Австралийская мозаика
Моя мама, Колетт Сальман, родилась в 1934 году в женской тюрьме Френ под Парижем. Её родители, мои дедушка и бабушка, польские евреи, в конце 20х — начале 30х гг. учились на медицинском факультете парижской Сорбонны. Как и многие молодые люди в те годы, они стали коммунистами, а позднее вступили в подпольную организацию, которая занималась промышленным шпионажем в пользу Советского Союза. Шпионская сеть, в которой моя бабушка исполняла роль курьера, пронизывала французское общество до самой верхушки, включая армию и правительство. В декабре 1933 года сеть была раскрыта, и бабушка, уже беременная, оказалась в тюрьме. Когда в 1936 году ее освободили, вместе с двухлетней дочкой, моей мамой, она последовала за мужем, моим дедушкой, в то единственное место на земле, куда они стремились, — в Советский Союз. Однако реальность оказалась далека от радужной картины, которую они себе воображали, и вместо социалистического рая они нашли там отравленную страхом и подозрениями страну. Когда на улице они заговаривали друг с другом по-французски, прохожие обвиняли их в шпионаже, принимая без колебаний за иностранных агентов. Одного за другим арестовывали их товарищей — таких же, как они, политэмигрантов. Дедушка не сомневался, что скоро настанет и его черёд, и в 1937-ом его действительно забрали. В московской Бутырке, в камере, переполненной политзаключёнными — и русскими, и иностранцами, — дедушкины сокамерники возвращались с допроса сломленными, чуть живыми. По ночам его будили крики узников, которых били и пытали. Больше всего на свете он боялся, что арестуют бабушку, и тогда его дочка, моя будущая мама, исчезнет в одном из детских домов для «троцкистиков», и ее невозможно будет отыскать. За те месяцы, что дедушка просидел в тюрьме, лишь пятирублёвая банкнота, которую ему раз в месяц позволялось получать с «воли», была единственным знаком того, что бабушка на свободе. Дедушку выпустили из тюрьмы через полтора года, без суда. Это произошло немедленно после того, как шеф НКВД Николай Ежов сам стал жертвой террора и был заменён еще более зловещей фигурой — Лаврентием Берия. Но то, что дедушку выпустили, вовсе не означало, что кошмару, выпавшему на их с бабушкой долю, пришёл конец. В 1949 году началась кампания по борьбе с «безродными космополитами» — еврейской интеллигенцией. Дедушку, выпускника Сорбонны и кандидата медицинских наук 1-ого Мединститута, уволили с работы без права заниматься врачебной практикой или преподавать медицину. В течение многих лет он оставался безработным, безуспешно пытаясь найти работу в провинциальных городах. В 1953-ем году пришло новое несчастье — возникло «дело врачей», согласно которому врачи, преимущественно евреи, обвинялись в покушении на Сталина и других коммунистических лидеров. Возникла новая угроза оказаться за решёткой. Но больше всего бабушку с дедушкой угнетало то, что они оказались в западне и им больше не выбраться на Запад. Боже, как винили они себя за юношеское недомыслие! И хотя после смерти Сталина угроз для жизни сделалось меньше, однако, к тому времени страх оказаться в тюрьме и потерять родных поразил их навсегда. У них не оставалось ни иллюзий относительно советской системы, ни надежд на будущее. Они продолжали жить в СССР, и лишь спустя почти полвека — в 1982 году — им удалось перебраться в Австралию. Я росла в Москве в 1960-70-ые годы. Видя, как в моей семье отвергается всё советское, я пыталась понять: что же заставило моих родных много лет назад тянуться к Советскому Союзу? Чем так пленила их эта страна, что ради нее они готовы были пойти на шпионаж? Они объясняли свою тягу по-разному. "«Мы были коммунистами!»" — отвечала бабушка, как будто это само по себе всё делало ясным. Дедушка, более склонный к размышлениям, говорил конкретнее: "«В те давние дни, издалека, Советский Союз виделся совсем другим…»" На него сильно действовала революционная романтика, пафос советских фильмов: «Броненосец Потёмкин», «Чапаев», герои которых жертвовали жизнью ради создания нового — лучшего! — мира. Вместе со своими «левыми» друзьями он верил, что в Советском