В 1972 году, занимаясь на предпоследнем курсе факультета журналистики Ленинградского университета, я решил писать о творческой лаборатории публициста Всеволода Кочетова. К тому времени мною была прочитана большая часть написанного автором «Журбиных», включая публицистические сборники «Кому отдано сердце», «Новые адреса», «С кем ты пойдёшь в разведку» и его последний остропублицистический роман «Чего же ты хочешь?». Однако в ходе работы появилась необходимость лично встретиться с полюбившимся мне публицистом и писателем, главным редактором журнала «Октябрь». О своём желании я сообщил Всеволоду Анисимовичу в письме. Ответ не приходил долго. Минуло несколько месяцев. Я уже мало надеялся на то, что вообще дождусь его. Но он пришёл в первых числах июля.
«Мне очень жаль, что я не смог ответить Вам своевременно на Ваше письмо. Но в апреле и в мае, да ещё и в июне (и, в общем-то, и сейчас) я был очень и очень болен (после тяжёлой хирургической операции). А сейчас, надо полагать, надобность во встрече у Вас миновала. Поэтому я лишь приношу Вам свои извинения.
Желаю, дорогой друг, Вам всего хорошего в жизни, и старайтесь не болеть. Уж больно это мешает жить и делать что-либо полезное на земле». И подпись: В. Кочетов.
Необходимость во встрече к тому времени, действительно, отпала. Но ненадолго. Тогда я уже твёрдо решил, что темой моей дипломной работы будет публицистика Кочетова…
Мы с женой Верой в ту пору жили в маленьком станционном посёлке Дивенская Гатчинского района, лежащего примерно в ста километрах от Ленинграда. Время было волнующее и радостное: мы ждали первенца. Решили, что если родится сын, то наречём его никак иначе, а только Всеволодом.
В первых числах декабря получили бандероль из Москвы. В неё была вложена книга Кочетова «Молодость с нами» с автографом Всеволода Анисимовича:
«Моим милым добрым друзьям – Вере и Алексею – с пожеланиями многих интересных дел в жизни, которой у них ещё очень много впереди, но которую надо стараться и уметь не растрачивать понапрасну».
Когда родился сын, мы незамедлительно сообщили о своей радости, ставшему нам бесконечно близким Кочетову и вскоре получили от него ответ:
«Бесконечно рад, что первенца своего Вы назвали Всеволодом. Имя, прямо скажем, хорошее, исконно русское, древнее и нечасто встречается. Как, кстати, мой маленький тёзка поживает?.. Растите наследника, закаляйте свои воли и характеры. Впереди ещё немало испытаний. Желаю Вам всем счастья – счастья открытий и борьбы! Обнимаю тёзку».
Письма эти и внимание Всеволода Анисимовича оставили впечатление неизгладимое. Жизнь тем временем шла своим чередом. Наступил последний год учёбы в университете. Дипломная работа писалась легко. И всё-таки не хватало отдельных штрихов и конкретных деталей. Тех самых, нехватку которых могла бы восполнить лишь личная встреча с писателем. Сообщил об этом Кочетову и вскоре получил телеграмму: «Приезжайте любой день!»
Без промедления собрался в дорогу. Рано утром седьмого марта 1973 года я уже находился в Москве. Сообщил Всеволоду Анисимовичу по телефону о своём приезде, и затем с Киевского вокзала добрался на электричке до Переделкина. Прохожие помогли найти нужный дом – улица Довженко, 13. Волнуясь, приблизился к нему. Несколько раз нерешительно прошёлся вдоль забора. Позвонил. Мгновения ожидания тянулись страшно медленно. Вдруг услышал радушное:
- Алёша, проходите.
Передо мной стояла Вера Андреевна Кочетова, знакомая мне по книге Всеволода Анисимовича «Улицы и траншеи», как Вера Горбылёва, которая в суровые годы Великой Отечественной войны со своим супругом стойко и мужественно делила в блокадном Ленинграде все грозные испытания, выпавшие на долю жителей города-героя.
