Не для слабонервных"Женщин и детей сначала обесчещивали, a затем уже "коцали". Как красные партизаны уничтожили Николаевск-на-Амуре и его жителей Марина Аронова 12 марта 1920 года началась одна из самых страшных трагедий времен гражданской войны. Красные партизаны под командованием Якова Тряпицына вырезали японскую колонию в Николаевске-на-Амуре, уничтожили почти всех мирных горожан, а сам город взорвали и сожгли. В результате массовых убийств бандами Тряпицына население Сахалинской области сократилось почти наполовину. "Вместо города я оставляю лужи крови и груды пепла", – с гордостью заявил Тряпицын. В историю эти события вошли под названием "николаевский инцидент", о котором старались не вспоминать ни в советские времена, ни после распада СССР. Сибирь.Реалии восстановили хронику гибели города по рассказам историков и воспоминаниям очевидцев. Главным летописцем страшных событий тех лет стал известный журналист Анатолий Гутман, редактор и издатель петербургского "Биржевого курьера" и московского "Коммерческого телеграфа". В 1924 году он издал в Берлине книгу "Гибель Николаевска-на-Амуре", где собрал свидетельства о трагедии города. Прочитавший ее писатель Александр Куприн бы поражен: "Так это вот и есть завоевания революции? Это и есть священный гнев народа? И, наконец, разве такие же бредовые картины не могут повториться с буквальной точностью при новом грозовом ветре?" А сам Гутман, который прошел с армией Колчака до самого конца, признавался: то, что он видел и знал, "бледнеет перед ужасами, творившимися в Николаевске-на-Амуре". "Посланец Ленина" В начале XX века Николаевск-на-Амуре процветал. Стремительно развивались рыбный промысел, экспорт леса, золотодобыча. В 1914 году число горожан превысило 15 тысяч человек, а на время путины в город стекалось еще свыше 10 тысяч сезонных рабочих. Рядом с русскими мирно жили и трудились японцы, китайцы и корейцы. С началом Гражданской войны самые состоятельные и влиятельные жители Николаевска обратились к японским войскам с просьбой занять город, чтобы обеспечить его безопасность. Вскоре в Николаевске был размещен японский гарнизон численностью 350 человек из состава 14-й пехотной дивизии японской императорской армии под командованием майора Исикавы. Он должен был защитить не только русских, но и соотечественников: в японском квартале Николаевска проживало более 700 мирных японцев, занимавшихся преимущественно торговлей, ремеслами и рыболовным промыслом. К концу 1919 года армия Колчака была практически разгромлена. Богатый Николаевск, большую часть года отрезанный от остального мира, стал для красных партизан заманчивой целью. Наступление на город начал отряд, созданный 23-летним Яковом Тряпицыным. Сначала в него входили всего 35 человек, но потом, по мере продвижения к Николаевску, отряд разросся до 4000 тысяч – прежде всего, за счет того, что в захваченных селах партизаны мобилизовывали всех мужчин в возрасте до 50 лет. Китайцев, работавших на приисках и лесозаготовках, Тряпицын убеждал присоединиться к отряду, обещая огромное жалованье и полное содержание. А мотивом многих корейцев была ненависть к японцам. В самом Николаевске у Тряпицына было много сторонников. Гутман в своей книге "Гибель Николаевска-на Амуре" пишет: "Имя "легендарного красного героя", Якова Тряпицына, пользовалось популярностью не только среди подонков городского населения, но и среди части местной интеллигенции. И бывшие каторжники, уголовные преступники, дезертиры, бездомные бродяги, рабочие и крестьяне … нетерпеливо ожидали прибытия освободителя "униженных и оскорбленных", посланного Лениным". Многие из них сами станут жертвами Тряпицына. Бои за город начались 21 января 1920 года. Захватив крепость Чныррах в предместье Николаевска, партизаны предъявили ультиматум: если им добровольно не передадут город, то они разрушат его стрельбой из артиллерийских орудий до самого основания. И тогда японский гарнизон предпочел сложить оружие в обмен на гарантии неприкосновенности для мирного населения и его собственности. Офицерам белой армии был гарантирован свободный выезд с началом навигации. 