Союзе строится общество, где будет царить лишь справедливость, и мечтал помочь построить эту новую, прекрасную реальность, чтобы ускорить приближение поры, которую французский писатель-коммунист Поль Вайян-Кутюрье (Paul Vaillant-Couturier) называл "«будущим, которое поёт»". Впрочем, в одном бабушка с дедушкой были единодушны. Хотя Советский Союз и привлекал их и они были членами компартии, но никогда они добровольно не вызывались шпионить в пользу этой страны. Их желание помогать Советскому Союзу явно эксплуатировалось. Частично давление исходило от французской компартии, а частично — от организаций и лиц, которых мои родные не называли, поскольку были вынуждены дать подписку о неразглашении. Редко упоминали они о тех давних событиях. И даже в старости разве что намекали на отдельные эпизоды из «революционного» парижского прошлого. История о том, чем Советский Союз привлекал моих бабушку и дедушку, не уникальна. Это притяжение разделили многие из их друзей-европейцев — поляков, французов, немцев и австрийцев. Более того, наряду с этими неизвестными молодыми людьми, в 1920-30-ые годы величайшие умы Запада устремились к коммунистическим идеалам и оказывали поддержку Советскому Союзу. На этом фоне существование Советского Союза вселяло надежду. В 1920-ых годах Поль Ланжевен (Paul Langevin) назвал русскую революцию "«первым воплощением надежд на всемирное освобождение»". К 1930-ым годам Советский Союз означал, говоря словами Стивена Спендера (Stephen Spender), "«борьбу света с мраком»". И если в 1920-ые годы такое восприятие побуждало западную интеллигенцию встать на защиту первого социалистического государства, то в 1930-ые она видела в Советском Союзе единственный моральный и военный оплот, способный противостоять фашизму. Более того, в 1930-ые гг. Советский Союз казался новой, высшей цивилизацией. Это была страна пятилетних планов, индустриализации, коллективизации и беспримерных социальных реформ. Советские программы всеобщей грамотности и полной трудовой занятости, бесплатной медицины и охраны матери и ребенка, казалось, не имели равных в западных странах. Советский Союз, земля обетованная социализма, казалось, коренным образом ломал представления и о культуре. Культура, как многие считали на Западе, стала в СССР необходимым элементом жизни, а художники и писатели — неотъемлемой частью общества, "«инженерами человеческих душ»". Советский Союз, который дал миру кино Эйзенштейна, театр Мейерхольда и поэзию Маяковского, виделся как авангард мировой культуры, воплощал мечты Вальтера Гропиуса (Walter Gropius) и «Баухауза» (Bauhaus) в градостроительстве и дизайне. Вдохновлённый радужными культурными перспективами, открывающимися в Советском Союзе, Андре Жид (Andr; Gide) говорил от имени многих других интеллектуалов, когда провозглашал: "«Судьба культуры впредь зависит от СССР. Мы постоим за неё!»" И в самом деле, на протяжении 1920-30-ых годов, в обстановке вражды и дипломатической изоляции западная интеллигенция поддерживала, пропагандировала, защищала и оправдывала СССР. Пресса того времени полна пламенных призывов и статей Анри Барбюса (Henri Barbusse) и Ромена Роллана (Romain Rolland) в защиту Советского Союза. Луи Арагон (Louis Aragon) и Андре Жид с пафосом провозглашали справедливым дело СССР на массовых митингах и международных конгрессах. Мне довелось ознакомиться с отчетами Луи Фишера (Louis Fischer) и Г. Уэллса (H. G. Wells) о поездках в СССР, где оба литератора повествовали о величии советского эксперимента. В американских Клубах Джона Рида (John Reed) и в британском Левом Клубе книголюбов (Left Book Club) видные литераторы и издатели Майк Голд (Mike Gold) в Америке, а Виктор Голланц (Victor Gollancz) и известный британский экономист Сидней Вебб (Sidney Webb) в Англии, отстаивали советскую цивилизацию как самую передовую. Исследуя литературу об СССР, я не могла не отметить, что многие западные сторонники советской власти старались предавать гласности только позитивную информацию об СССР, а негативное или не замечали, или отсекали. Некоторые просто лгали. В начале и середине 1930-ых годов