Вошли в дом.
-Всеволод Анисимович болен и сейчас он отдыхает после приёма лекарств, - сказала Вера Андреевна. – Вы пока располагайтесь в его рабочем кабинете. Рабочий кабинет – это его святая святых, но вам он разрешил стать на время его хозяином.
В помещении царил тот рабочий беспорядок, в котором непосвящённому не разобраться, и, который для хозяина этого кабинета, несомненно, был весьма удобен, и только он один мог определить безошибочно и местонахождение, и необходимость любой вещи в этой кажущейся неразберихе.
А в полдень я встретился со Всеволодом Анисимовичем. Опираясь на трость и слегка прихрамывая (это был единственный внешний признак зловещей, неизлечимой болезни, с наступлением которой он боролся мужественно, самоотверженно, не показывая ничем своих физических и душевных страданий, связанных с грозным недугом).
… Был тёплый мартовский день. И, хотя по утрам ещё держались морозы, а поля Подмосковья безмятежно дремали под тёплым снежным одеялом, но поднимавшееся всё выше к зениту солнце, уже выжимало из сосулек плакучую капель. Природа пробуждалась от долгого зимнего сна. Во всём чувствовались бодрость и неодолимая энергия жизни.
-Вот и весна вошла в наш дом, - задумчиво улыбнулся Всеволод Анисимович, и по-юношески оживился, услышав методичное постукивание дятла. Его худощавое, несколько осунувшееся лицо посветлело. Веяло в эти минуты от взгляда его добрых, улыбчивых глаз неиссякаемой жизнерадостностью.
Он, поглаживая устроившуюся рядом с ним колли, начал неторопливо расспрашивать о семейной жизни, о своём маленьком тёзке, об учёбе и делах на факультете. Чувствовал я себя вначале скованно, на вопросы отвечал сдержанно, немногословно. Думаю, понять мою тогдашнюю робость легко. За моими плечами были лишь два года работы в редакциях районных газет на Ставрополье – в Новоалександровском и родном Красногвардейском районах, да имелось к тому времени пока ещё не завершённое университетское образование. А рядом со мной сидел маститый писатель, редактор авторитетного журнала. Однако моей скованности хватило буквально на десять минут. Я и не заметил, как разговорился. Обаятельнейший человек, Кочетов был внимательнейшим слушателем, способным одним взглядом, одобрительной улыбкой вовремя поддержать собеседника, вселить в него уверенность. В нём не было ни тени, ни грана высокомерия, напыщенности, кичливой назидательности. Он пленял своей простотой и чуткостью, непоказной заинтересованностью в делах собеседника.
Зашла речь о творчестве публицистов, писателей, о творческой лаборатории.
-Когда мне задают вопрос о творческой лаборатории, я всегда вспоминаю в таких случаях слова, сказанные по этому поводу Алексеем Толстым в статье «Как мы пишем», - добродушно усмехнулся В. Кочетов. - «Чистите ваши желудки и будете отлично писать».
Затем, сделавшись серьёзным, задумчиво продолжил:
- Мировоззрение и прошлый опыт – вот главное. Без чёткого мировоззрения начинаются алхимия в колбе, онанизм в литературе. Но из свинца, как ни пыжься, золото не получишь. От онанизма, как известно, дети тоже не рождаются. Чёткие идейные и классовые позиции, глубокое, всестороннее знание жизни народа – вот та основа, на которой произрастает писатель, да и любой художник, в какой бы сфере он не творил. Идти надо от народа, от его жизни. У нас же, к сожалению, порой появляются книги и кинофильмы, которые именно идейной неразборчивостью привлекают буржуазных критиков. А когда тебя начинает старательно нахваливать твой идейный недруг, насторожись: не допустил ты какую-то ошибку. Ведь хорошо известно, что западные критики с пеной у рта хулят те наши произведения, которые правдиво отображают действительность, уничижительно обзывая их натуралистическими, а вместе с тем охотно превозносят книги и фильмы, отстоящие от советской жизни. Да и нам при закупке иных нашумевших зарубежных кинолент нельзя подменять классовый подход к оценке их содержания чисто кассовыми интересами.