27 февраля капитуляция николаевского гарнизона была подписана, и на следующий день отряды Тряпицына вошли в город. Встречали их торжественно, с энтузиазмом, с красными флагами. Русские офицеры – начальник гарнизона полковник Медведев, начштаба Слезкин, начальник контрразведки фон дер Лауниц, поручик Андреев – покончили с собой, посчитав, что это единственная достойная альтернатива позорной сдаче на милость красных. Среди вошедших в город партизан был молодой еврей-большевик, будущий советский писатель, прославившийся детской повестью "Дикая собака Динго или повесть о первой любви" Рувим Фраерман. Через 4 года после "николаевского инцидента" он опубликовал рассказ "Васька-гиляк", в котором описал штурм города партизанским отрядом Тряпицына: "В последнюю ночь, когда пурга ослабела, сорок красных лыжников, перейдя Амур, заняли верхнюю батарею, стоявшую на самом высоком холме. Она была заброшена еще с 1918 года, когда артиллеристы-красногвардейцы, оставляя крепость, спрятали замки и снаряды. Эти артиллеристы были сейчас среди лыжников. Всю ночь налаживали орудия и откапывали снаряды. Ветер вырывал дыхание и заглушал стуки молотков, обмотанных тряпками. К утру орудия были очищены от снега, исправлены и повернуты на мирный городок. Приютившиеся внизу, под окрестными холмами, в самом центре крепости, японцы еще спали там, в казармах, когда медленно занялась ветреная заря. Партизаны ее встретили выстрелом. Снаряд лег на самой окраине мирного городка. Японские солдаты, еще не одетые, в фуфайках, с зубными щетками, выскочили из казарм на улицу. Над Амуром качался тусклый туман. Второй снаряд, выпущенный партизанами, ударил левее, за цейхгаузами… Три дня партизаны обстреливали город из крепостных орудий. На четвертый в штаб привели японского парламентера с завязанными глазами. Начались мирные переговоры. Потом на розвальнях, устланных сеном и шкурами, приехал с китайским консулом Кабаяси. Им прочли мирные условия, по которым японцы сдавали город партизанам. Кабаяси закрыл глаза, чтоб не видать этих бородатых оборванных большевиков, поклонился, коснувшись руками колен, и с вежливостью истого японца сказал: — Модзно." О роли Фраермана в дальнейших событиях доподлинно ничего не известно, хотя в воспоминаниях партизана Сергея Птицына упоминается его фамилия: "Слухи о предполагаемом терроре проникли в население, и люди, не получившие пропусков (на эвакуацию), в ужасе заметались по городу, изыскивая всякие средства и возможности выбраться из города. Некоторые молодые, красивые женщины из буржуазии и вдовы расстрелянных белогвардейцев предлагали себя в жены партизанам, чтобы те помогли им выбраться из города, вступали в связи с более или менее ответственными работниками, чтобы использовать их для своего спасения, кидались в объятия китайских офицеров с канонерок, чтобы спастись с их помощью. Фраерман с опасностью для собственной жизни спас дочь попа Зинаиду Черных, помог ей укрыться как своей жене". Сам Фраерман, о таком факте своей биографии никогда не упоминал, хотя посвятил событиям Гражданской войны в России несколько рассказов и повестей. Заняв город, большая часть партизан разошлись по окрестным селам, из которых они были мобилизованы. Оставшиеся, нарушив условия капитуляции, сразу же приступили к арестам состоятельных горожан, их жен и матерей. Из показаний подполковника Михаила Григорьева, арестованного одним из первых: "Меня арестовали в воскресенье. В камере, в которой меня поместили, … на другой день было уже 45 человек. Камера эта рассчитана на 10 человек, поэтому мы едва могли поместиться. Можно было только стоять или лежать боком, тесно прижавшись друг к другу; о том, чтобы лечь, как следует, нечего было и думать. На третью ночь, а может быть и на вторую, мы проснулись от шума и криков. Все вскочили и начали слушать. Слышался шум, удары, крики, затем прямо нечеловеческий вой, затем стоны постепенно все стихающие и стихающие, затем только звуки ударов по чему-то мягкому, так в