публицист Уолтер Дюранти (Walter Duranty) и писатель Бернард Шоу (George Bernard Shaw) публично отрицали, что в СССР разразился ужасающий голод. Жан-Ришар Блок (Jean-Richard Bloch) и Роллан готовы были закрыть глаза на нехватку в этой стране политических свобод. Поля Робсона (Paul Robeson) и Лиона Фейхтвангера (Lion Feuchtwanger) просто одурачили официальной советской версией показательных судов 1936-37 годов и примирили с последующими казнями. Более того, моему изумлению не было предела, когда я узнала, какие организованные кампании проводили западные писатели против собратьев по перу, осмелившихся критиковать СССР. Так, во французской прессе коммунисты травили Панаита Истрати (Pana;t Istrati), а позднее писатели различных ориентаций пытались помешать Андре Жиду издать его критическое «Возвращение из СССР». Андре Мальро (Andr; Malraux) цинично отказывался показать несостоятельность СССР, потому что во время гражданской войны в Испании Советский Союз поддерживал республиканцев. Часть интеллигенции оправдывала заключение в 1939 году Пакта Молотова-Риббентропа о ненападении между Советским Союзом и нацистской Германией, а затем и советское вторжение в Финляндию в 1940 году. При этом западные интеллектуалы поддерживали не те принципы, за которые, как считалось, стоял Советский Союз и которые они разделяли, но политически мотивированные интересы советского государства. Поддержка Советского Союза, благодаря оценкам таких лидеров интеллигенции, как писатели Теодор Драйзер (Theodore Dreiser) и Бернард Шоу, как учёные-физики Поль Ланжевен и Фредерик Жолио-Кюри (Fr;d;ric Joliot-Curie), как политические деятели Эдуард Эррио (Edouard Herriot) и Сидней Вебб, побудила и многих других сочувствовать этой стране. Сторонниками СССР становились их многочисленные читатели и последователи — главным образом, представители свободных профессий. Степень поддержки СССР интеллигенцией в это время была беспрецедентна. Это случилось не только во Франции, где интеллигенция по традиции считала своим долгом участвовать в политической жизни страны и занимать определенную социально-политическую позицию (явление известное как engagement), но даже в Англии, где творческая и научная интеллигенция ранее отмежёвывались от общественной жизни и политики. В этот же период они почитали себя, по словам Стивена Спендера, "«почетной французской интеллигенцией»". Франция превратилась в центр антифашистского (а следовательно, и просоветского) движения на Западе еще и потому, что после 1933 года там нашли убежище многие представители немецкой и австрийской интеллигенции, оказавшиеся в изгнании — например, литераторы Вальтер Беньямин (Walter Benjamin), Генрих Манн (Heinrich Mann) и Лион Фейхтвангер (Lion Feuchtwanger). Штаб Немецкой Коммунистической партии с 1933 по 1935 гг. располагался в Париже, а потом переместился в Москву. Именно во Франции Вилли Мюнценберг (Willi M;nzenberg) работал над созданием немецкого Народного фронта с участием некоммунистической интеллигенции. «Дань Каталонии» Дж. Оруелла, «Несостоявшееся божество» Ст. Спендера, «Мрак в полдень» А. Кестлера и другие художественные и документальные произведения детально описывают завороженность левой западной интеллигенции Советским Союзом. Но, исследуя эту тему в 1980-ые годы и потратив несколько лет на обширные исследования, я чувствовала, что корни этой завороженности уходят глубже. Я знала, что советская система сыграла значительную роль в совращении западных интеллектуалов и превращении их в своих сторонников. Не было сомнений в том, что их использовали и ими управляли, но кто и как? Даже спустя много лет не было документальных свидетельств, демонстрирующих, каким образом Советский Союз мог достичь этого. И вот, когда после распада СССР открылись советские архивы, у меня, наконец, появился шанс найти ответ. Пожалуй, самое существенное из того, что удалось открыть: поддержка СССР со стороны западных «попутчиков» не была спонтанной. Советский Союз действительно влиял на них и манипулировал ими. В процессе изучения архивных материалов удалось установить, что в СССР создавались и