Белокрылая пропись-походка
завивается праздничным танцем.
Пишешь Гоголем: вот так погодка.
Уж побыл я себе иностранцем.
Выпадай, непутевая карта!
Чистополье – ни трефа, ни пика.
До Диканьки, как раку до марта,
трижды три петукушкина крика.
Точкозренье – столица Оглядки.
Туч кудель – нитка дыма до вьюшки.
Заклинай клиновые колядки,
уповай уповы побирушки:
коляда-коляда-дали-б-яда-
ой-ли-гулюшки-свечки-овечки…
Соль-Звезда досиялась до взгляда.
С чем же ты очутился у печки?
С тем, что ангелам кажется крыльями,
бесам – ребрами, бородам – проседью,
с тем, что Гоголю кажется пылью и
с тем, что Болдину кажется осенью.
С откровеньем рождественской хоти
за сокровищем праведной вры –
диканькиец на адовом скоте,
птичка-душка, цыпленочек фри,
вместо манны присыпан укропом,
со звездою в грудной полынье -
я лечу за малиновым гробом
к нестерпимо-лимонной луне.
Теньтеньтень-теньтень мала!
Голосят колокола.
Возликуй, брат Акакий! Минуту –
и узришь, как провидит В.Ий
сквозь василеостровскую муту
холостой петропавловский кий.
Мимо Росси и Приста Санела,
биллиярая шар-голова!
Нечистополье – исчерна бело
печь начал истопила Нева.
Сводит воду от метеосводки.
Тяжелы у Вакулы мешки.
Вот и ты, Брут! Такие находки
сокращают поэтам стишки.
Бредит Гоголем поле-шинели,
и всесущий утраченный Нос
чует песню, что с матушкой пели,
но о чем в ней – понять не дорос.
