Ранняя старость...
Всю ночь небо хлюпало и вздыхало, а на рассвете расплакалось тихим серым дождем.
Я сидел в продрогшем кафе и думал о том, что к неполным двадцати пяти годам добровольно отдал весь этот мир дру¬гим людям. Это был первый симптом близкой старос¬ти, хотя я еще не стал до конца седым, и уж тем более не был сгорбленным или ослаб¬ленным болезнями.
Неполные двадцать пять — а я уже безнадежно постарел. Вер¬нее, устарел. В разных концах зала сидели парень и де¬вушка — вероятно, студенты из находящегося побли¬зости института. Похоже, они, как и я, опозда¬ли к началу дня и выжидали в кафе удобного момента, чтобы пройти на лекцию. Они обменивались быстрыми взглядами, но при этом усердно делали вид, что им нет друг до друга никакого дела.
Я смотрел на них и думал: сейчас он, наверно, ре¬шится подойти к ней с каким-нибудь невинным пред¬ложением. Например, предложит свой зонт, чтоб вмес¬те дойти до института. Возможно, она сразу даст ему от ворот поворот, а может, и нет. Скорее всего, нет. Она будет подчеркнуто, равнодушна, она пожмет плечами и не улыбнется, она будет глядеть в сторону и отвечать односложно. Мол, не очень-то ты мне нужен со своим зонтом, но раз уж сам напросился... И так далее. В любом случае и при любом исходе это будет вы¬глядеть естественно.
Совсем другое дело, если попробую подсесть я. В хорошо одетом дяде, окруженном запахом дорогого одеколона, она увидит скорее всего перезревшего лове¬ласа, который возжелал тряхнуть костями, пока жена не видит. И даже если я скажу, что нет у меня жены, она не поверит. Глядя на меня, нельзя подумать, что у меня нет жены или чего-то другого, необходимого. Так я выгляжу: устроенный, упакованный, обросший важ¬ными заботами, как семейными, так и служебными.
А ведь жены у меня нет, и не было, это правда.
Так что нужно смириться — романтические встре¬чи, разговоры ни о чем, шумные случайные компании ушли в прошлое. Они остались этим ребятам — девчон¬ке в джинсовой куртке и пареньку в бейсболке. Сам я уже не надену ни куртку, ни бейсболку. Да и не очень-то они мне нужны.
Самое грустное, что я не намного старше этих ре¬бят.
Я посмотрел на часы. Через десять минут начнётся второй час рабочего дня. И надо будет потихоньку перебираться на рабочее место. Увы, это обязательно. Парень с девушкой могут сейчас познако¬миться и в честь этого, отложив учебу на потом, пойти куда-нибудь. А я обязан быть на месте. Пусть даже с опозданием.
Тяжело стареть в двадцать лет. Вот и сегодня — опоздал на работу. Обыкновенно проспал. Откуда взя¬лась эта привычка — лежать и думать, глядя в потолок, после пробуждения? Куда подевалось желание бодро вскакивать — и действовать, действовать?..
Хотя, сказать по совести, сегодня виновата совсем не моя ранняя старость. Виноват дождь. Под дождь я могу спать целый день, и никакой громогласный бу¬дильник не смеет этому мешать.
Я снова посмотрел на часы. С грустью подумал, что дома лежит упакованный в полиэтилен кусочек бавар¬ского сыра. Как бы здорово он пошел под кофе с моло¬ком мне на завтрак! Вместо этого - какие-то школьные булочки в дешевом кафе. Сам виноват, надо было вовремя вставать. А впрочем, виноват все-таки дождь...
Я украд¬кой посмотрел на студентку. А что, если бы сейчас в кафе ворвался небритый детина с обрезом и попытался всех ограбить. Тут бы я сумел показать себя. Все бы увидели, что я не какой-то канцелярский крыс, до посинения перетянутый галстуком. Я зажмурился и представил себе: вскакиваю, отшвыриваю стул, увора¬чиваюсь от заряда картечи, делаю подсечку, удар, бро¬сок, разбиваю негодяем что-то из мебели, и наконец удушающий захват и шипящим голосом: «Не двигаться!»
