провокационном.
И словами верны, и делами верны.
И пудовые гири для тех, кто продался.
Прав защитники не достигают Луны,
близлежащий забор не по зубу им в давке.
Если черви в мозгах завелись, время дай,
и припомнят, коль неблагодарен был раньше.
То был звон колокольный как чистый Валдай,
но кому не по росту — пусть кормится фальшью.
Он ведь сам таракан, в тараканьих бегах
замордованный неблагодарностью высшей.
И грядёт бумеранг. Извращенью бумаг
есть оценка Времён исторических свыше!
Что там чуял-не чуял, но злость обуял
нечистивыми виршами крови нам чуждой.
И цунами идёт Справедливости вал!
И заткнёт тебе глотку и мёртвому! Грубо
говорить не желаю. Дороже себе!
Вовращаются черви к тебе твоих строчек.
И расходится ложь как круги по воде,
не беспамятной, нет! С запятыми без точек.
Сброд воителей Зла. Среди них ты сидишь.
СоЛЖЕницынских вралей, приблуд толстошеих.
На тебе и усы не растут. Только, ишь,
говорящий корбункул* с никчемным трофеем.
Разожгла невзначай уголёк серной лжи.
Голенище ничем не сияет приметным.
Знать, на счастье указы подков положил
тот, кто боле велик многих вас, незаметных.
* * *
Он, конечно, был Ферзь среди пешек, верзил...
Его лом - Мира Ось и природа земная.
Реки вспять повернул, а слова не цедил,—
изрекал как резцом, по-роденовски. Тая,
был как айсберг внутри, сам в себе, и снаружи.
Двери-окна запри! Солнца свет был не нужен.
Сам был Солнце и Свет. До глухой деревеньки
доставал как Привет из Кремля. Был обвенчан
с болью каждого! Люд из простых был дороже,
чем "придворников" флуд, "князь-из-грязи" вельможьей.
Трубку молча курил, раскурив светотени,
паузу длил, сколько быть к Эвересту ступеней!
И, заставивший петь многих как скоморохи,
предлагал им седеть от размаха дороги
к Коммунизму. Пришёл сам к нему сверхурочно.
Только трубка и китель с одеялом. И точка.
Он светил вне Времён, брызжа ленинским Светом.
И калёным огнём выжигал зло из Леты!
Он значителен весь, от нуля до эпохи.
И тайги синий лес подрубал в щепки, крохи.
Трубка сопкой курит, вслед туман полномочный.
Из любого кульбит знал как сделать заочно.
Оценил, кто горазд, "кому в пах, кому в глаз".
Человечьему уху был любому — приказ.
Могуществен в роскошной нищете.
В величие сознания могучем.
И преданный Идее, как нигде
никто был предан, словно Солнце в туче.
Природу человека понимал,
и знал, что верить можно только равным.
А равных не было. Таков империал*
"двойного дна" продажных и бесславных.
Сегодня это видно! Как никто
другой, он не кичился своим местом.
Империал чеканился литой!
Хватало, чтоб купить любого. Света
довольно в полумраке глубины,
за шторами, когда глаза и книги!
Учиться до конца — призыв страны,
а не плести зашоренно интриги.
Да, не безгрешен "сладкогласный труд",**
где возвеличивая, камни бросят в спину.
Его*** слова как тины тёмной пруд,
не сходятся с величием лавины
души Вождя. Живее всех живых.
И не "полуживой", дающий милость.
Не тень, а человек не для любых,
а лишь для преданных,
в ком честь и гордость слились!
8 декабря 2020 года
*Здесь - империал — в смысле: двойная скамья на крыше вагона трамвая, конки или автобуса. Обычно представлял собой длинную двойную скамью, на которой пассажиры сидели спинами друг к другу, а лицами — к двум противоположным сторонам улицы.
**"И сладкогласный труд безгрешен." - слова О.Мандельштама о себе.
*** Речь об "Оде" Сталину О. Мандельштама.
Мы не умрём. С Идеей как один
едины в том порыве исступлённом.
Догнать планету среди всех годин,
чумою пандемийно упреждённой.
Как нищенка в подруги лезет он,
презренный вирус с царственной Короной.
Кому-то смерть, кому-то водружён
с лекарством для Бессмертия. Весома
крутая миссия — заткнуть ненужным рты.
