4. Дактиль, амфибрахий, анапест.4. Дактиль, амфибрахий, анапест. Н. Г. Чернышевский считал, что наиболее естественна для русского стиха трехсложная стопа, ибо в среднем протяженность слова в нашей обыденной речи и в прозаических текстах — приблизительно три слога. Из трех слогов приблизительно один ударный и два безударных. Поэтому засилье в поэзии ямбов, по его мнению, обременительно (они скорее немцам удобны, так как в немецком языке более подходящее для этого соотношение ударности ~ безударности) — приходится их специально разгружать и облегчать за счет пропусков метрических ударений. Последнее казалось Чернышевскому вынужденной мерой, недостатком, с чем, конечно, нельзя согласиться. И критик удовлетворенно замечал, что «у одного из современных русских поэтов... трехсложные стопы, очевидно, пользуются предпочтительною любовью перед ямбом и хореем»2. Он имел в виду Некрасова. За Некрасовым издавна закрепилась репутация поэта, склонного к трехсложной стопе и, стало быть, отклонившегося от ямбических традиций предшествующей эпохи. Ни для кого, впрочем, не было секретом, что трехсложные стопы возникли в истории русского стиха задолго до появления Некрасова, в XVIII в., что и Пушкин, и особенно некоторые его современники тоже пользовались трехсложной стопой, причем иные достигли замечательных результатов. Однако речь шла о Некрасове. Складывалось представление о «некрасовском каноне», столь же связанном с трехсложной стопой, сколь «пушкинский канон» связан с четырехстопным ямбом, кстати, тоже изобретенным не Пушкиным. Некритически повторяемые характеристики раздражали стиховедов, устанавливавших посредством точных подсчетов, какой процент каких стихотворных размеров у какого поэта наличествует. Справедливо ли утверждение, согласно которому Некрасов преимущественно использовал трехсложную стопу? К. Д. Вишневский писал по этому поводу следующее: «Что же касается Некрасова, то приблизительность наших оценок еще более (в сравнении с приблизительностью представлений ______________ -49- о Пушкине как о «ямбическом» поэте.— А. И.) показательна: на поверку выходит, что трехсложные размеры в его творчестве занимают всего лишь 27%. А вот и тот "фон", который позволяет судить, много это или мало: Полонский — 23%, Фет — 22%, А. Толстой — 25%, Щербина — 34%, Мей и Никитин — по 38%. А всего больше у Некрасова ямбов — их 48%. Вот вам и "трехсложный" поэт!» 1 Статистика — вещь серьезная, и не считаться с нею нельзя. Однако приведенные цифры едва ли могут поколебать тот тезис, на который они «покушаются». Ямбов у Некрасова 48%, а дактилей, амфибрахиев и анапестов — лишь 27%, но последние оказались заметнее, и это понятно: ямбы сливались с массовым фоном, а трехсложные размеры выделялись на нем. У Некрасова трехсложников 27%, а у Щербины — 34%. Но Некрасов заметнее и масштабнее Щербины. Не должно смущать и то, что их великие предшественники успешно использовали трехсложные размеры. Одно дело — изложить амфибрахием, как вещего Олега укусила змея, или анапестом рассказать, как «до рассвета поднявшись, коня оседлал знаменитый Смальгольмский барон» (баллада Жуковского), а другое — поведать сокровенное, выразить насущное в формах амфибрахия и анапеста, что и довелось Некрасову. Поэтому неудивительно, что эти стихотворные размеры мы воспринимаем как «некрасовские», тем более что некоторые их формы впервые разработаны все-таки именно им. Приведем примеры стихов с трехсложными стопами: Знал, для чего и пахал он и сеял, Это четырехстопный дактиль. Некрасов обращался к нему и в лирике, и в крупных произведениях («Саша», «Железная дорога»). Реже у него встречается трехстопный дактиль: Грош у новейших господ/ Выше стыда и закона:/ Нынче тоскует лишь тот,/ Кто не украл миллиона (поэма «Современники»). Из трехсложных размеров дактиль был наиболее распространен, наиболее привычен в русской поэзии. Этому способствовали разные обстоятельства. В частности, то, что именно дактиль при случае выступал