И уже совсем плохо, когда литератор забывает о накопленном до него опытом строительства новой жизни и пишет так, словно он первый после Адама и Евы человек на земле: выхватывает из окружающей действительности какой-то негативный кусок, пусть даже правдивый, но вне связи с жизнью всего народа, в отрыве от его истории и национальной почвы и возводит частное во всеобщее. Следует брать жизнь во всей её полноте, улавливая настроения момента, но не играя на нездоровых эмоциях и мыслях…
Звучал ровный неторопливый голос. Человек высокой требовательности и убеждённости, ни в каких случаях не идущий на компромисс в идейных позициях, на сделку с собственной совестью, Кочетов и от других ждал и требовал этой же стойкости, несгибаемости и взыскательности не только к окружающим, но и к самим себе. Ненавидевший всей душой тех, кого В. Овечкин называл «лавуалирующими», писатель едко высмеивал подобных в своих произведениях, противопоставляя им в художественной прозе и в публицистике людей с чистой совестью, с высоким чувством ответственности – подлинных бойцов партии. И страдал, и негодовал, когда видел хоть малейшее отступление от принципов социалистического реализма…
Неторопливо поправив плед, лежащий на коленях, Всеволод Анисимович завёл разговор о творчестве автора повести «Привычное дело» В. Белове, о многочисленной читательской почте, вызванной публикацией в журнале «Октябрь» последнего романа самого Кочетова «Чего же ты хочешь?», о том, что в большинстве этих писем содержится горячее одобрение острополемического романа. Есть, разумеется, среди авторов этих писем и те, кто выражают своё несогласие с позицией писателя, а есть даже несколько анонимных писем-угроз явных недоброжелателей.
Неоднозначную оценку, по словам Кочетова, вызвал его роман у членов ЦК КПСС и Политбюро. По этой причине не дошёл до большинства российских читателей книжный вариант «Чего же ты хочешь?», изданный в Белоруссии по инициативе первого секретаря ЦК Петра Машерова, сумевшего оценить его достоинства. Большая часть издания, поделился Кочетов, была скуплена, а по сути конфискована, ЦК КПСС по указанию одного из членов Политбюро. Книга не дошла даже до областных и краевых библиотек. Автор этих заметок по счастливой случайности стал её обладателем.
Всеволод Анисимович прекрасно понимал, что далеко не всем по душе он и его творчество. Он и сам никогда не отрывал творчество того или иного автора от занимаемой им позиции.
- Чтобы писать для народа и быть читаемым в народе, - заметил Всеволод Анисимович, - мало иметь творческую жилку. Надо нести в своих произведениях коммунистическую идеологию и правду жизни. Надо быть готовым к борьбе. Необходимо постоянное самообразование. Если хочешь быть настоящим писателем, читай побольше, в том числе старинные солдатские песни, книги по медицине, руководства по вязанию, библию… Жизнь тех, о ком ты пишешь в своих произведениях, не надо выдумывать, - от незнания не спасёт никакая творческая лаборатория, - её надо просто хорошо знать. Не сразу составляется менделеевская таблица человеческих отношений, но со временем всё начнёт увязываться.