И стою победителем среди клубов порохового ды¬ма. Это действительно способ стать интересным для кого-то. Не то что какой-то дурацкий зонтик...
Глупости, конечно...
Увы, такой удачи у меня в жизни еще ни разу не было. А студентка продолжает ковырять свое мороже¬ное с гипертрофированным безразличием на лице.
И опять я посмотрел на часы. «Сколько можно на нас смотреть?» — подумали, наверно, часы. Пожалуй, пора идти. Я пригладил мокрые волосы, положил на столик деньги и направился к выходу. Уже открывая дверь я краем глаза заметил, что парень всё же подошёл к девушке, до меня донёсся его голос:
-На улице дождь, а у меня есть зонт, может я провожу вас?..
****
Под конец рабочего дня опять зазвонил телефон, звонила Анюта.
— Димуль, привет. Ты занят вечером?
— Здравствуй, Анюта. Вечером у меня занятия в спортзале.
— Ой, а я хотела, чтобы ты меня с работы забрал, на улице сыро, дождь... Может, ты освобо¬дишься пораньше и заедешь, а?..
Анюта…Пожилые женщины, глядя на нее, красноречиво поджимают губы. Их чувства мне понятны. Глядя на Анюту, никак нельзя подумать, что она принадле¬жит к числу завсегдатаев библиотек и хоровых кружков. Она — к своему счастью или несчастью — выглядит по-другому. И поэтому вызывает у благовоспитанных до¬мохозяек чувство враждебности.
Они, наверное, просто ей завидуют. Они считают, что таким, как Анюта, незаслуженно принадлежит мир. Что перед ней сами собой распахиваются самые заветные двери. Что с ней подобострастно говорят про¬давцы в дорогих салонах и официанты в ресторанах. Что для нее нет неразрешимых проблем — все решают могущественные мужчины, которые вьются возле нее полупрозрачным шлейфом…
На самом деле все не так. Но Анюта не дает по¬чти никому шансов догадаться или понять, какова ее настоящая жизнь. И, кстати, в библиотеке она бывает довольно часто, с ней там даже здороваются.
Анюта... Ей — раскованной, красивой — больше подошло бы «Анечка» или«Аннета». Но я зову ее только Анюта. У меня на то свои причины. |
Через полчаса мы сидим у нее на кухне и что-то едим.
— Как дела на работе? — спрашивает она.
— Завтра уезжаю дней на пять.
— Поедешь ловить летающие тарелки?
— Анюта, пожалуйста, не уподобляйся всяким дурам. Нет никаких летающих тарелок, я много раз тебе говорил.
— Каким еще дурам? Интересно, кто это еще об¬суждал с тобой летающие тарелки?
— Анюта! — я умоляюще смотрю на нее. — Ты же прекрасно знаешь, что я по работе общаюсь с огромной массой разных людей. В том числе и с разными дурами.
— Да ладно... Не будь занудой, Димулька. Нет чтобы мне подыграть и сказать, что никого у тебя нет, кроме меня...
Я пытаюсь резонно возразить, но вовремя спохва¬тываюсь — чтобы снова не быть обвиненным в зануд¬стве.
— А мы в субботу махнем на пикник всем офисом. На теплоходе, представляешь? Кстати, покажешь, как в фотоаппарат пленку зарядить? Я у соседа его взяла, а он ничего толком не объяснил...
— Неси свой аппарат.
Какое это, удовольствие — объяснять юному, очаровательному, несмышленому существу, как справиться со сложной техникой. Нужно видеть, как оно хлопает глазенками, кивает, с благодарностью смотрит на тебя — такого умного и опытного во всех областях знаний.
Я верчу в руках старенький потертый «Кодак» и рас¬сказываю, как совмещаются колечки со стрелочками, как срабатывает автоспуск — а Анюта глядит, не по¬нимая ничегошеньки, но все равно кивает и говорит: «Угу, ясно...»