надежным и естественным заменителем русского гекзаметра — весьма распространенного в свое время размера. Возможно, в трехсложных размерах психологически проще акцентировать первый слог стиха, а это и есть начало дактилической стопы. Свою роль в данном случае сыграли и гениально удавшиеся образцы дактиля, такие, как лермонтовские «Тучи». По-видимому, «обжитость» данного размера в какой-то мере облегчила Некрасову разработку вольных, разностопных его форм, интересные результаты которой представлены в поэме «Мороз, Красный нос»: ______________ -50- Долго меня продержали — Утреня шла, Здесь шесть строк, и количество слогов в каждой ни разу не повторяется. Оно колеблется от 4 до 12. Количество дактилических стоп — от 2 до 4. Крылов и Грибоедов аналогичным образом варьировали свои ямбы, сочетая длинные и короткие стихи, но традиция столь вольного обращения с дактилем в донекрасовской поэзии отсутствовала. Из современников Некрасова склонность к вольным дактилям проявлял также Щербина. В XIX в. короткие, двустопные дактили (в приведенных разностопных из поэмы Некрасова см. Утреня шла) не были популярны. Пушкинская миниатюра Страшно и скучно/Здесь новоселье и некрасовская бурлацкая песня из «Современников»: Хлебушка нету/ Валится дом — раритеты. Зато движение в противоположную сторону оказалось перспективным. Легко освоены в русской поэзии пятистопные дактили: Горними тихо летела душа небесами, О шестистопных уже сказано — в связи с их естественной способностью подменять гекзаметр. И ничто не мешало любителям «сверхдлинных» размеров (опыты Бальмонта) экспериментировать с семью- и восемьюстопными дактилями 1. Впрочем, испытание на «сверхдлинноту» прошел не только дактиль, но и другие размеры — трехсложные и двусложные. Переходя к разговору об амфибрахиях, в качестве примера приведем строфы из поэмы Некрасова «Мороз, Красный нос». Нет глубже, нет слаще покоя, Нигде так глубоко и вольно ______________ -51- Это — трехстопные амфибрахии. Некрасов не менее охотно пользовался четырехстопными. Такова вторая часть поэмы «Русские женщины», где обе разновидности амфибрахия сбалансированно сочетаются. Как правило, разностопный амфибрахий строго урегулирован. Судьба амфибрахия сложилась своеобразно. Равноправия с другими размерами он добился не сразу, хотя еще Смотрицкий «показал» читателям своей «Грамматики» амфибрахическую стопу. Удивительным образом с метром четырехстопного амфибрахия совпали силлабические 12-сложники Симеона Полоцкого: Устам, яже тело приемлют Христово, Однако реформа XVIII в. не сразу открыла амфибрахию широкую дорогу в русскую поэзию. Ломоносов большое внимание уделил дактилям и анапестам, их возможным сочетаниям с хореем и ямбом, а об амфибрахии умолчал. Неуверенны и как бы случайны — вперемежку с прочими ритмами — обращения к данному размеру у Сумарокова: Отечеству служим мы более всех, Таким образом, в XVIII в. амфибрахических стихов было очень мало, и в частности трехстопных, о которых справедливо замечено, что «...это сравнительно молодой размер в русской поэзии. До 1840-х годов примеры его единичны» 1. Зато скоро он стал одним из наиболее популярных размеров. Говоря об анапесте, приведем опять же строки Некрасова. Неужели за годы страдания Это рыдающий, трагически надрывный и типично некрасовский размер, хотя трехстопная разновидность анапеста встречается уже в XVIII в., в поэзии Сумарокова («Противу злодеев»: На морских берегах я сижу). Но и для него, и для мастеров его школы все-таки более характерны короткие (двустопные) трехсложные размеры — как дактили, так и анапесты, образовавшие традицию, которая имела результативное продолжение и в 20—30-е годы XIX в. Ср. сумароковское Не терзай ты себя:/ Не люблю я тебя с песней Земфиры из пушкинской поэмы «Цыганы». И особенно значительны в этом ______________ -52- отношении опыты Полежаева и Кольцова, уверенно освоивших двустопный анапест: Не расцвел — и отцвел Жизнь! Зачем же собой В некрасовскую эпоху самым