Зашла речь о здоровье Всеволода Анисимовича. Несколько сложных, очень болезненных операций пришлось перенести ему. Но он не падал духом, не унывал, урывками продолжал работать над очередным романом «Молнии бьют по вершинам». Считал, что, как ни тягостны физические страдания, но стократ страшней болезнь души человеческой. Имя ей – эгоизм, себялюбие, тщеславие… Человек, пораженный такой болезнью, перестаёт воспринимать мир целостно. Над всеми иными чувствами возвышается и господствует одно – чувство собственной исключительности. Когда такая личность ограничивает свою жизнь узким мирком себе подобных, то можно только посочувствовать ей. Худо, когда подобный человек, не лишённый таланта, но снедаемый патологическим тщеславием, занимает руководящее положение в той или иной сфере. Сначала ему присваивают звание, а потом он, поверив в собственную исключительность, начинает вешать ярлыки и указывать перстом повелевающим даже там, где ничегошеньки не смыслит. И, случается, что пока разберутся в нём, да поставят на место – он успеет попортить жизнь множеству людей.
Бездушие, карьеризм – болезнь пострашнее всяких физических недугов. Аспирином от эгоизма не излечишь, с помощью хирургического скальпеля чутким не сделаешь. Встречаются подобные «одарённости» и в литературе. И такой фимиам вокруг себя разведут, словно они – те три библейские кита, на которых земная твердь держится. Сами же уткнутся в корыто с собственными мелкотравчатыми страданьицами и любуются ими, как мифический Нарцисс собственным отражением.
На следующий день, 8 марта, я с утра пораньше отправился в Москву за цветами для Веры Андреевны. Зная, что до обеда Всеволод Анисимович будет занят, я несколько часов бродил по Москве. Побывал на Красной площади, у Мавзолея, заглянул в прославленную Третьяковку.
В полдень, вернувшись в Переделкино, вновь встретился со Всеволодом Анисимовичем. На этот раз мы разговаривали в комнате. До моего прихода он что-то писал на листках бумаги своим мелким, бисерным почерком. Увидев меня, оживился. Отложив бумагу и ручку в сторону, продолжил разговор, начатый накануне. С горячей, поистине сыновней любовью, не скрывая своего восхищения повёл речь о творчестве Алексей Толстого…
- Вершиной, Эльбрусом в горной цепи советской литературы, - заметил он, - является Алексей Толстой. Так же, как в театре такой вершиной является никто иной, как Черкасов.
Творчеству Алексея Толстого В. Кочетов в своё время посвятил статью «Певец красоты человеческой», в которой он тепло отзывается не только о ярком самобытном даровании писателя, но и о его гражданском мужестве. Уже много позже я внимательно перечитал роман А. Толстого «Хождение по мукам» и роман В. Кочетова – «Угол падения». Не надо быть асом литературоведения, чтобы уловить отдалённую, глубинную перекличку этих произведений, ощутить определённую сближенность, перекликаемость отдельных сюжетных линий. В романе Толстого показаны искания Рощина, в романе Кочетова -–метания Ирины Благовидовой. Но, если Рощин в конце концов смог найти себя, своё место в жизни, то Ирина – нет. И закономерный финал – потеря ею Родины. Логика классовой борьбы неумолима: предавая интересы рабочего класса, человек одновременно предаёт и себя, предаёт свою Родину, вольно или невольно становится лёгкой добычей буржуазии.
Певец красоты человеческой – эта ёмкая характеристика, данная Всеволодом Анисимовичем любимому писателю, целиком и полностью применима и к нему самому. Писатель неиссякаемого бойцовского темперамента, ненавидевший всей душой фальшь, наигранность, двурушничество, он с особой теплотой, любовью рисовал образы людей, идущих в первых рядах строителей социалистического общества: династия корабелов Журбиных, Дмитрий Ершов, Павел Петрович Колосов… Все они – люди красивой души, прекрасных помыслов и дел.
- Всеволод Анисимович, а какое произведение из написанных Вами лично Вам ближе всего? – спросил я тогда у него.
