Бывший следователь КГБ я назову имена палачейЛидия Симакова Анатолий Иванович Спраговский (1925-1993) в период реабилитации конца 1950-х — начала 1960-х годов работал следователем Томского управления КГБ. По долгу службы ему приходилось заниматься реабилитацией репрессированных томичей в 30-40-е годы прошлого века. В 1989 году Анатолий Спраговский впервые откровенно рассказал о своей работе в качестве следователя КГБ в 50-60-е годы и своем неожиданном увольнении. В 1991 году его воспоминания под рубрикой «Записки следователя КГБ» опубликовали сразу несколько местных газет. ТВ2 публикует его заметки от первого лица в рамках проекта «XX век. Очевидцы». Анатолий Спраговский Родился я на хуторе недалеко от села Пышкино-Троицкого Первомайского района Томской области в 1925 году. Со слов родителей известно, что в Сибирь они приехали из Белоруссии. Польского языка не знали, и потому не знаю его и я. В свидетельстве о рождении я зарегистрирован русским. В годы массовых репрессий мой отец Иван Андреевич Спраговский был председателем Ежинского сельсовета, относившегося в то время к Асиновскому району. Мне было тогда 12 лет. Помню, как к нам часто приезжали работники Асиновского НКВД (Салов, Ягодкин). Отец был исполнителем их воли. Не без его помощи производились аресты в 1937-38-х годах в селах Ежинского сельсовета. Уже в период работы в органах КГБ мне удалось ознакомиться с материалами, в которых отец значился агентом органов НКВД. Только это обстоятельство позволило ему спасти себя и своих взрослых в то время братьев: Адольфа, Виктора, Антона, Савелия. Хотя его дядю, Селиверста Петровича Спраговского, расстреляли как «врага народа». В последующие годы отец был на советской и хозяйственной работе. Прошел всю Отечественную войну. После демобилизации в 45-м году стал председателем Пышкино-Троицкого райпотребсоюза, а в 1949 году умер. Мать умерла в 90-м. Я с 43-го до конца войны находился на военной службе в 27-й учебно-стрелковой дивизии СибВО, затем недолго был на комсомольской работе в Астрахани, а с 47-го по протекции отца был устроен на службу в органах МГБ-КГБ. Прошел годичный курс подготовки в спецшколе МГБ СССР в Ленинграде, с 48-го находился в одном из оперативных подразделений в Москве, затем в Томске, а с 52-го — в следственном отделе УКГБ по Томской области. В 53-м окончил Всесоюзный юридический заочный институт в Новосибирске. Действовал соответственно той общественно-политической обстановке, которая выпала на мою долю. Вины своей в проведении репрессивных действий по делам, которые мне довелось вести в 50-х годах, не вижу. Подход к квалификации состава преступления по антисоветской агитации в стране трактовался нам свыше, при Сталине — в одной плоскости, при Хрущеве — в другой. Обвинение строилось на основании имевшихся доказательств, и не было нужды измышлять те или иные факты обвинения. В практике следственной работы в мой период не применялись методы физического воздействия на обвиняемых. По отношению к сектантам-иеговистам, чувствую, что имели место перегибы в оценке их общественной опасности. Но так рассматривались их действия идеологами, и соответственно ставились задачи перед следственным аппаратом. Знаю, что в настоящее время некоторые дела на сектантов-иеговистов пересмотрены, и с учетом современного подхода к судьбе верующих идет процесс их реабилитации. Значит ли это, что я должен быть в ответе за те действия? Морально я чувствую себя неловко, но осознаю, что иначе я тогда поступать не мог. Примерно в таком же положении оказались и бывшие работники НКВД, принимавшие участие в массовых репрессиях в 1937-1938 годах. Однако вина их усугубляется тем, что они измышляли факты обвинения, допускали пытки, истязания и другие недозволенные методы ведения следствия. Народ требует назвать их имена. По мере своих возможностей и памяти в своих воспоминаниях я их назвал и еще назову. Шел 47-й год. Уже на исходе шестой месяц как я заполнил анкету и отдал начальнику Пышкино-Троицкого райотдела МГБ. Мои сверстники в основном погибли на фронтах Великой Отечественной. Появление в селе в полном здравии родственниками моих друзей воспринималось неприязненно. То и дело слышал упреки в свой адрес: «тыловая крыса» и тому подобное. Решил сенокосную пору провести на лугах села Тарбеево, где косил