совершенствовались механизмы воздействия, благодаря которым западные умы велись в нужном направлении, принимали советский миф, действуя так, как было выгодно Советскому Союзу. Работая в московских архивах с 1995 по 2004 год, я отмечала те методы, с помощью которых Советский Союз привлекал к себе многочисленных ученых, писателей, общественных деятелей, направляя их симпатии в русло действий на пользу СССР. И еще одно важное открытие: всеобщее представление, будто действия западных интеллектуалов были идеалистическими и бескорыстными, — не более, чем миф. Поначалу, в 1919-20 гг., Ленин, Троцкий, Зиновьев и другие советские лидеры хотя и проявляли интерес к возможной поддержке со стороны западной интеллигенции (и лично принимали ее представителей — Бертрана Расселла (Bertrand Russell) и Герберта Уэллса), но не предпринимали систематических действий, чтобы закрепить эту поддержку. Однако в 1923-26 гг. советские организации начали разрабатывать так называемый «культурный» метод воздействия, чтобы прибавить его к существующему инструменту политической пропаганды. Главная цель метода заключалась в том, чтобы вызвать симпатии западной интеллигенции. Эти организации включали Коминтерн, или Коммунистический (Третий) Интернационал; Российскую Коммунистическую партию, или РКП(б); и, наконец, костяк, представляющий советское государство, — Всесоюзный Центральный Исполнительный комитет, или ВЦИК. В документах Коминтерна, хранящихся в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) и в отчетах ВЦИК в Государственном Архиве Российской Федерации (ГАРФ), тогда еще недавно открытых, я обнаружила свидетельство разработки методов культурной пропаганды. Как ни парадоксально, партийные организации и ВЦИК преследовали противоположные цели. Коминтерн, вершинный орган международных Коммунистических партий, со штабом в Москве и руководимый Москвой, стремился дестабилизировать западные режимы, организуя за рубежом подрывную деятельность и революционное движение. При этом советское государство (представляемое ВЦИК) пыталось получить признание Запада и установить с ним дипломатические и торговые отношения. С одной стороны, руководство Коминтерна, например, венгерские коммунисты Бела Кун (Bela Kun) и Бела Иллеш (Bela Illesh), работавшие в Москве, открыто предлагали в своих сообщениях и корреспонденциях методы пропагандистской техники. И в то же самое время безвестные советские государственные чиновники лишь намекали на то, как осуществлять советское политическое воздействие на Западе под маской установления международных культурных связей. Все эти организации, независимо от различий, разделяли основную стратегию — иностранную интеллигенцию необходимо привлечь и «обработать» так, чтобы она действовала на благо СССР. Вот как суммировал задачи этих организаций немецкий писатель-коммунист Йоганнес Бехер (Johannes Becher). "«Этими писателями надо руководить так, чтобы они не чувствовали, что здесь могут быть директивы из Москвы. Другими словами: надо на них так воздействовать, чтобы они говорили то, что мы хотим услышать»." На основании архивных материалов мне удалось установить, что сама реальная работа по привлечению западной интеллигенции и оказанию влияния на неё, а, в конечном счёте, и подталкивание её к действию, была возложена на небольшие «культурные» организации, созданные именно с этой целью. Три из них показались мне особенно важными: Международное объединение революционных писателей (МОРП), Всесоюзное Общество культурных связей с заграницей (ВОКС) и Иностранная комиссия Президиума Союза советских писателей. Все три организации включали в себя литераторов и других представителей интеллигенции, чьи политические взгляды варьировались от «левобуржуазных» до коммунистических. Каждая из этих организаций использовала своеобразные методы, в итоге получая различные результаты, даже преследуя одни и те же объекты. Например, когда двум или трём организациям предстояло «обработать» Анри Барбюса, Ромена Роллана и Лиона Фейхтвангера, каждая из них применяла свой собственный способ воздействия на этих авторов. МОРП учреждался «снизу» — его