- Обычно на этот вопрос я отвечал так: как у актёра – самая любимая роль та, которая ещё не сыграна, - отозвался он. – Если же говорить откровенно, то, конечно, - «Журбины». В те годы деревенскую жизнь освещали более глубоко и разносторонне, чем труд и быт рабочего класса. Печаталось немало произведений, в которых писатели сосредотачивали своё внимание, главным образом, на показе производственных процессов. А вот, как живёт рабочий человек, каково его место в этих процессах, каков его морально-политический облик, - об этом говорилось вскользь и глухо. Обозлило меня подобное положение, а вместе со злостью пришло решение написать роман о жизни наиболее близких мне людей – судостроителей. Почти четверть века готовился я к этому. Прототипы героев романа – реальные люди. С одними мне довелось встречаться ещё в ту пору, когда я сам работал в Ленинграде на судостроительном заводе, с другими познакомился гораздо позднее, уже имея практику не только газетную, но и литературную. Собственно, не придись мне в своё время работать на заводе, то вряд ли бы увидели свет и роман «Журбины», и статья «Черты советского рабочего», и многое другое…
Рассказывая о суровых днях и месяцах, проведённых в Ленинграде в грозную пору блокады, Всеволод Анисимович тепло вспоминал своих соратников по перу. Чувствовалось, однако, что эти воспоминания давались ему слишком тяжело. Слишклм много горького довелось ему увидеть и пережить в блокадном Ленинграде.
Закончив разговор со мной, Всеволод Анисимович вновь принялся за работу. Болезнь не могла сломить его, не могла помешать ему писать. Как она не смогла заставить его замкнуться в себе, уйти в свою большую беду, в свою боль – он всегда был доброжелателен, чуток, отзывчив.
Всеволода Анисимовича постоянно волновали проблемы подрастающего поколения. И, в первую очередь, - проблемы школьного воспитания. Об этом, в частности, можно судить по содержанию его публицистических статей «Выбор профессии», «Делать жизнь с кого», «Люди большой души»… Об этом же говорил В. Кочетов со мной в последний, третий день моего пребывания в Переделкине.
В школах, - заметил он, - по-моему, должны трудиться зрелые мужи и жёны, способные не просто интеллектуально обогатить собственных воспитанников, но и привить им высокие моральные качества – готовность служить трудовому народу, родной Отчизне, чувство коллективизма, любовь к труду, волю, интернационализм. Почему-то, когда говорят о таланте конструктора космических кораблей, то само собой подразумевается, что, ни будь этой божьей искорки, именуемой талантом, не было бы и создателя корабля. А о таланте воспитателя нередко забывают, хотя воспитывать, конструировать идеологически и психологически будущих строителей социалистического общества – дело посильное далеко не каждому. Можно дать подростку определённую – минимальную или максимальную сумму знаний и считать свою миссию исчерпанной. Можно, конечно, и так. И другое дело, разбудив в ребячьих умах активную жажду знаний, растить их неистовыми, убеждёнными боцами за социальную справедливость.
Но и эти учитель не может ограничиться, - продолжил Всеволод Анисимович. – Он не только должен воспитывать и обучать ученика, но и обязан изучать его. Чтобы к тому времени, когда юноше или девушке придёт пора почать аттестат зрелости, учитель мог бы безошибочно сказать любому из них: «В этой отрасли ты сможешь сполна проявить себя, в этой – останешься посредственным исполнителем, а к тому-то ты абсолютно непригоден!»
… Эти несколько дней, проведённые на даче в Переделкине в откровенных беседах с писателем Кочетовым, оставили в душе след неизгладимый. С грустью покидал я тогда места, ставшие за несколько дней бесконечно родными мне. Вместе с грустью увозил книгу Кочетова «С кем ты пойдёшь в разведку». На фотографии блокадной поры, предпосланной книге, Всеволод Анисимович написал: «Дорогой мой маленький тёзка – Всеволод Седых, желаю, тебе никогда не испытать того, что испытал этот младший лейтенант! Пусть на твоём веку не будет войны. В. Кочетов. 8.3.73». Алексей Седых.