Сидеть и не высовываться, прежде
чем бункеры нароют как кроты
"слуги народа" в бедственной надежде
прожить хоть час потом. После того,
как станет мир навеки заражённым.
Стараются как черти. Для кого?
Как черви, землю прободающие с дёрном.
И если Света вырвется Конец
из-под контроля лже-политиканов,
никто уж не захочет под Венец
идти в соседстве с Тьмой, её обманом.
Ответственен художник как никто!
Собака лает. Караван стремится.
И медлен ход в Истории. Исход
не сорок лет пустынных будет длиться.
Блуждаю в небесах. Девятый вал.
Девятый Круг из Дантового ада.
Несётся жизнь ласкать на пьедестал,
и убивать потом с желаньем гада.
Нас не разнять. Мне снится снова Май,
громов и молний сдобренное Чудо.
Зелёная трава ласкает Рай,
и то не ласки смуглые Иуды.
Нас не разъять в пылу колоратур,
когда над Домской площадью несётся
высокий строй из музыки фигур,
хоть диссонанс за ним зело плется.
В глазницах скал иероглифы морей,
великих мореходцев просветления
открытий, открывающих дверей
и окон витражи как преломленья
божественных причуд! Дано звенеть,
сиять, творить безудержу пространство,
в котором связь стихийная и снедь
величья молодости и рождений! Чванство
достойной старости — должно заслугой лет
и достижений быть учереждённо.
Юпитера достоин бык иль нет,—
желательно во Времени законно
быть оценённым! Опыт — это сласть.
Ошибок избежать должно грядущее!
И в старческий маразм чтобы не впасть,
и в молодости глупость вездесущую!
Не льнёт Венецианский холм "исца",*
и "Флорентийская тоска" не бьёт, итожа
Венок из лавра с светлостью лица.
Восточный ветер с Западным — не схожий.
С прожилками болящие виски,
Венок терновый ближе, безупречней.
А колющие в давке толп тиски
разорванных сердец остроконечней.
Не ласков локоть, данный Еве в бок
Адамом, исступлённым в прозябанье:
политику творить такой, что впрок
её не надо масляных лобзаний.
И синий Зов пространства, на куски
разрезанный как Воздух у столетья,
ведёт от Петропавловской тоски
до самых главных звёзд кремлёвских с плетью
стегать всех неугодных! Под дождём
сквозь строй уполономоченных и явных
спиною красной, ты не побеждён.
А повторим в потомках и прославлен.
В содружестве Времён небесный клик.
Крик журавлиный вторит лебединым.
Когда забудется пресветлый каждый лик,
делами насладишься как малиной.
Малиновым оттенком гнёт Заря
декабрьских крон высокую серьёзность.
И ветер колыхающий не зря
охватывает смысл и соборность
того, что происходит под конец
года Двадцатого с намёком: будет Первый!
Как Пионер возрадует творец
и возродит присутствие Минервы.*
Близка Юпитеру. Триадой велика.
Готова достигать в желаньях высших
разумностью своей, держа в руках
стрел громовых копьё, отмерив лишних...
Богиня в полный рост, среди Побед,
с эгидой и туникой в пол, блистает
огнями Молнии! И это наш Завет —
быть Светом мира среди Тьмы скитаясь!
8 декабря 2020 года
*Minerva — древнеримская богиня мудрости и войны, покровительница ремесленников, писателей, актёров, поэтов, художников, учителей, учащихся и врачей. ... Входила в триаду наиболее важных богов Древнего Рима, вместе со своим отцом Юпитером и его женой Юноной.
**Обыкновенное оружие Минервы – копье, но иногда она держит в руке громовые стрелы Юпитера; она также часто держит на руке статую Ники – богини победы. На самых древних памятниках Минерва изображается с поднятым щитом и копьем. Богиня стояла во весь рост, грудь ее покрывала эгида, а туника ниспадала до пят.
***Эгида, которую она всегда носит, есть не что иное, как шкура козы, на которую она прикрепила голову Медузы; эта эгида заменяет ей иногда щит. Олицетворяя в физическом порядке молнию, Минерва должна носить эгиду как отличительный признак.
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, кует за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина
И широкая грудь осетина.
Еще не умер ты, еще ты не один,
Покуда с нищенкой-подругой
Ты наслаждаешься величием равнин
И мглой, и холодом, и вьюгой.