течении нескольких минут уже после того, как затихали стоны. Затем опять … начиналось сначала: крики, стоны, удары. Так продолжалось часов с 12 и до 3 ночи. У нас составилось определенное впечатление, что это забивают на смерть палками и потом оттаскивают трупы". В первые же дни городская тюрьма была набита людьми до отказа. Было арестовано более 400 человек, все их имущество конфисковано. Из показаний отставного статского советника Алексея Мельникова: "В тюрьме страшно истязали. … Секли розгами. Били резиной, плетьми. Били по лицу так, чтобы выбить глаз. Были споры: "не умеешь бить, бей так, чтобы сразу выскочил глаз" – и сейчас же следовало наглядное обучение. Плетьми били до потери сознания.". Из показаний купеческого сына Якова Добисова: "Так сильно били инженера Комаровского и его мать, женщину лет 50–55, поручика Токарева (его истязали до того, что, превращенный в кровавую массу, он сошел с ума и ел солому) … Били шомполами, плетьми, резинами и прямо кулаками". Забыв об обещании неприкосновенности для мирных жителей, партизаны первым делом организовали Чрезвычайную следственную комиссию – полную копию ВЧК. Параллельно заработал военно-революционный трибунал, выносивший по ночам смертные приговоры классово чуждым. Так, в ночь с 8 на 9 марта расстреляли 93 заключенных. Никакого следствия не велось, а о расстреле очередного узника тюрьмы удавалось узнать лишь случайно. Трупы сбрасывали в Амур, приговаривая, "отправляем в Японию". Ближайшей соратницей Тряпицына была 21-летняя эсерка Нина Лебедева (Кияшко) – направленная на помощь "красному герою" из Москвы, она вскоре стала его любовницей. Тряпицын и Лебедева объявили о создании "Николаевской коммуны" и установили в городе порядки военного коммунизма: отменили деньги, ввели уравнительное снабжение и т. д. Экономическая политика свелась к тотальной национализации всего и вся, вплоть до мехов и драгоценностей. Из книги Гутмана "Гибель Николаевска-на-Амуре": "Конфискованное в пользу "социалистической республики" на другой же день граждане могли видеть на женщинах известного поведения, женах комиссаров и на самой начальнице штаба — Нине Лебедевой-Кияшко. Она носила меховые вещи г-жи Люри, жены убитого известного промышленника, и не стеснялась показываться в них в общественных местах. Что же касается до членов и служащих реквизиционной комиссии, то эти лица, приблизительно через неделю после входа красных в город, с ног до головы были одеты в конфискованное платье, белье, руки их были унизаны кольцами, каждый имел часы и в худшем случае серебряный портсигар". Тряпицын понимал: как только Амур вскроется ото льда и к японцам придет подкрепление, его власть над городом закончится, и решил избавиться от японского гарнизона. 10 марта японцам передали ультиматум за подписью Тряпицына и Лебедевой с требованием разоружиться. Майор Исикава не хотел оказаться полностью во власти людей, которых считал бандитами, и отказался сдать оружие. Тогда Тряпицын предложил японцам передать ему хотя бы 300 винтовок и 7 пулеметов. Японцы осознавали: если они выполнят это требование, то переданное оружие будет использовано для уничтожения их самих. Поэтому они решили нанести превентивный удар, тем более что русские жители Николаевска умоляли спасти их от произвола партизан. В ночь на 12 марта японцы перешли в наступление. Захватывая партизан одного за другим, они не убивали пленных, а лишь разоружали и отпускали по домам. Вскоре удалось окружить штаб красных, располагавшийся в доме Нобеля. Японцы подожгли дом и начали обстреливать его из пулемета. Несколько партизанских главарей погибло. Тряпицына, тяжело раненого в ногу, в последний момент вынесли из горящего здания. Спасшиеся из огня партизанские главари организовали оборону в соседнем доме. Тряпицын решил, что все потеряно, и просил товарищей пристрелить его. Но на помощь осажденным уже спешили партизаны из других районов города и из окрестных сел, баланс сил изменился в пользу Тряпицына. Самый крупный отряд привел из поселка Керби командир Первого Амгуно-Кербинского