основали революционные писатели-политэмигранты, проживавшие в СССР и мечтавшие о создании литературного отделения Коминтерна — Литинтерна. Первоначально, т. е. в 1926 г., организацию назвали Международным Бюро революционной литературы, а в 1930 году переименовали. Основателями МОРПа стали поляки Бруно Ясенский и Станислав Людкевич, немцы Альфред Курелла (Alfred Kurella) и Йоханнес Бехер (Johannes Becher), а также венгр Антал Гидаш (Antal Hidas). Высланные из своих стран за революционную деятельность, они проявляли догматизм и жесткость по отношению к собратьям по перу — коммунистическим и прокоммунистическим писателям, которые работали в родных странах. Последним не прощались никакие отклонения от советской политики и проводимой в конце 1920-ых годов партийной линии обостренной классовой борьбы. Целью МОРПа являлось создание в разных странах национальных секций для привлечения в них иностранных революционных авторов и управления ими с позиций советской политики. В Германии секция МОРПа называлась Лигой пролетарских революционных писателей (1928 г.), во Франции — Ассоциацией революционных писателей и художников (1932 г.). В Америке МОРП завладела уже существующей сетью писательских ассоциаций — клубов Джона Рида — и объявила их секциями МОРП. Писатели, вступившие в эти организации, под давлением МОРПа подготавливали идеологические материалы в поддержку СССР и публиковали их как в советском многоязычном журнале-органе МОРПа «Интернациональная литература», так и в иностранной коммунистической прессе, как французской «Humanit;», немецкой «Rote Fahne» и британской «Daily Worker». Но идеологическая жесткость МОРПа приводила к обратным результатам. Просмотрев отчёты собраний, я убедилась, что МОПР не могла и не желала иметь дело с нейтральными литераторами. Более того, своей политикой она вызывала отчуждение и старых союзников. Только с молодыми, вроде Луи Арагона, МОРПовские попытки управлять творческим личностями и контролировать их оказывались эффективными. Или с теми кто, как сотрудник «Humanit;» Жан Фревиль (Jean Fr;ville), и без того преследовал те же цели, что и МОРПа. И всё-таки МОРП не в состоянии был давить на выдающихся писателей вроде Роллана и Барбюса — прессинг не привлекал, а наоборот, вызывал у них обратную реакцию. В 1932-34 годах политические цели Советского Союза изменились. И это потребовало срочного вовлечения в ряды сочувствующих более широкого круга нейтральных писателей, чтобы создать объединенный антифашистский фронт. Однако МОРП продемонстрировал полную неспособность перестроиться и проявлять терпимость к коллегам — и, следовательно, оказался бессильным. Положение усугубило и другое обстоятельство. Коминтерн — патрон МОРПа — терял свою политическую силу. В итоге, в 1935 году МОРП перестал существовать — его просто закрыли. Сердцем и душой мероприятий, проводимых ВОКСом, была Ольга Каменева, сестра Льва Троцкого и бывшая жена Льва Каменева, которая возглавляла ВОКС на должности председателя с 1925 по 1929 годы. Мои впечатления о ней основываются в основном на найденной в архивах корреспонденции, обращенной к ее сотрудникам и подчиненным. Письма позволяют судить об Ольге Каменевой как об обладательнице политического чутья, женщине энергичной, инициативной, уверенно принимавшей решения. Нельзя сбрасывать со счетов и то, что она была крепко связана с ведущими фигурами в советском правительстве, большевистской партии и Коминтерне. Каменева стала вдохновительницей и создательницей ВОКСовской стратегии и практики. Она самолично плела и устанавливала сети для налаживания интеллектуальной поддержки на Западе. А действовала она из московской штаб-квартиры, прозванной немецким философом Вальтером Беньямином (Walter Benjamin) «Институтом Каменевой». Отделы и секторы этого своеобразного «института» были укомплектованы двуязычными служащими-референтами, ответственными за зарубежные страны, и гидами-переводчиками. Каменева лично контролировала уполномоченных ВОКСа за границей. Ими обычно становились дипломаты советских полпредств (и, соответственно, служащие НКИД). Корреспонденция, которой