траву на сенокосилке. В один из дней приезжает вахтер райотдела МГБ Ивашутин с повесткой: срочно явиться в управление МГБ Томска. Поехал. Замначальника отдела кадров, майор Шахматов после непродолжительной беседы предложил ехать в Ленинград на учебу. По какому профилю буду учиться — он не объяснил, а только подчеркнул, что после учебы я буду иметь чин офицера и меня ожидает перспектива хорошей работы. В конце августа я прибыл в послеблокадный Ленинград. В предписании значилось: воинская часть МГБ СССР номер 500, переулок Смольный, 2. Это напротив Института благородных девиц, рядом со Смольным. Было мне 22 года. О деятельности советской разведки имел представление только по книгам и кино. Все оказалось для меня новым, о чем я даже и не предполагал. Заведение это называлось среди слушателей «Хроповской академией». Полковник Хропов был начальником школы. Большое трехэтажное каменное здание, обнесенное глухим забором, выдавалось за партийную школу. Внутри забора размещались все хозяйственные службы. На верхнем этаже учебного корпуса – 4-6-местные комнаты для проживания слушателей. Общее число слушателей – 500 человек, делилось на два курса. Один — курс установки, другой — наружной разведки. Кроме общеобразовательных дисциплин — истории КПСС, литературы, предусматривались спецдисциплины: основы секретного фотографирования, спецрадиосредств, использования грима и изменения внешности, автодела, самозащита без оружия, работа с агентурой и тому подобное. Я был зачислен на курс наружной разведки. Что это такое? При царе это сыщики, филеры, которые осуществляли слежку по заданию властей. От унизительного названия в наше время ушли, и таких людей стали называть разведчиками. Причем в зависимости от качества подготовки устанавливались категории — разведчик, разведчик 2-й категории, разведчик 1-й категории, старший разведчик, начальник группы, затем начальник отделения разведки и так далее. В системе госбезопасности действовали целые управления наружной разведки, а в краях и областях отделы. В Москве, например, при центральном аппарате в 1948 году численность работников наружной разведки доходила до нескольких тысяч человек. Под наблюдение брались не только советские граждане по заданию оперативных отделов, но почти все представители иностранных посольств и прибывшие в СССР иностранцы. По окончанию Ленинградской школы мне довелось работать в Москве в 1946 году в качестве разведчика 1-й категории. Поэтому я знаю, как подвергались слежке и иностранцы, и советские люди. Деятельность наружной разведки целиком была подчинена интересам служб Центрального аппарата. Чему учили в Ленинграде? Прежде всего, умению владеть оперативными средствами ведения наружного наблюдения — знать способы секретного фотографирования объекта наблюдения. Тогда в качестве таких средств широко использовались портфели с вмонтированным фотоаппаратом, книги, тросточки с «миноксом», пуговицы на пиджаке или пальто, к которым пристраивался объектив, и другие приемы. Разведчик обязан был знать радиопередающие устройства и применять их в ходе наблюдения. Спецжилеты надевались на себя, и так осуществлялась радиосвязь между разведчиком и центром. Во избежание расшифровки в расчете на объект наблюдения широко использовались средства маскировки. Для этого разведчик обязан был изменять свою внешность с помощью грима, усов, очков, бороды и тому подобное. В школе учили методам изъятия писем и иной корреспонденции, отправляемой объектом наблюдения, а также методам прослушивания телефонных разговоров и организации подслушивающих устройств по месту жительства или работы. Сейчас в печати возникает много вопросов о правомерности подобных акций со стороны госбезопасности. Полагаю, что в большинстве случаев подобные действия противоправны. Однако наши законы позволяют органам безопасности творить беззаконие, а при необходимости задним числом узаконить их. Я имею в виду факты просмотра корреспонденции и подслушивания телефонов, жилищ, служебных кабинетов, номеров в гостиницах и тому подобное. Перед нами ставилась задача — обеспечить наблюдение за объектом и с наименьшей затратой сил установить его связи. Успешное выполнение этих задач зависело от квалификации разведчика. Именно Ленинградская спецшкола и была призвана готовить высококвалифицированных