горного партизанского полка Будрин, взявший руководство на себя. К вечеру 15 марта японский гарнизон был практически полностью уничтожен. Всех, кого удалось захватить в плен, отвели в милицию и тут же расстреляли. Майор Исикава с группкой солдат укрылся в магазине Симадо. Партизаны облили его керосином и подожгли. Тех, кто пытался выскочить из горящего здания, расстреливали в упор. Тяжело раненного Исикаву добил лично Будрин. Расправившись с военными, партизаны устроили резню в японском квартале, истребив практически всех его жителей. Порой, убивая мужчин на глазах их родных, красные не решались тут же прикончить свидетелей и отправляли женщин с детьми в тюрьму. Но на следующий день всех их вывели на берег Амура и расстреляли. Из книги "Гибель Николаевска-на-Амуре": "Трупы их были брошены в снеговую яму. Часть детей, в особенности младшего возраста до 3 лет, была брошена в яму живыми. Даже у озверевших партизан на убийство их не поднялась рука. Их живыми вместе с трупами их матерей засыпали снегом. Стоны не добитых японских женщин, крики, вопли и плачь детей, засыпанных снегом, из которого двигающиеся нежные детские тельца выползали на поверхность, … представляли дикую картину человеческой жестокости и зверства". Все имущество японцев было разграблено, а дома сожжены. Семья консула Исиды, чтобы избежать мучений, совершила самоубийство. Из книги "Гибель Николаевска-на-Амуре": "Владелица дома, находившегося рядом с японским консульством, г-жа Кондинская, услышав ночью звуки выстрелов, в страхе бросилась бежать в японское консульство, прося консула оказать ей защиту... Консул, выслушав Кондинскую, ответил, что все японцы, в том числе и он, консул, готовятся к неизбежной смерти, и если г-жа Кондинская желает умереть вместе с находящимися в консульстве, то консул согласен приютить ее у себя. … Жена консула … в это время обливаясь слезами, одевала детей в лучшее платье". Часть японцев пыталась спастись, добравшись до китайских канонерок, стоявших во льду Николаевской бухты, но китайцы открыли ружейный огонь и перебили всех до единого. Пока в городе был японский гарнизон, партизаны не решались уничтожать всех арестованных поголовно, но теперь у них были развязаны руки. Когда одни партизаны добивали последних японцев, другие ворвались в тюрьму и начали истреблять арестованных. К 15 марта вырезали, забили топорами, зарубили шашками или штыками всех, кто на тот момент был в тюрьме, даже проштрафившихся партизан, которые попали в камеры за отсутствием гауптвахты. Очевидец событий Константин Емельянов, написавший книгу "Люди в аду", подсчитал, что за три дня, начиная с 12 марта, были убиты около 600 русских, по преимуществу интеллигентов. Из показаний податного инспектора Евгения Василевского: "16-го марта я в надежде найти труп брата пошел на Амур, к грудам лежавших там на фарватере трупов. Трупов была масса. В первой куче было трупов 30, в этой куче были трупы японцев и японок, русский был только один. Осмотрев эту кучу и не найдя брата, я перешел к громадной второй, в которой было 350-400. Подойдя к ней, я видел такую картину, что думал, что сойду с ума. … Среди трупов я увидел очень много знакомых... Некоторые трупы были лишены половых органов, одна женщина лежала с выкидышем на груди. … При мне работавшие на льду китайцы закончили пробитие проруби с гиканьем, хохотом, тащя по льду за ноги, начали сваливать трупы к проруби и скидывать в прорубь, a затем шестами проталкивать под лед". После разгрома японцев вступиться за горожан больше было некому. Все жители Николаевска оказались в безраздельной власти "лихих эскадронов приамурских партизан". Из книги "Гибель Николаевска-на-Амуре": "Все население, не исключая и женщин, было мобилизовано. Союз "Иглы" должен быть заготовить белье и одежду для партизан. … Работа была обязательная для всех имевших швейные машины. … Неисполнение ее вело к печальным результатам – путешествию через тюрьму на Амур. Союз сапожников изготовлял обувь для тех же партизан и не имел права исполнять частную работу. Пекари