обменивались сотрудники ВОКС, и позволила мне понять сущность операций ВОКС, прежде неизвестных, и их тактику. Одна из центральных целей Каменевой состояла в том, чтобы выявить западных интеллектуалов, восприимчивых к советской идеологии и сотрудничеству, — они станут, говорила она, «проводниками нашего влияния». Из работы с архивными материалами становится ясно, что Ольга Каменева использовала два тактических приёма, помогающих манипулировать западными мыслителями. Согласно одному — а этот проект был ей особенно дорог — следовало создать сеть Обществ культурного сближения в зарубежных странах. Они действительно были образованы якобы спонтанно, по всей Европе и, как бы по случайному совпадению, носили название «Новая Россия». Чисто внешне казалось, что цель их существования — показ советских кинофильмов, организация концертов советской музыки и распространение информативных материалов об СССР. Было ясно, что Каменева вмешивалась в работу этих обществ, но подобное поведение можно было приписать её безграничному энтузиазму. А её вторым тактическим приёмом должны были стать поездки западной интеллигенции в СССР, якобы чтобы дать им возможность испытать гостеприимство советского народа и повидать достопримечательности. Так, в 1927 году для празднования 10-ой годовщины Октябрьской революции были приглашены писатели Анри Барбюс, Жорж Дюамель (Georges Duhamel), Стефан Цвейг, Теодор Драйзер и многие другие. В 30е гг., а особенно после прихода к власти Гитлера и подъёма просоветских настроений на Западе, количество ВОКСовских «операций» резко увеличилось. Именно тогда (1934-1937 гг.) во главе ВОКСа был поставлен Александр Аросев, бывший дипломат, который прежде работал во Франции и в других европейских странах. Аросев отличался живым характером и общительностью, и ВОКСу пригодились его контакты с иностранцами. Он лично знал писателя Ромена Роллана, художника Альбера Марке (Albert Marquet) и композитора Мориса Равеля, и теперь мог уговорить их посетить СССР. Аросев стоял за использование гибких и ненавязчивых методов пропаганды, придавая особое значение тому, как надо принимать иностранцев, а в свои обязанности включал роль гостеприимного и улыбающегося ma;tre d’h;tel’я (фр. ma;tre d’h;tel — дворецкий). И, действительно, к середине 30х гг. ВОКСовское гостеприимство выросло чрезвычайно и превратилось в настоящую индустрию. ВОКС до предела усовершенствовал искусство гостеприимства, привлекая к СССР иностранную интеллигенцию, поощряя её к сближению, совращая условиями приема, влияя на неё и награждая достойных. К тому времени ВОКС уже разработал стандартные культпрограммы и список обязательных достопримечательностей. А на те случаи, когда приходилось иметь дело с выдающимися интеллектуалами, разрабатывались индивидуальные планы — в них учитывались личные интересы каждого посетителя. «Знатным иностранцам», как их называл Аросев, предлагались роскошные гостиничные номера, экскурсионные туры и поездки по стране, включая отдых на Черном море. Гостей принимали члены советского правительства и чествовали советские собратья-интеллигенты. Литературные произведения этих «попутчиков» переводились на русский язык и издавались сотнями тысяч экземпляров. Их приглашали на встречи с советскими читателями, где они могли пообщаться с многочисленными поклонниками. Перед тем, как уехать из Советского Союза, зарубежные гости обычно давали благодарные интервью. А возвратясь домой, разражались восторженными декларациями (как Поль Низан (Paul-Yves Nizan) и Луи Арагон) или выступали со страстными обращениями в защиту СССР (как Ромен Роллан). Участие Андре Мальро в «левых» конгрессах — это тоже результат поездок в Советский Союз, как и деятельная работа Сиднея и Беатрис Вебб в британском Обществе культурных связей с СССР. Не остается ни малейших сомнений в том, что подобные варианты поддержки — явный результат влияния ВОКСа. Но в 1936 году начался закат ВОКСа. По мере того, как СССР превращался в сильную индустриальную и военную державу, советские руководители всё меньше и меньше нуждались в поддержке Запада, а атмосфера страха, боязнь