разведчиков наружного наблюдения. Там мы приобретали навыки вождения автомобиля и получали права на управление им. Учились работе с радиопередающими устройствами, изучали фотодело, правила поведения в обществе, в ресторанах, даже учились бальным танцам. Школа выступала под прикрытием партийной, а весь персонал находился в штатском обличии. Преподавательский состав ходил в гражданской одежде, имел воинские звания от капитана и выше, вплоть до полковника. В специальном ателье для каждого слушателя перед началом учебного года были пошиты индивидуальные костюмы, пальто, кепи и выданы полуботинки. В город на выходной день увольнялись с разрешения начальника курса на определенные часы под легендой слушателей партийной школы. Особое внимание обращалось на безупречное поведение в городе, разборчивость в связях с девушками. Причастность к партшколе подтверждалась специально выданным удостоверением, а в практической работе каждый разведчик имел возможность пользоваться таким документом, удостоверяющим личность, какого требовала обстановка. В их числе были удостоверение работника уголовного розыска, студенческий билет, удостоверение служащего любого госучреждения или предприятия. Этими делами занималось специальное подразделение. Бывало, в течение рабочего дня приходилось выступать под вывеской работника уголовного розыска, студента, слесаря, монтера и так далее. Главное требование при этом — не выдать себя. По месту жительства каждый разведчик наружного наблюдения определял для себя легенду, которая позволяла бы ему жить, не выдавая свою причастность к органам госбезопасности. Даже близкие родственники не должны были знать о роде твоей деятельности. Исключалось всякое общение с работниками официальных органов госбезопасности. За кем следили? Все, кто иначе мыслил, высказывал антисоветские настроения, и те, кто подозревался во всякого рода деятельности, якобы направленной против интересов Советского государства. Иностранцы и их связи находились под слежкой постоянно. Задания на установление наружного наблюдения выдавались оперативными отделами. Ими определялись сроки и время наблюдения, а также задачи в процессе наблюдения вплоть до участия в задержании, аресте. Работники этой же службы осуществляли охрану членов правительства, а на периферии – членов и кандидатов ЦК. Только во времена Хрущева в Томске, да и в других областях, была снята охрана первых секретарей обкома. Словом, наружная разведка в ряду других служб госбезопасности была действенным средством борьбы с инакомыслием. Эта служба действует и в наше время. Не могу судить о ее количественном составе, а в 1949-1951-х годах в Томске она насчитывала до 20 человек.
В следственный отдел управления КГБ по Томской области (тогда еще МГБ — прим. автора) я пришел в 1952 году. Первое время проходил стажировку, присутствуя на допросах обвиняемых у таких уже опытных следователей, как Елсуков Павел Макарович, Челноков Константин Павлович, Зоткин Виталий Матвеевич. Начальником следотдела был подполковник Петр Илларионович Солдатов. Обычной для того периода была атмосфера шпиономании. Нагнеталась и утверждалась вера в наличие классовых врагов, с которыми надлежало вести ожесточенную борьбу.
Обвиняемый Федор Лалетин был учителем. Когда почуял, что его могут «взять», решил покинуть Томск. С поезда его и сняли. На допросе вел себя вполне спокойно, рассказал свой жизненный путь. О пребывании за границей в Харбине, о своих детях – сыне и дочери, проживающих в Америке, переписке с ними с применением специально разработанного кода и шифра и об обстоятельствах его вербовки американской разведкой. Причем никаких мер морального или физического воздействия со стороны следователя к нему не применялось. Это я могу свидетельствовать определенно. Из показаний Лалетина вытекало, что, будучи завербованным американской разведкой, он занимался сбором данных шпионского характера, которые сообщая в письмах по специальному коду. В разное время он завербовал семь человек из числа советских граждан, создав, таким образом, резидентуру и став резидентом американской разведки. В числе завербованных им агентов он назвал профессора Ревердатто, академика Владимира Филатова — известного в стране хирурга по глазным болезням, некоего Кузнецова из Красноярска. Других не помню.