распространенным стихотворным размером становится трехстопный анапест. Не редкость был и четырехстопный, как у Некрасова в «Огороднике». В целом же данный размер не был предрасположен к наращиванию стоп потому, что он «и без того длинный» — длиннее дактиля с амфибрахием: те с первого или со второго слога находят опорную точку в виде ударного гласного, а анапест — только с третьего. Так, пятистопный анапест кажется значительно длиннее пятистопного дактиля, и, в отличие от последнего, он «ломается» пополам, а то и на три части, так что вместо четверостишия получается восьми-, девяти-, десятистишие. Таков в советской поэзии стих Симонова («Пять страниц»), Кедрина («Зодчие», «Грибоедов»): На груди его орден. Более многостопные анапесты редки и производят впечатление специально-экспериментальных. В истории трехсложных размеров дала о себе знать одна интересная особенность — тенденция к их совмещению в пределах одного стихотворного текста. В ряде случаев дактилические строки свободно сочетались с амфибрахиями и анапестами. Это явление получило название «скольжение анакрузы» (анакруза — слоги в начале стиха до первой сильной позиции; скольжение — варьирование их количества). Сталкиваясь с ним, стиховеды обычно не говорят, что здесь дактили перемешаны с амфибрахиями и анапестами, а пользуются -53- другой формулировкой: данное стихотворение написано трехсложным размером со скользящей анакрузой (или анакрусой). Примечательно, что такого почти не происходит с двусложными размерами (редкостный пример см. в заключительном абзаце предыдущего раздела), а с трехсложными — достаточно часто, в чем можно усмотреть их специфическую черту. Она проявилась уже в поэзии XVIII в. Обратившее на себя всеобщее внимание стихотворение Державина «Ласточка» состоит из 50 строк, из них 42 — трехстопные амфибрахии, семь — трехстопные дактили и один трехстопный анапест (соответственно примеры: Ты часто по воздуху вьешься; Летняя гостья, певичка; Колокольчиком в воздухе бьешь). Учитывая соотношение приведенных цифр, можно заключить, что ритм стихотворения имеет амфибрахическую основу, анакруза имеет тенденцию скорее к убыванию (к дактилю), нежели к наращиванию (к анапесту). Подобные ритмические ходы и фигуры стали привычными в XIX в. Хрестоматийная лермонтовская «Русалка», прихотливо сочетающая амфибрахии с анапестами: Русалка плыла по реке голубой, Амф — уже не воспринимается как нечто исключительное на общем фоне поэзии этой эпохи. У Бестужева-Марлинского есть стихотворение, первые три строчки которого представлены тремя разными трехсложными размерами. Читать его следует осторожно, чтобы не сбиться с ритма, взвешивая предпочтительную ударность одного, а не другого слога: Я зА морем синим, за синею далью Амф Эта особенность существовала до некрасовской эпохи и коснулась поэзии самого Некрасова (не говоря уж о поэтах менее значительных, чьи небрежности такого типа могли быть просто результатом неумения): Кто-нибудь и о нас проболтается Ан Подобные фигуры заметны, но встречаются они не слишком часто. Примеров с чистыми дактилями, чистыми амфибрахиями и чистыми анапестами больше. В результате же возобладала строгая выдержанность какого-либо одного размера, стих в этом отношении стал строже. Следует указать еще на одну особенность, сказавшуюся в истории трехсложных размеров. В XVIII—XIX вв. большой редкостью были пропуски метрических ударений в стихах, написанных этими -54- размерами, а в советской поэзии количество и частота таких пропусков резко возросли. Иллюстрируя это примером, можно заметить, что для XIX в. стих Русокудрая, голубоокая (анапест Некрасова) не характерен, а для XX в. стих Тогда еще (не) воевали с Германией (амфибрахий Тарковского) вполне характерен. Здесь выделены сильные безударные слоги. Ответственным моментом в истории трехсложных размеров является их конфликт, в котором, впрочем, они были пассивной стороной, с революционной перестройкой стиха, предпринятой Маяковским. Это часть