В роскошной бедности, в могучей нищете
Живи спокоен и утешен.
Благословенны дни и ночи те,
И сладкогласный труд безгрешен.
Несчастлив тот, кого, как тень его,
Пугает лай и ветер косит,
И беден тот, кто сам полуживой
У тени милостыню просит.
Заблудился я в небе — что делать?
Тот, кому оно близко,- ответь!
Легче было вам, Дантовых девять
Атлетических дисков, звенеть.
Не разнять меня с жизнью: ей снится
Убивать и сейчас же ласкать,
Чтобы в уши, в глаза и в глазницы
Флорентийская била тоска.
Не кладите же мне, не кладите
Остроласковый лавр на виски,
Лучше сердце мое разорвите
Вы на синего звона куски…
И когда я усну, отслуживши,
Всех живущих прижизненный друг,
Он раздастся и глубже и выше —
Отклик неба — в остывшую грудь.
Пусть имена цветущих городов
Ласкают слух значительностью бренной.
Не город Рим живет среди веков,
А место человека во вселенной.
Им овладеть пытаются цари,
Священники оправдывают войны,
И без него презрения достойны,
Как жалкий сор, дома и алтари.
«Ода» – домашнее название этого стихотворения, которое вообще-то не имеет заглавия. Мотивации его написания – желанию обезопасить себя – и обстоятельствам ее написания жена поэта, Н. Я. Мандельштам, посвятила целую главу:
Он не сумел задушить собственные стихи, и они, вырвавшись, победили рогатую нечисть. Попытка насилия над собой упорно не удавалась. Искусственно задуманное стихотворение, в которое О. М. решил вложить весь бушующий в нем материал, стало маткой целого цикла противоположно направленных, враждебных ему стихов.
Окончательный вариант был завершен в марте 1937 г. и отослан в несколько московских редакций. Позднее Мандельштам просил уничтожить текст «Оды».
Существует упрощенно-неправомерный взгляд на «Оду» как на выражение слабости духа поэта и потери им «поэтической правоты». По мнению А. С. Кушнера, Мандельштам начал эти стихи «из страха и желания спастись, но постепенно увлекся, что было не так трудно, как нам сейчас кажется. Человек тридцатых годов не был убежден в своей человеческой правоте, чувство правоты у него сочеталось с чувством вины, а кроме того – гипноз власти, особенно – сталинский гипноз. Эти стихи – лишь наиболее полное, но не единственное свидетельство колебаний и сомнений Мандельштама». Действительно, «Оде» свойственна смысловая двойственность, подчас двусмысленность (недаром ни один журнал «Оду» не напечатал). Сам по себе патетический ритм (Г. Фрейдин относит размер «Оды» к жанру «пиндарической оды»), в сочетании с «высоким штилем» большинства фраз, содержит скрытое пародийное начало. Многозначительно и сослагательное наклонение в первой же строке, проводящее черту между реальным автором и «лирическим героем» «Оды».
___________________
Уголь – Ср. «угль, пылающий огнем» в «Пророке» Пушкина.
Мира ось – Ср. стержневой образ «оси земной» в других стихотворениях Мандельштама этого периода.
Я б воздух расчертил на хитрые углы – возможно, намек на ремесленный прием рисующих с образца портретистов, расчерчивающих образец и свою копию на квадраты.
Как я, рисуя, плачу – Ср. стихотворение «Где связанный и пригвожденный стон...». «Плакал, потому что задание было невыполнимым» (примеч. Н. Я. Мандельштам).
Я б несколько гремучих линий взял – Ср. стихотворение «За гремучую доблесть грядущих веков...».
Народ-Гомер – возможно, парафраз горьковской характеристики Сулеймана Стальского, данной ему на I съезде писателей в 1934 г.: «Гомер XX века» (С. Стальский был известен своими одическими поэмами о Сталине, Ежове и др. Ср. слова Мандельштама: «Почему, когда я думаю о нем <Сталине>, передо мной все головы – бугры голов? Что он делает с этими головами?» (переданы Надеждой Мандельштам).
Сжимая уголек – Ср. «угольный мозг» в стихотворении «Мир начинался страшен и велик...» (или «каменноугольный» в другой редакции).
На чудной площади – Ср. стихотворение «Да, я лежу в земле, губами шевеля...».