пекли хлеб, колбасники делали окорока, колбасы и пр., все только для партизан. Партизаны одевались, обувались, ели и, конечно, ничего не делали, если не считать производства арестов, убийств и открытых грабежей". Жены, вдовы и дочери горожан должны были не только прислуживать "красным орлам", но и удовлетворять их сексуальные потребности. А китайцы, примкнувшие к партизанам, вполне открыто испрашивали у Лебедевой мандаты "на получение русских женщин". Из книги "Гибель Николаевска-на-Амуре": "Девушки-гимназистки (по некоторым сообщениям, около 50 чел.) были взяты в казармы, где их заставили прислуживать и затем многих растлили. Противившихся убивали сразу, отдавшихся потом также убивали". Некоторые женщины вынуждены были отдаться партизанам ради спасения родных. Из показаний Якова Добисова: "Насилия над женщинами были. Я знаю, что командир корейской роты Рыжев изнасиловал дочь рыбопромышленника Райцына (ее и всю ее семью, не исключая и малолетних детей, потом утопили с баржи в Амуре), а на другой день ее заставили петь в концерте. Они изнасиловали учительницу в колонии прокаженных. Принуждением же и угрозами они заставляли многих жить с ними. Так, когда после убийства мужа отравилась жена нотариуса Козлова…, один из партизанских комиссаров, ухаживавший за дочерью Козлова, барышней лет 16-17, именно Стрельцов, заявил, что он окажет содействие к спасению матери, если она отдастся ему, и она вынуждена была этой ценой купить спасение матери". Пьяные расправы и садистские убийства стали частью повседневной жизни. Так, схваченных белых офицеров убивали, вбивая им в плечи гвозди – это называлось "производство в следующий чин". Убивая взрослых, партизаны чаще всего не оставляли в живых и детей. Из свидетельства корреспондента "Дела России" H. Амурского: "Большевики, избивая детей, проповедовали при этом особую теорию: убив родителей, необходимо уничтожить и детей, возрастом свыше пяти лет. До пяти лет он может забыть. А если оставить такого, которому свыше пяти, со временем может еще мстить, рассуждали партизаны. И дети гибли вместе с родителями..." – Нельзя возлагать всю ответственность за происходившее на одного только Тряпицына, – полагает историк Владимир Попов (имя изменено из соображений безопасности). – Состав партизанских отрядов тех лет был крайне разнороден. Далеко не все шли сражаться из идейных соображений, многими двигала жажда наживы. Нельзя забывать и про "сахалу" – бывших уголовников с сахалинской каторги. Очевидно, что соблюдать законность и порядок при таком личном составе было практически невозможно. Если во время похода на Николаевск еще удавалось как-то сдерживать партизанскую вольницу, то в самом городе добиваться дисциплины становилось труднее с каждым днем. В архивах сохранилось множество приказов Тряпицына, из которых видно, что он пытался навести порядок. Вот приказ от 14 марта 1920 года: "Лица, замеченные в пьянстве, мародерстве или распускающие ложные, провокационные и злонамеренные слухи, будут расстреливаться без суда". А приказ от 27 марта гласит: "Все обыски и аресты, по каким бы причинам они вызваны ни были, должны производиться с ведома милиции или в присутствии таковой". Другой вопрос, что одно дело – издать приказ, а другой – обеспечить его соблюдение. Грабежи и насилие полууголовных элементов вызвали возмущение части партизан – прежде всего, из числа местных жителей. К ним присоединились бывшие солдаты гарнизона крепости Чныррах. Недовольные составили заговор, во главе которого встал командир полка Будрин. Однако совершить переворот не удалось. 