Вскоре прошла реорганизация в органах МГБ и МВД, состоялось совещание оперативного состава вновь созданного управления КГБ, на котором начальник управления Н. С. Великанов доложил о новых задачах и о контроле партийных органов за деятельностью КГБ. Статья 58 УК продолжала поглощать тех, кто был не согласен с линией партии или враждебно отзывался о ее руководителях. В начале 50-х годов развернулось строительство гиганта атомной энергетики в Томске. Это в 30 километрах от города. Стройка называлась, вернее, зашифровывалась, под почтовый ящик № 5. Затем, с пуском основных объектов, предприятие значилось под названием п/я 153, а в последнее время — «Сибирский химический комбинат». В народе и сейчас называют «пятый почтовый». Это событие внесло определенные изменения в деятельность органов КГБ. Нужно было обеспечить режим секретности, допуск трудящихся на работу, охранные мероприятия и прочее. Зарубежные радиоголоса вещали о строительстве в районе Белой Бороды (пос. Белобородово) секретных объектов по созданию атомного оружия. Источник информации не был известен. Оперативный отдел управления КГБ предпринял серию розыскных мероприятий по выявлению агента иностранной разведки. Потенциальным шпионом считался каждый гражданин, побывавший за рубежом. На его разработку и направлялись усилия КГБ. Одним из таких предполагаемых шпионов оказался Константин Анатольевич Каргин, работавший начальником управления капитального строительства предприятия п/я 5. До прибытия в Томск он был в США. В процессе разработки версии Каргина были собраны материалы, свидетельствующие о том, что на площадке «Предзаводская» скопилось стоимостью в несколько миллионов неустановленного промышленного оборудования. Оно годами простаивало под открытым небом, подвергалось коррозии и в отдельных случаях разукомплектовывалось. Именно Каргин был тем должностным лицом, которое обязано было обеспечить сохранность этого оборудования и его монтаж. Начальник УКГБ Степан Прищепа, начальник отдела Яковлев — полковник, обслуживающий п/я 5, и начальник отделения Михаил Леонтьевич Портный, ставший затем начальником отдела, приняли решение об аресте Каргина и привлечении его к уголовной ответственности за вредительство по ст. 69 УК РСФСР. Прямых доказательств о его шпионаже добыто не было. Указанная выше тройка где-то в 57-58-м году пригласила меня в кабинет Прищепы и поставила задачу разоблачить Каргина как шпиона американской разведки, якобы проводившего вредительскую деятельность на предприятии.
В 1953-1956 годах внимание КГБ обратилось на сектантов-иеговистов из числа спецпереселенцев из Молдавии, проживающих в Асиновском, Пышкино-Троицком (ныне Первомайском), Зырянском и Туганском районах Томской области. Оперативный отдел Управления КГБ вел разработки по этой категории людей.
городе Асино, и другие доказательства. В числе арестованных помню Лунга Николая, Бурлаку Михаила, Култасова Петра. Берча Федора по Пышкино-Троицкому району; Кекутиса и Юргиса по Туганскому району и Пытня по Асиновскому району. Всего в течение трех-четырех лет было арестовано свыше 30 человек. Мне пришлось вести расследование по делам Лакатуша Михаила и Култасова Петра из Пышкино-Троицкой группы сектантов, а также по делу Кекутиса и Юргиса из Туганского района. Для того чтобы доказать реакционный и антисоветский характер их деятельности, по делам проводилась идеологическая экспертиза, которая делала свои выводы из анализа изъятой у иеговистов литературы и переписки. Как правило, все обвиняемые не отрицали своей причастности к организации Бога Иеговы и работы по распространению иеговистского вероучения. Для проведения экспертизы привлекались видные ученые томских вузов. Все дела рассматривались затем Томским областным судом, и, как правило, каждый из обвиняемых приговаривался к 25 годам лагерей. Рассматривая дела иеговистов с позиций сегодняшнего дня, конечно, принимаемые тогда к сектантам меры можно считать слишком суровыми. Но об этом судить не мне. Я делал то, что от меня требовалось. Должен заметить, что при допросах никаких мер физического воздействия к арестованным не применялось. Хотя иеговисты — народ довольно упрямый. На откровенный разговор шли спустя 30-40 дней после ареста. А в первое время на все вопросы твердят: «Это теократическая тайна, о которой знает бог Иегова и его сын Иисус Христос». Ну, и при каждой беседе уверяли, что скоро будет огненная война – Армагеддон, в которой все неверующие погибнут, а верующие будут жить в раю. Особый след в моей работе оставило дело по обвинению Яковлева-Великого в измене Родине и карательной деятельности в годы Отечественной войны. Занимался я им где-то в 1957-58 годах. Работник оперативного отдела Георгий Ильин по спискам лиц, объявленных во всесоюзный розыск государственных преступников, установил проживающим в поселке Батурино Асиновского района Томской области Яковлева. Имя и отчество сейчас не помню. По данным розыска Яковлев-Великий с первых дней Отечественной войны, изменив Родине, поступил на оккупированной территории полицаем в немецкую команду, где истязал советских граждан, вел расстрелы.