арестов и процессов внутри страны сделали опасными отношения с иностранцами для советских граждан. После инструкций Ежова о бдительности Аросев стал поощрять доносы и подозрения, бытовавшие среди служащих ВОКС. Гиды-переводчики, которых Аросев описывал как «заградительные отряды», считались ответственными за любые мнения и действия, которые исходили от их подопечных — иностранных гостей. Аросев теперь инструктировал подчинённых отходить от им же ранее введенной формы отчетов о приеме иностранцев в виде бланков со стандартными пунктами и сочинять донесения, призывая: «Побольше беллетристики!» Всего этого не было видно постороннему глазу, и в 1937-39 годах ВОКС умело организовывал посещения таких важных гостей, как социолог Жорж Фридман (Georges Friedmann), издатель Виктор Голланц, писатель Лион Фейхтвангер и лингвист Марсель Коэн (Marcel Cohen). Но когда, начиная с 1937 года, поток иностранных визитёров начал иссякать, на отношения между западными сочинителями и Советским Союзом стала влиять третья «культурная организация», Иностранная комиссия Правления Союза советских писателей, созданная в 1935 году для замены МОРПа и документы которой я исследовала в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ). Инкомиссия подхватила и продолжила многие из контактов с западными авторами, ранее установленные МОРПом и ВОКСом, опираясь преимущественно на еще один метод работы — переписку. Инкомиссия строила свою тактику на тех же принципах, что и ВОКС, а именно — на непринудительных отношениях, но превратила тонкое умение влиять в прекрасное искусство. Она поощряла личные связи советских писателей с западными интеллектуалами. Она обрушивала на своих европейских «клиентов» дождь любезностей и подарков в надежде, что на определённой стадии всё это окупится. Председатель комиссии, чиновник от литературы Михаил Аплетин, который прежде занимал должности в аппарате и МОРПа, и ВОКСа, пошёл ещё дальше в развитии искусства любезного и дружественного обслуживания. Он вступал в переписку с иностранными писателями, посылал им поздравительные открытки и подарки, расхваливал их и льстил им, устраивал публикации их работ и сообщал им об их популярности в Советском Союзе. Он вдохновлял их на обмен письмами с советскими писателями и создавал иллюзию подлинной дружбы. Эти иллюзии и услуги, которые поддерживались исключительно путем переписки, и в самом деле вызывали теплые чувства у европейских писателей и ученых — таких, как Андре Мальро, Жорж Фридманн (Georges Friedmann), Жан-Ришар Блок и др. Западные авторы действительно оказывались вовлеченными в дружественные контакты с СССР и проявляли удивительную лояльность к советскому режиму. Облагодействованные оказанными Инкомиссией услугами, они неоднократно оказывались в долгу перед СССР — а в некоторых случаях попадали в зависимость — и в результате делали немало полезного и нужного для СССР. Подписанный в 1939 году Пакт о ненападении и последовавшее за этим советское вторжение в Финляндию в 1940 г., отметили конец той довоенной главы истории, когда советские «культурные» организации научились закулисно руководить западной интеллигенцией, добиваясь от неё поддержки СССР. Потрясённые предательством СССР международного антифашистского движения, многие из давних и надежных сторонников советской власти, такие как ученые Поль Ланжевен и Жолио-Кюри, как писатель-коммунист Поль Низан (Paul Nizan), порвали с СССР. Однако некоторые другие выдающиеся приверженцы Советского Союза, например, Р. Роллан, А. Мальро и В. Голланц, хотя и выражали глубокую обеспокоенность и неодобрение, отказывались публично осуждать СССР. А меньшинство, как Л. Арагон и Ж.-Р. Блок, остались безоговорочно лояльными. И когда в конце Второй мировой войны Советский Союз — страна-победитель — решил восстановить отношения с западным интеллектуальным миром, именно эта горстка европейских писателей помогла наладить порушенные связи и открыть новую главу в истории поддержки Советского Союза западной интеллигенцией. Dr Ludmila Stern © Copyright: Архив Тимофеевой, 2021.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