Глазами Сталина раздвинута гора – Ср. стихотворение «Внутри горы бездействует кумир...».
Шестиклятвенный простор – Имеются в виду шесть «клятв» Сталина в его речи, произнесенной над гробом Ленина 26 января 1924 г.: «Мы клянемся, товарищ Ленин, что мы с честью выполним этот твой завет» и т. д. Ср. также «клятву» в стихотворении «Если б меня наши враги взяли...».
Для сильных губ чтеца – По предположению И. М. Семенко, имеется в виду В. Яхонтов: «Не было ли замысла, чтоб эта «Ода» вошла в репертуар Яхонтова и спасла О. М.?»
<ОДА>
Когда б я уголь взял для высшей похвалы –
Для радости рисунка непреложной, –
Я б воздух расчертил на хитрые углы
И осторожно и тревожно.
Чтоб настоящее в чертах отозвалось,
В искусстве с дерзостью гранича,
Я б рассказал о том, кто сдвинул мира ось,
Ста сорока народов чтя обычай.
Я б поднял брови малый уголок
И поднял вновь и разрешил иначе:
Знать, Прометей раздул свой уголек, –
Гляди, Эсхил, как я, рисуя, плачу!
Гляди, Эсхил, как я рискуя, плачу*
в гремучих линиях декабрьского Сада!
Рисую рай, но Адом он захвачен.
Но холод молодит моё чело.
Стара как век вначале, поголовно
всё в памяти своей зело храню
про бывшие века. Про уголовный
несчастный Кодекс с ложью на краю.
Я несколько "гремучих линий" в руку
возьму как две змеи — мудрее быть. стать.
Узла морского мужество порукой,
на брег кисельный невридимым всплыть.
Из недр глубоких, там, где Света мало.
Но напряжённых линий косяков
из серебристых рыб, где всё смешалось
как доме том, и выгоден улов
кому-то... По карману или более.
Рассчёт простой — чтоб выжить и дожить!
Не потеряв Свободы свеволья.
Не упразднив слов: быть или не быть!
Вопрос извечен в жизни скоротечной.
Возможно, и ответ давно готов.
И ты выходишь в платье подвенечном,
на всё готова. Как всегда — готов!
Тот пионер с Звездой своей нагрудной,
где в центре Ленин, Светлое Лицо!
Улыбчивого гения подспудно
гнёт тайный Жребия разбуженных отцов.
Что ж... Из могилы встанут. Выйдут снова.
Возьмут оружие с призывом бить в лицо
предателям, не ценящим ни слова,
ни мира, ни различий. Жмёт кольцо
заведомого Круга. Упреждений
здесь столько, что ни дать-ни взять — грома!
И молнии беспечных поколений,
пока "Петух не клюнет" из дерьма
политиков, гнилых своим Созаньем!
Из заповедников с "охотой на волков"
идут кругами безнаказанных воззваний.
Они не думают, что будет им потом!
Как кровью, потом вновь Отца узнают,
Сто сорок наций, выстроившись в ряд,
почуяв запах крови, осознают.
Но многое предстанет невпопад.
бывает поздно ждать свинца от пули,
когда падение уже произошло.
И голуби как ангелы не гулят.
И мыши не шуршат в подвале. Шло
всё как всегда. На первом месте — с ложью.
И это Воля божья. Благодать?
Сдирают вас со света, бледнокожих!
С любою рожей, чтобы дать-не взять,
кровавый бой нам снится снова. Имя
водружено на Знамени небес.
Кто за людей — того распнут своими
же возгласами и руками дней.
Грядущих дней! Не выпалить напалмом,
не выстроить забором, где Китай
ползёт на земли наши радикально.
А мы сидим и ждём?.. Вот это рай!
Твой "рай души", трусливой и невзрачной.
Иуда был красив. А ты ни то, ни сё
в своей постели новобрачной,
где Новый Брак. И выскоблен Басё.
От Правды задохнулся каждый. Ряжен
под праздник тот, кто искренность забыл.
Раз не в горах родился, не отважен.
Раз не в воде рождался, не парил...
Благодарб холмы и эти кручи,
где Камень жив с поддержкою Отца.
Он долгожитель. Управляет тучей,
как управляет Солнце без лица.