Фамилию Яковлева он взял как легко запоминающуюся, сохранив за собой имя-отчество, действительно ему принадлежащие. В годы войны он — Великий — тоже совершил преступление: дезертировал из армии. Долгое время скрывался под фамилией Яковлева, а после войны, боясь разоблачения, приехал в Сибирь и спокойно работал в леспромхозе. В Батурине он завел семью — жена и двое детей. Далее Яковлев назвал всех близких его родственников, которые проживают в Кировограде и не знают о его судьбе, равно как и он о них. По нашему запросу в Кировограде были выполнены все необходимые следственные действия по перепроверке заявления Яковлева. Его родители, жена, уже настоящая, и другие жители Кировограда полностью подтвердили показания Яковлева. Известие о том, что через 15 лет их сын объявился, вызвало неописуемый восторг. Скрываясь как дезертир из армии в течение многих лет, Яковлев не знал, что эти лица были давно амнистированы. Только боязнь расплаты за это преступление не позволяла ему pacкрыться сразу после ареста. Проведенная проверка подтвердила факт дезертирства Великого из армии. Как дезертир, он тоже значился в розыске. Однако после амнистии розыск был прекращен, а Великий продолжал скрываться. По вновь открывшимся обстоятельствам дело по обвинению Яковлева было дальнейшим производством прекращено. Ему восстановили прежнюю фамилию Великий и дали возможность выбора места жительства. После того как Великий съездил к родителям и прежней жене в Кировоград, он принял решение вернуться к новой семье в Батурино. Что и сделал. Уже после возвращения из Кировограда Великий попросил о встрече. Он выразил благодарность за благополучный исход его дела. Он был просто счастлив! Меня в этом деле радует то, что мы исключили возможность невинной жертвы. Оказывается, бывают в жизни ситуации, когда люди могут добросовестно заблуждаться, признавая одного за другого, как это было в деле Яковлева-Великого. Ведь удивительное сходство двух незнакомых людей могло оказаться роковым для одного из них. А шрам на пятке? Видимо, у настоящего Яковлева он тоже был, только происхождение его осталось для нас неизвестным. Особого внимания заслуживают дела по обвинению целого ряда научных работников Томского политехнического института и Томского электромеханического института инженеров транспорта. Основная часть из них пересматривалась мною. Помню среди них фамилии Усова, Баженова, Котюкова. Если поднять одно из этих дел, то сразу же выявится круг всех остальных. Обвинения по этим делам были также надуманными, хотя «показания» всех обвиняемых перекрывались «признаниями».
Теперь о Колпашевском Яре. Из публикаций в газетах видно, что вымывание трупов расстрелянных в 1937-38 годах в Колпашеве началось в 1979 году. Смею утверждать, что этот процесс начался еще весной 1959 года. В то время я находился в командировке в Колпашеве по вопросу реабилитации, видел, как Обь подмывала яр, где ранее был забор у здания НКВД, и по реке плыли останки прежнего захоронения. Тогда обсуждался вопрос об укреплении этой части яра бетонным ограждением, но пришли к выводу, что будет очень дорого и нет необходимой техники. На время половодья были выставлены дежурные пикеты около яра, чтобы не допускать любопытных. В статье «Красного знамени» от 29 января 1989 года «Свидетельства человека, прошедшего ад сталинских лагерей» живой свидетель тех беззаконий Владимир Капишников упоминает некого Пушнина: «утром нас поднял «староста» Пушнин, арестант-уголовник, и провел «профилактическую» беседу: «Беспрекословно требую подписывать любую бумагу, которую предъявит следователь Галушки. Иначе будете иметь дело со мной».