22 апреля 1920 года главнокомандующий Народно-Революционной армии Дальневосточной республики (ДВР) Генрих Эйхе назначил Тряпицына командующим Охотским фронтом. Все подчиненные ему отряды были преобразованы в части Народно-революционной армии ДВР. – Важно отметить, что на тот момент никто не ставил в вину Тряпицыну ни уничтожение японской колонии, ни тем более уничтожение японского гарнизона, – подчеркивает Владимир Попов. Получив повышение, 23 апреля Тряпицын немедленного арестовал всех заговорщиков во главе с Будриным. Известие о расправе над мирными японскими жителями Николаевска потрясло Японию. На всей территории страны был объявлен траур. Из выступления Шиде-Хара, японского делегата Вашингтонской конференции 1921 года: "История знает мало случаев, подобных происшествиям в Николаевске в 1920 году, где более 700 японцев, в том числе женщины и дети, официально признанный консул, его дети и слуги были зверски истязаемы и убиты. Никакая нация, достойная уважения, не могла бы остаться спокойной перед лицом такой провокации. Японское правительство не могло не считаться с негодованием, вызванным в Японии этим фактом. В этих условиях Япония не нашла другого выхода, кроме оккупации русской провинции Сахалина". В ночь с 4 на 5 апреля 1920 года японские войска захватили Хабаровск, Владивосток, Спасск и другие города ДВР. Охотский фронт под командованием Тряпицына оказался в изоляции. И тогда он решил стереть Николаевск с лица земли. "Для иностранных государств будет очень показательно, если мы сожжем город, а население эвакуируем", – заявил Тряпицын. Из показаний участника суда на Тряпицыным Петра Воробьева: "Мотив уничтожения города был не дать возможность сконструироваться власти; рассуждали так: если в городе останется население, то непременно под защитой японцев сконструируют власть, если же населения не будет, то японцы одни на зиму не останутся и уйдут". 10 апреля 1920 года руководство Охотского фронта решило эвакуировать население в село Керби и уничтожить город Николаевск и крепость Чныррах, чтобы они не превратились в военную базу японской армии и флота. "Пусть груды пепла служат Японии трофеями," – с такой передовицей вышла газета штаба красной армии "Призыв". Но эвакуировать собирались далеко не всех. Были составлены проскрипционные списки, определявшие порядок массовых убийств тех, кого партизаны посчитали ненужными. Из показаний К. А. Емельянова, канцеляриста в штабе Тряпицына: "Было решено город сжечь до основания, часть жителей эвакуировать, а часть уничтожить. ЧК получила чрезвычайные полномочия производить не только массовые аресты, но и казни. … По составленным спискам подлежало уничтожению около трех с половиной тысяч человек". Первыми уничтожению подлежали евреи и их семьи. Вторыми – жены и дети офицеров и военных. Третьими – все семьи ранее арестованных или расстрелянных. Четвертыми – все, кто был по каким-то причинам оправдан трибуналом, и их семьи. В пятую категорию попали чиновники, служащие, ремесленники и рабочие, не сочувствовавшие политике Тряпицына. В ночь на 22 мая началось систематическое уничтожение жителей города. Зверски убивали всех, кто попал в проскрипционные списки. Расстреляли и всех без исключения узников тюрьмы, включая группу коммунистов, арестованных за подготовку заговора против Тряпицына. Командира полка Будрина убили вместе с 16-летним сыном. Чтобы не тратить понапрасну патроны, партии связанных арестованных грузили на баржу или катер и вывозили на середину Амура, где сбрасывали в воду ударами колотушек, прикладов и штыков. Расправились и с еще остававшимися в живых 60–80 японскими пленными. "Убийство этих несчастных совершалось штыками и топорами. Японцы как милости просили, чтобы их расстреливали, а не кололи: "Русска стреляй", "Русска стреляй" – кричали, не боявшиеся смерти, солдаты. Трупы их бросили в Амур", – описывает смерть пленных Гутман. За три дня жуткой резни погибло около 3000 человек. Те, за кем еще не пришли, гадали, когда наступит их черед. "В городе создался ад. Каждый считал себя обреченным. Даже и вполне лояльные по отношению к большевикам … советские служащие не имели уверенности, что их не казнят. … Требования на яды различного вида достигали колоссальных размеров. Врачи, фармацевты, фельдшера осаждались просьбами об отпуске яда. Яд выпрашивали как милостыню, как оказание величайшего благодеяния. "Дайте яду", "поделитесь ядом", "нет ли у вас яду" – вот о чем говорили шепотом между собою знакомые" – так описывает Гутман ситуацию в Николаевске