Грибных дождей рисуемое Благо
художником, который весь с тобой!
Не огорчит Отца своей отвагой,
не обличит, что в Правде роковой.
Кто мыслью созидает, строит, внемлет...
Тай
Художник, береги и охраняй бойца:
В рост окружи его сырым и синим бором
Вниманья влажного. Не огорчить отца
Недобрым образом иль мыслей недобором,
Художник, помоги тому, кто весь с тобой,
Кто мыслит, чувствует и строит.
Не я и не другой – ему народ родной –
Народ-Гомер хвалу утроит.
Художник, береги и охраняй бойца:
Лес человечества за ним поет, густея,
Само грядущее – дружина мудреца
И слушает его все чаще, все смелее.
Он свесился с трибуны, как с горы,
В бугры голов. Должник сильнее иска.
Могучие глаза решительно добры,
Густая бровь кому-то светит близко,
И я хотел бы стрелкой указать
На твердость рта – отца речей упрямых,
Лепное, сложное, крутое веко – знать,
Работает из миллиона рамок.
Весь – откровенность, весь – признанья медь,
И зоркий слух, не терпящий сурдинки,
На всех готовых жить и умереть
Бегут, играя, хмурые морщинки.
Сжимая уголек, в котором все сошлось,
Рукою жадною одно лишь сходство клича,
Рукою хищною – ловить лишь сходства ось –
Я уголь искрошу, ища его обличья.
Я у него учусь, не для себя учась.
Я у него учусь – к себе не знать пощады,
Несчастья скроют ли большого плана часть,
Я разыщу его в случайностях их чада...
Пусть недостоин я еще иметь друзей,
Пусть не насыщен я и желчью и слезами,
Он все мне чудится в шинели, в картузе,
На чудной площади с счастливыми глазами.
Глазами Сталина раздвинута гора
И вдаль прищурилась равнина.
Как море без морщин, как завтра из вчера –
До солнца борозды от плуга-исполина.
Он улыбается улыбкою жнеца
Рукопожатий в разговоре,
Который начался и длится без конца
На шестиклятвенном просторе.
И каждое гумно и каждая копна
Сильна, убориста, умна – добро живое –
Чудо народное! Да будет жизнь крупна.
Ворочается счастье стержневое.
И шестикратно я в сознаньи берегу,
Свидетель медленный труда, борьбы и жатвы,
Его огромный путь – через тайгу
И ленинский октябрь – до выполненной клятвы.
Уходят вдаль людских голов бугры:
Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят,
Но в книгах ласковых и в играх детворы
Воскресну я сказать, что солнце светит.
Правдивей правды нет, чем искренность бойца:
Для чести и любви, для доблести и стали
Есть имя славное для сжатых губ чтеца –
Его мы слышали и мы его застали.
Январь – февраль 1937
_______Мой Образ стержневой — полёта пламя!
Не срежу крылья собственным стихам.
Над нечистью рогатой реет Знамя,
и рвётся в стороны ко светлым берегам!
Насилия над горлом не терплю я.
От хрипоты страясь уберечь,
я всё-равно о Чистоте тоскую!
О соболе, не падающим с плеч,
а беге скором по тайге глубокой,
где тишь озёрная и светлый неба свод
так отражён как в Памяти широкой,
в Воде огнеупорной. Шагом, вброд
форсируя, что бурями намыло
великих исторических Времён!
Пока ещё клокочет в горле сила
с Звездой пятиконечной оборон.
Оборони, дай сверху Знак и Пояс
иссякших императорских Времён,
где Византийский блеск померк, а Голос
был забран в Лету. Справился Харон.
Не зрю в строках Иосифа насилия!
Величие другого — налицо!
ИОСИФА бушует вихрь, флотилия
бессмертных слов поэта, как в кольцо
попавшая чреда событий с близкого,
с любого расстояния — привлечь!
Бушует материал? Паденья низкого
не допустил внутри себя! Не речь
о том, что ради выгоды спасения,
писал Неправду избранный поэт.*
Он высказал, что Есть в своём радении!
И сохранил тем самым свою Честь!
Противположного нет ничего в развитии
Зерна, заложенного в Оде. Вышел цикл!
Стихи пошли рекой... В своём наитии
он понял, что доволен Огнем тигль.**
Поэт, коль настоящий, он не пишет
"себе враждебных", скаредных стихов.