— А я сегодня колготки не купила, — сообщает она, когда вопрос с фотоаппаратом исчерпывает себя. — В «Центральном» классные колготки давали, и в два раза дешевле, чем на рынке. Я пошла, а денег с собой нет. Побежала к девочкам занимать, а тут начальник — куда бежишь? Только после обеда вырвалась — прихо¬жу, а мне говорят: «Девушка, последние десять минут назад продали». Так обидно, не представляешь!
Я улыбаюсь, глядя на нее, потом говорю:
— Никогда не жалей о том, что не удалось. Может, в этот день судьба уберегла тебя от куда более тяжелой неудачи.
Анюта отвечает мне взглядом, полным желчи.
— Ты все-таки зануда, Димка. На каждое слово у тебя какая-нибудь народная мудрость.
— Ну почему же народная?
— Сколько тебе лет, Шаденов?
— Двадцати четыре.
— Нет. Тебе сто двадцать четыре. Двести двадцать четыре. Ты не просто зануда, а старый зануда. Скажи-ка, у тебя много друзей?
— Мало.
— А знакомых девушек? Только честно.
— Меньше, чем хотелось бы.
— А знаешь, почему?
— Знаю.
— Потому что никто не хочет дружить со старым занудой. Ты красивый, умный, сильный, но ты старый, Дим.
— Я это знаю, Анют. Зачем лишний раз на¬поминать? Я всего лишь хотел сказать, что нельзя так убиваться из-за каких-то колготок.
— Между прочим, очень даже хорошие колготки. Если бы ты своей Даше такие купил...
— При чём тут Даша!? — довольно резко обрываю я. Пожалуй, слишком резко.
— Извини, — хмурится Аня.
— Не извиняйся. Я просто хотел сказать что Даша тут ни при чём.
— Да. Хорошо. Но, все равно, извини. Наверно, я зря напомнила тебе про Дашу.
— Да что вы все извиняетесь?! — я вскакиваю и на¬чинаю кружить по кухне. — Что вы все такие деликат¬ные? Почему ты решила, что мне неприятно вспоми¬нать Дашу? Запомни раз и навсегда: я люблю о ней вспоминать. Мне приятно о ней вспоминать. И я хочу о ней помнить, так что не стесняйся лишний раз на¬звать ее имя!
Анюта обхватила щеки ладонями, глаза ее подо¬зрительно заблестели.
— Дима! — умоляюще шепчет она.
Я моментально остываю, сажусь в кресло.
— Прости, Анюта.
— Ничего, Димуль, это я виновата.
Мне не хочется ничего ей объяснять. Хотя сказать можно многое. Вероятно, моя ранняя старость побежала ещё быстрее в тот день, когда я стоял по одну телефонного провода, а Даша — по другую. Между нами лежали осколки любви. Мои друзья совершенно искренне мне сочув¬ствовали, вот в чем дело. Они даже подбадривали ме¬ня — ничего, мол, жизнь продолжается. Правда, при этом отводили взгляды. Они обещали заходить почаще и полностью сдержали обещание. В первое время их невыносимые визиты происходили почти каждый день. Они приходили, садились на кухне, я наливал им чай... Разговоры не клеились. Про Дашу они стеснялись напоминать, как сейчас Аня, а все другие темы казались им мелкими по сравнению с моей бедой.
Мои друзья решили, что я умер вместе с несостоявшимся браком, а в моем теле осталось что-то непонятное, какая-то душа-мумия. Отныне они не рассказывали при мне сальных анекдотов, не хвастали приключениями по женской части.
Я ничего не говорил, но мысленно орал им: что же вы делаете, сволочи! Не хмурьтесь, не молчите! Таскай¬те меня по кабакам, заваливайтесь ночью пьяные и ве¬селые, приводите своих нечаянных подружек — не про¬гоню, не обижусь. Жизнь продолжается, и я хочу жить!
Жизнь продолжается, уверяли они меня. Но, видимо, уже знали, что продолжать им придет¬ся без меня. Нет, они остались верны мне. Пустят к се¬бе в любое время суток, окажут любую услугу, дадут взаймы сколько надо денег. Но сами — сами не придут ко мне ни с какими просьбами…
Анюта сидит грустная. Она жалеет, что затеяла этот разговор. Мне хочется ее утешить.