в эти страшные дни. Из показаний поверенного Константина Емельянова: "В 9 часов вечера мы забаррикадировали двери нашей квартиры … и, поставив на стол два пузыречка с цианистым калием, а рядом две скляночки с уксусом, начали ждать появления партизан. Эти приготовления были сделаны нами на тот случай, чтобы успеть, если придут партизаны, нам отравиться обоим в то время, пока они будут ломать двери. У нас не было никаких сомнений, что если последует арест, то за ним последует и смерть мучительная". Избавившись от неугодных, партизаны приступили к эвакуации. Все выезжающие должны были получить пропуск в Следственной комиссии. Те, кому его не выдавали, были обречены на смерть. Но и получение пропуска не гарантировало, что останешься в живых: в Керби был слишком маленький запас хлеба, чтобы его хватило на всех. Из книги "Гибель Николаевска-на-Амуре": "Большевики объявили, что для получивших разрешение на выезд из города будет подана баржа, которая пойдет на Керби. На пристань стали сходиться остатки населения в ожидании посадки на баржу. … Все собравшееся на пристани население (около 500 стариков, женщин и детей) погрузили на баржу, вывезли на средину реки и там потопили баржу со всеми на ней находившимися людьми. … 1-2 июня начали сгонять народ на Алексеевскую пристань, якобы для отправки в Керби. Пристань была перегружена народом. На ней собралось несколько сот человек, причем преобладали женщины и дети. По приказу Тряпицына пристань была взорвана и все находившиеся на ней погибли". К 30 мая основная часть партизан и оставшиеся в живых жители Николаевска были переправлены на пароходах в район села Керби. Японское командование направило в Николаевск войска из захваченного Хабаровска. Корабли с десантом, оккупировав Северный Сахалин, вошли в устье Амура и направились к крепости Чныррах. Но спасать город было уже поздно: в ночь на 1 июня 1920 года партизаны подожгли Николаевск и взорвали все вооружение крепости. 1 июня Тряпицын отправил в центр радиограмму: "Деревни по всему побережью моря и в низовье Амура сожжены. Город и крепость разрушены до основания, крупные здания взорваны. Все, что нельзя было эвакуировать и что могло быть использовано японцами, нами уничтожено и сожжено. На месте города и крепости остались одни дымящиеся развалины, и враг наш, придя сюда, найдет только груды пепла". По инициативе Японии для расследования обстоятельств трагедии в Николаевске-на-Амуре была создана международная комиссия. В неё входили 6 человек от русского населения, столько же – от китайского, три человека от корейского общества и несколько других иностранцев, оказавшихся в то время Согласно показаниям управляющего Колчанскими приисками Джорджа Дайера, которые он дал следственной комиссии во Владивостоке 6 июля 1920 года, из примерно 4000 домов в городе уцелело не более ста. Вошедшие 3 июня в город японские войска нашли лишь догоравшее пепелище и гниющие на улицах трупы людей. Жители прибрежных деревень вылавливали из Амура и Амгуни множество зверски изувеченных тел. Из книги "Гибель Николаевска-на-Амуре": "А красноречивее всего говорят выносимые на поверхность воды маленькие трупики. Когда нашли труп владелицы шхуны Назаровой, у нее к рукам и ногам были привязаны дети. Три из детских телец держались, четвертое оторвалось. На одной руке был узел, указывавший, что и к ней был привязан ребенок…" В августе – ноябре 1921 года на переговорах японских представителей с представителями Дальневосточной республики японцы пытались узаконить своё пребывание на Северном Сахалине, выдвинув в числе прочих условий передачу Северного Сахалина Японии в аренду на 80 лет. Переговоры окончились провалом. Только в 1925 году по Пекинскому договору между СССР и Японией были установлены двусторонние дипломатические и консульские отношения. Япония обязалась к 15 мая 1925 года вывести свои войска с территории Северного Сахалина, который перешел под суверенитет СССР. – Действия Тряпицына шли во вред советской внешней политике, поскольку Москва на тот момент не была готова к