Он врать не может. Он молчит! Чем тише,
тем лучше, если нет правдивых слов.
Не слабость духа в бледном выраженье
"из страха и желания спастись".
А Правота в неясном том движении
Тридцать Седьмого года! О, акстись!
И не оправдывайся более, чем надо.
Жена, потомки-либералы... Им судья
сам бог! Написано? За Правду и награда,
что помнят как поэта. Нет, нельзя
кривить душой Поэту. Настоящий —
не может фарисеем быть никак!
Не станет либерастом, бред несящим
за "западные денежки"! Верстак
готов гробы сосновые доделать
для тех, кто предал Идеалы Октября!
Кому бог дал, живут до Ста.*** И смело
напишут им, что жили ведь не зря!
Как жаль пока, что всё не так как надо.
Но разберутся и историки, и мы.
Пусть после Тьмы надвинется преграда
из Света, не взращённого взаймы.
А взятого из Прошлого! Что было
из лучшего, должно вернуться к нам.
И вспомним тех, кого всегда любили.
Идею и вождей! Не власть, к деньгам
приставшую как Манна из небесных.
Крестящихся на "мир загробный" здесь.
Где в каждом доме все — уже не вместе,
а кто и где? В чужом краю! Обресть
другую Родину возможно ль? Это круто,
клубнику убирать чужих полей?!
Участвовать, терпеть чужие смуты.
Текилу пить, от кактусов елей...
Сомнений, колебаний Мандельштама
как фонарей, что выстроились в ряд.
Гипноза власти пережил дурманы,
найдя в них Главное: О ЧЁМ тот карий взгляд?!
Кто прав, кто виноват? Шла раздвоённость,
двусмысленность предельной слепоты.
Ритм патетический! Великим упоённость!
Ни капли пародийной простоты,
а море восхищённой широты!..
Многозначительно. Всё скрытое — открыто,
как томной Сомнамбулы сонный взгляд.
Герой реален! Автор — лирик с битой,
таким представлен он. А это брак.
О, литераторы, толкующие тексты.
Вы видите, что сами пожелали.
Сегодня — беспредел. Здесь мало места
для тех, кто закалял литые стали!
Кто на морозе "босиком" сражался
кто умирал под ледяной водой.
За Сталина шёл в бой! Врагу смеялся
в лицо. А вы сегодня?! Виртуальный бой?..
Болтаете, что вам вожжа под задик
подкинула? Стесненья ни на грош.
Продажный мир стяжателей! "Детсадик"
в сравненье с тем, за что боролся Вождь!
Вот и дошли, Черту продлили начерно.
А в баньке набело вам париться весь век.
Сказал бы вам народ... Конечно, матерно.
Ведь были люди!.. Был и Человек!
Сравняли вас с Землёй. Теперь вы затемно
уже боитесь в поле выходить.
Лишь в шоу-программах, самобранно-скатерно,
пытаетесь вы Родину "любить".
А лучше бы сказать — её убить!
Но всё не то, что скажут окончательно.
И выведут "под ручки" вас не так.
Всё, сказанное в Оде, примечательно.
Без комментариев поймёт любой дурак.
Кто есть Никто, а кто — Отец народов!
За сколько продаются "мудрецы"?!
И сколько государств создали! Оды
не хватит никакой, где подлецы
неблагодарные дождались жирной власти.
На горе, не на счастье для страны.
И варятся в котлах, кипят их страсти.
И душат просветлённые умы!
Мой Образ — стержневой! "Высокий штиль"
не срежет крылья доблестным стихиям.
У Исторической страды — Тысячи миль...
Не под водой, как у Жюль Верна. К эйфорие!
Кончается мир, страшен и велик.
Но у Конца — блестящее Начало.
Земная ось склонилась до: "Внемли!
Всей Правде у гористого причала!"
А Он - гора! И это знают все.
Их злоба мёдом отзывается в гортани.
Серпом и Молотом, сияющим в косе
Бессмертья смерти, уготованной "верхами".
Но не для нас. Тысячекратно нет!
Вершины гор сияют головами.
Тридцатый день. Декабрь. Первый снег.
Рубиновые Звёзды под следами.
30 декабря 2020 года
*«Ода» Сталину Иосифа Мандельштама завершена в марте 1937 года.
**
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