Чтобы не быть голословным в своем повествовании, я решил подтвердить события, о которых пишу, изучением конкретных дел, к которым имел доступ еще в пятидесятых годах. Потребовалось поднять дело бывшего начальника Томского НКВД Овчинникова Ивана Васильевича, Пушнина Ивана и других. Только исследовав дело Овчинникова, можно понять, как развертывались массовые репрессии в 37-38 годах в Томске и Нарымском окружном отделе НКВД. Полагая, что настал период гласности и правдивого освещения истории прошлого, в феврале 1990 года я обратился в УКГБ по Томской области, познакомил со своими воспоминаниями Юрия Петрухина, подполковника, начальника сектора учета, и попросил поднять названные дела.
В делах, по которым проходили колхозники, основными пунктами обвинения были рассказанные анекдоты. Они квалифицировались как клевета на колхозный строй. Помню, например, такой анекдот: Сталин, Черчилль и Рузвельт ехали по дороге. Путь им преградил бык и, несмотря ни на какие уговоры, с дороги не уходил. Черчилль обещал ему вольготные пастбища в Шотландии, Рузвельт обещал отправить в Соединенные Штаты. Однако бык упорно стоял. Тогда Сталин, обращаясь к быку, произнес: «Уходи, а не то в колхоз отправлю». Бык, испугавшись, тут же освободил путь. За подобные анекдоты многие поплатились жизнью. А вот как учительницу обвинили в контрреволюционной агитации. На уроке русского языка она развесила плакаты перед учениками со спряжением глагола «судим» и пояснила, как спрягается этот глагол: я судим; ты судим: он судим; мы судимы; вы судимы; они будут судимы. Дальше – немного фантазии следователя, чтобы подобные объяснения возвести к фактам практической подрывной деятельности со стороны учительницы.
Участь поляков в Сибири так же печальна, как и судьба многих других наций, подвергнутых геноциду в собственной стране. Еще до начала массовых репрессий в Томске в 32-33 годах была уничтожена группа поляков, целое поселение беженцев, по обвинению в принадлежности к так называемой «Партии народных героев Польши». Дело это было сфальсифицировано бывшим работником Томского горотдела НКВД Федоровым и его агентом — провокатором Пушниным. Когда Иван Овчинников, бывший начальник Томского горотдела НКВД, в начале 37-го года вернулся из Новосибирска с краевого совещания руководящих работников Запсибкрая, в Томске началась работа по составлению списков на «контрреволюционный элемент», подлежащий изоляции. Под эту категорию подходили и поляки, проживающие в Томске и районах Запсибкрая, куда большая часть из них приехала с запада во время голода на Украине и Белоруссии. В списки включались в основном мужчины в возрасте от 17 лет и старше. Попадались и женщины. Судя по содержанию предъявленного обвинения, наличие контрреволюционной организации, ее масштаб и организационное строение были разработаны в недpax краевого управления НКВД в Новосибирске. Названа она была «контрреволюционной Польской организацией Войсковой», созданной вторым польским генштабом. Сокращенно «ПОВ». Вот эта мнимая организация и поглотила основную массу поляков в 1937-38-х годах.
Измышлялась и вменялась в вину и «практическая деятельность» обвиняемого, в зависимости от того, какое положение он занимал в обществе до момента ареста. Как правило, все обвиняемые «признавали» предъявленное обвинение и на каждой странице внизу текста, отпечатанного на пишущей машинке, ставили свои отпечатки пальцев. Ведь основная масса арестованных — это неграмотные, забитые нуждой мужики. Как было установлено, протоколы допроса следователи готовили заранее. К делу приобщались копии протоколов допроса других обвиняемых, также отпечатанных на машинке, из текста которых видно, что «признательные» показания обвиняемых перекрываются.