открытой конфронтации с Японией и предпочитала "буферное строительство". Поэтому от Тряпицына посчитали нужным избавиться, – отмечает Владимир Попов. Когда 3 июля пароход "Амгунец", на котором бежал партизанский штаб, прибыл в Керби, Тряпицына и его окружение арестовала группа партизан во главе с артиллеристом Андреевым. Он обратился к соратникам и мирным жителям с воззванием, в котором описал признал преступления Тряпицына и попытался отмежеваться от них: "Кучка авантюристов во главе с Тряпицыным, воспользовавшись присущей нам русским слабостью-доверчивостью, прикрываясь громкими красиво звучащими лозунгами, захватила власть в свои руки и, заботясь якобы о благах народа, расстреливая без суда и следствия направо-налево, правых и виноватых, довела наконец до того, что этот-то так усердно опекаемый народ до того был терроризован, до того напуган, что каждый из нас не мог с уверенностью сказать, будет ли он завтра жив. Подводя всех под категорию белых, опричники Тряпицына расстреливали десятками старых, испытанных партизан, расстреливали женщин и детей, до грудных включительно. И хотя бы расстреливали, а то кололи штыками или разбивали черепа обухами, а грудных и младшего возраста детей разрывали пополам и бросали в реку. Женщин и детей сначала обесчещивали, a затем уже, по их характерному выражению, – "коцали". В завершение своего обращения Андреев призвал предать Тряпицына суду. Из показаний Петра Воробьева: "Переворот Андреевым и партизанами был совершен не из сожаления к жертвам Тряпицынского террора и не из-за возмущения им, а из-за боязни за свою собственную шкуру. Когда на Амуре лежали горы трупов, они не возмущались – буржуи – так и надо. … Спокойно относились сравнительно, когда по Амгуни неслись иногда и трупы партизан. Но когда среди трупов начали узнавать трупы членов своих семей, которые были эвакуированы на Амгунь, тогда они заволновались, боясь уже и за себя". Из показаний кочегара Дмитрия Буливара: "Переворот действительно произошел, произвели его артиллеристы с Андреевым, который теперь главнокомандующим. Когда они увидели массу плывущих трупов и освидетельствовали некоторые из них, то между ними пошел говор, что "это, товарищи, уж не интеллигенцию бьют и не буржуев, а до нас дошли, нас – рабочий народ бить начали, надо подумать" и сговорились". 9 июля состоялся импровизированный "народный" суд, на котором простым голосованием Тряпицына приговорили к высшей мере наказания. Тем же вечером приговор был приведен в исполнение. Вместе с Тряпицыным были расстреляны Нина Лебедева-Кияшко и еще 5 партизан, признанных виновными в "подрыве доверия к коммунистическому строю среди трудового населения области" и "нанесении урона советской власти в глазах трудящихся всего мира". Из воспоминаний очевидца казни Михаила Науменко-Наумова: "Тряпицын до конца, до последней секунды вел себя стойко, не выказывая слабости, Лебедева и другие были тряпками. Когда был дан залп по осужденным, то все упали, Тряпицын лежа, раненый обратился к Нине, сказав: – Нина, ты жива? – и получив утвердительный ответ, добавил: – Мне только тебя и жалко. Остальные пропадай пропадом..." – В результате массовых убийств бандами Тряпицына население Сахалинской области сократилось почти наполовину: если к началу 1920 года оно оценивалось почти в 30 000 человек, то в конце 1920 года руководство Сахалинской области определяло численность русского населения в 17 тысяч, инородческого – в 1200 человек, – говорит доктор исторических наук Иван Демидов (имя изменено из соображений безопасности). – В советский период число погибших в Николаевске оценивалось в 6 тысяч человек, современные исследователи сходятся во мнении, что реальная цифра намного выше. А в 1939 году жизнь в мирном городке на Амуре поэтически описал в своей повести "Дикая собака Динго" бывший партизан Рувим Фраерман. Книга эта рассказывает о девочке, ее первой любви и о том, как ждет она приезда в родной город из Москвы отца. © Copyright: Архив Тимофеевой, 2024.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