сложнейшей проблемы «стих и революция». Трехсложных размеров эта перестройка больше коснулась, чем двусложных, и это не случайно. Владычество ямбов и хореев кончилось с первой половиной XIX в., их роль была уже не та в эпоху потрясений, выпавших на наше столетие, когда на первом плане оказались трехсложные размеры, которые поддерживались некрасовской традицией, полной жизни и в конце XIX в., и в первые десятилетия XX в. Некрасовские трехсложные размеры передали пафос и порыв революционного самоотречения, но в них же запечатлелись и интонации расслабленности, отступничества: Уведи меня в стан погибающих и Знаю — день проваляюсь уныло — в одном и том же «Рыцаре на час». Пульсация вдохновенных порывов, чередующихся со стонами бессилия и усталости, по-разному отозвалась у варьировавших некрасовские размеры Апухтина, Надсона, Якубовича-Мельшина. Жажда бури и «интеллигентский» страх перед нею подчас парадоксально соседствовали и в амфибрахическом обращении Блока к Деве-революции: О, дева, иду за тобой — Дактилические, амфибрахические и анапестические стихи отзывались революционным пафосом и в то же время не были застрахованы от интонаций революционного фразерства, а запечатленная в них гражданская скорбь порой граничила с томлением-покаянием отверженца, «не готового к трудной борьбе». Убийственно слово, найденное Маяковским и критически оценивающее подобные стихи: «ревплаксиво»! «Ходульно и ревплаксиво» 1 — так охарактеризовал он собственные юношеские дактили, сложенные им в политзаключении в Бутырке: В золото, в пурпур леса одевались, _____________ -55- Ждал я: но в месяцах дни потерялись, При ином подходе к этим стихам они могли бы занять свое место в истории революционной поэзии: написаны революционером в тюрьме и передают душевное состояние борца, узника... Но Маяковскому эти красивости вскоре стали ненавистны. Его достаточно частые выпады против ямбов не убеждают в том, что он действительно видел в них серьезный вред. Сам поэт охотно писал ямбами и хореями, умея придать им отнюдь не эпигонское звучание. (Да и вообще, как известно, позавчерашнее не так противопоказано текущему дню, как вчерашнее.) А вот трехсложных размеров в зрелых стихах Маяковский избегал, отдав им известную дань лишь в молодости. В то же время очевидно, что они немало послужили революции. Известные революционные песни: «Смело, товарищи, в ногу» (дактиль), «Вихри враждебные веют над нами» (дактиль), «Вы жертвою пали в борьбе роковой» (амфибрахий), «Замучен тяжелой неволей» (амфибрахий), «Отречемся от старого мира» (анапест) и многие другие — и дактилическая «Главная улица» Демьяна Бедного с ее некрасовскими интонациями — все это требовало к себе уважения и внимания. Но все это тем не менее укладывалось в рамки дозволенного школьной стихологией, давно узаконившей и дактиль, и амфибрахий, и анапест. И уже поэтому Маяковский решительно не мог признать в них подлинные ритмы революции. Она слышалась ему дисметрически, тонически — и уж во всяком случае так, как никто до этого не писал: ритмически небывало. Властное и экспансивное вторжение тоники в историю русского стиха, конечно, потеснило силлабо-тонические размеры, особенно чувствительно задев трехсложные. Тем не менее они не вышли из употребления, и мы даже можем назвать (см. выше) имена советских мастеров пятистопного анапеста. Еще более показательны в этом отношении «уступки» самого Маяковского, допускавшего в свои тонические поэмы и стихотворения целые амфибрахические пассажи. Близкий ему Асеев еще более откровенно и последовательно пользовался трехсложными размерами. Не чуждались их и такие принципиальные «нетрадиционалисты», как Пастернак и Сельвинский. Тем естественнее присутствие трехсложных размеров у поэтов с более традиционными версификационными установками. Можно заключить, что трехсложные размеры выдержали испытание на долговечность. © Copyright: Собиратель Гербариев Лунных, 2018.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