Теперь о фальсификаторах дел. Конечно, основная масса этих личностей вымерла, многие были расстреляны (по некоторым данным, 20 тысяч работников органов НКВД было расстреляно – это по Союзу). Вместе с тем многие бывшие фальсификаторы в пятидесятых годах оставались на службе в органах КГБ с повышением в должности и звании. В УКГБ по Томской области в период 1952-1960 годов мне пришлось работать с такими бывшими фальсификаторами, как Великанов Николай Сергеевич, Прищепа Степан Адамович, Печенкин Иван Николаевич, Казанцев Павел Авдеевич, Лев Абрам Исаакович, Салтымаков Дмитрий Кондратьевич. Я знал работавших в то время в управлении МВД Большакова Ирана Васильевича, Карпова Сафрона Петровича, Смирнова Александра Васильевича, тоже бывших фальсификаторов. Все они, как я полагаю, были преданы партии и правительству и действовали с учетом политической обстановки и по указаниям сверху. Очевидно, это присуще было всем живущим в тот или иной период существования страны. Смена в руководстве партии и страны и линия, проводимая во всех направлениях политической, экономической или общественной жизни, всегда находили поддержку и одобрение в народе. Так было при Сталине, Хрущеве, Брежневе и теперь и при Горбачеве. Инакомыслящие преследовались. Как будет сейчас – время покажет.
По Нарымскому окружному НКВД я называл Карпова Сафрона Петровича. Он живет сейчас в Томске-7, занимается пчеловодством на своей даче в Протопопово. Ведешкин Иван Федорович тоже в Томске-7, пенсионер. При встречах со мной от разговоров о прошлом уходит. Начальник окружкома НКВД Мартон был осужден, а его заместитель Галдилин тоже был арестован, но впоследствии освобожден. Его мне приходилось допрашивать по делам того периода.
Степан Прищепа, сменивший Великанова на руководящем посту, в 60-м был освобожден от должности начальника УКГБ по Томской области и до лета 88-го работал зав. спецкафедрой в институте подготовки кадров Минсредмаша в Обнинске, а затем умер. Лев Абрам Исаакович, подполковник в отставке, проживал в Томске по улице Беленца и недавно также умер. Печенкина, Казанцева, Салтымакова в живых нет. Большаков Иван Васильевич в последние годы жизни был начальником управления МВД по Томской области, умер в пятидесятых годах. В конце 1960 года помощник военного прокурора СибВО Иван Абрамович Ларионов предоставил мне возможность ознакомиться с материалами фальсификации в 1938 году дела на работников наркомата внешней торговли бывшим в то время оперуполномоченным в Москве Степаном Прищепой. Это обстоятельство меня сильно поразило. Никто из нас не думал, что Прищепа причастен к делам такой категории. Оказывается, как и многие другие, Прищепа сфабриковал групповое дело по обвинению работников Внешторга в причастности к японской разведке.
Партийное собрание Управления КГБ приняло решение объявить Прищепе строгий выговор с занесением в учетную карточку. При этом учли, что он понес уже серьезные наказания, освобожден от должности начальника УКГБ и выведен из состава бюро обкома КПСС. Вот после этой истории нам, следственным работникам, стало ясно, почему так рьяно Прищепа защищал стоявших у руководства отделами бывших фальсификаторов Д. К. Салтымакова, И. Н. Печенкина, П. А. Казанцева, А. И. Льва. Стоило в заключении по делу сослаться на фамилию фальсификатора, состряпавшее то или иное дело, как она тут же вычеркивалась. Именно поэтому Прищепа не разрешал допрашивать таких, как Л. Федосеева, Е. Сококолову, работавшую в то время секретарем Томского ГК КПСС, а в годы репрессий обвинявшую партийных работников в троцкизме. Насколько я помню, Соколова в 1937-38 годах годах была учительницей в Парабельском районе, путалась там с работниками НКВД, и протоколы ее допроса в качестве свидетеля приобщались к делам арестованных по связям с инженером Федором Эйхе.
Располагая фактами злостной фальсификации, гнусной провокации по делам того периода со стороны руководящего состава Управления, я и решил выступить на одном из партийных собраний с требованием об увольнении и партийной ответственности фальсификаторов. Но не тут-то было! Фальсификаторы остались на работе, а я получил взыскание — строгий выговор: «За клевету на руководящий состав и охаивание старых чекистских кадров».
совершении таких преступлений, как взрыв мостов через Обь и Томь, не существовавших в природе.
© Copyright: Архив Тимофеевой, 2020.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