— Аня! — зову я. — Хочешь, я покажу тебе За¬зеркалье?
— Разве я похожа на маленькую девочку, — оби¬женно говорит она, — чтобы рассказывать мне сказки?
— А разве я похож на сказочника?
Ее глаза мгновенно просыхают и вспыхивают чу¬десным светом. Мы идем в прихожую и останавливаемся перед зер¬калом.
— Что ты видишь в нем, Анюта?
— Себя. И тебя.
— Но ты не можешь видеть себя там, потому что ты здесь, рядом со мной.
— Ну, то есть свое отражение.
— Верно. А что такое отражение?
Она с беспомощной улыбкой заглядывает мне в глаза, пытаясь увидеть там, что за тайну я сейчас ей от¬крою.
— Отражение — это просто картинка на поверхнос¬ти зеркала, ты согласна?
— Ну... Да.
— А теперь — принеси фотоаппарат.
Аня улетает в комнату и быстренько возвра¬щается с аппаратом.
— Итак, — говорю я с видом фокусника, — отраже¬ние — не более чем картинка на стеклянной плоскости. От нас до плоскости зеркала — примерно полтора метра. Наводим резкость...
Я кручу лимб объектива и через секунду вижу рез¬кое изображение рамы зеркала и нескольких засохших пятнышек лака для волос, прилипших к стеклу.
— Поверхность зеркала — в резкости. Убедись сама.
— Да, — она смотрит в глазок «Зенита». — И что?
— А теперь посмотри на свое отражение!
— Та-ак. Ой, не резко! А почему?
— Да потому, что твое отражение не на поверхнос¬ти! Оно в глубине зеркала, понимаешь? Оно в Зазер¬калье.
— Здорово! — восхищенно говорит Анюта. — Но почему?
— Не знаю. Мое дело — узнавать такие вещи. А объясняют их совсем другие люди.
— Здорово, — зачарованно повторяет она.
...Я возвращаюсь от Анюты в первом часу ночи. Вот и мой дом. Как обычно холодный и пустой… Ложусь и бессмысленно пялюсь в потолок, пока сон не накрывает меня одеялом…
Меня разбудил кашель дворника, проникший через открытую форточку. Через несколько минут зло¬радно запищал будильник.
Город был тихим, пустым и влажным от утреннего тумана. Дворник продолжал покашливать, скребя мет¬лой по асфальту.
Я поставил чайник, умылся и по привычке полез в шкаф за своим серым двубортным пиджаком.
К костюмам я отношусь уважительно. Потому, что это не просто одежда. Это оболочка, дорогой футляр, надежная защита от косых взглядов. Он должен быть безукоризненным, ведь у нас и по сей день принято встречать по одежке. Если вдруг на моем пиджаке по¬явится неаккуратная складка или пятно, то человека, с которым я общаюсь, это может навести на нечаянную мысль о невнимательной жене или плохо убранной кухне с каплями борща на столе, как это бывает у простых людей. Нет и еще раз нет. Глядя на меня, никто не должен догадаться или даже заподозрить, что у меня дома текут краны и отклеива¬ются обои. Этой святой цели служат строгие костюмы, и дорогая парфюмерия, и личные парикмахеры.
Утренняя прохлада уже начала отступать с город¬ских улиц, прячась в подвалах и щелях между домов. Все чаще сердитыми жуками проносились одинокие машины. Я чувствовал легкую обиду. Хотелось, чтобы подольше город принадлежал только мне и дворникам.
Идущие навстречу молодые девчата из соседнего дома хором поздоровались:
— Здравствуйте!
— Привет – хмуро буркнул я.
Странно быть старым в двадцать лет, странно… Но ничего не поделаешь. Меняться я не собираюсь, не зачем… Я такой какой есть, и это главное…
Если есть желание прокоментировать - пишите по ссылке)
http://www.stihi.ru/2008/11/23/242
Другие статьи в литературном дневнике:
