Победитель не получил ничегоЕвгений Туганов В России больше нет Дня Победы. Есть Праздник Победы. Странное общегосударственное мероприятие, вместо дня скорби и памяти превратившееся в день улыбок, веселья, переплясов, речёвок, кричалок и маршировок. Девятого мая веселье царит такое, словно победу одержали накануне вечером. Чёрно-оранжевые гвардейские ленточки, давно и безнадёжно перепутанные с чёрно-золотистыми георгиевскими, не нацеплены только на домашних животных. Увешанные героической символикой узкогрудые юноши с надменно-победительным видом просвещают пожилых людей насчёт того, как оно всё было на войне. Изредка, но попадаются престарелые мюнхгаузены, встретившие и проводившие войну детьми; они без зазрения совести повествуют о своих фронтовых подвигах и гордо показывают шрамы от ран, полученных в семейных драках. Официальные лица, красуясь на трибунах, произносят нестерпимо пафосные речи, затем присоединяются к пляшущей толпе и отламывают несколько неловких коленец, после чего ныряют в купленный в поверженной Германии новенький BMW и отбывают восвояси. Сотни говорунов и борзописцев выпускают в телерадиоэфир и печать потоки высокопарной болтовни на военную тему – и очень хорошо зарабатывают этим необременительным занятием. Единственное напоминание о прежнем достойном Дне Победы – вечерняя минута молчания, в продолжение которой перевозбуждённые участники кладбищенского карнавала не без усилий возводят глаза к небу и нацепляют на физиономии постное выражение. Дня Победы больше нет. Он переродился в Праздник Победы. День, в который мы эмоционально повторяли пережитое предками ощущение долгожданного мира, наконец-то пришедшего после казавшихся нескончаемыми тягот войны; день, в который мы отдавали дань памяти погибших и мысленно заклинали провидение сделать мир на Земле вечным – этот день сменился днём искусственно стимулируемого милитаристского оргазма. Проще говоря, место культа мира занял культ войны. И не знакомый по дореволюционному прошлому – шутовской, фанфаронский, шапкозакидательский, – но агрессивный и задиристый, выражающийся в желании превентивно намять бока даже тем, кто не проявляет намерения посягнуть. Явление, прежде в России неведомое и немыслимое. Ибо в натуре русского человека много разных качеств, и хороших, и плохих – но немотивированная воинственность, крестоносный пыл, конкистадорский раж и бретёрский задор русским людям не были свойственны никогда. Сообщества ветеранов войны больше нет. Осталась горстка глубоких стариков, самым юным из которых девяносто. Все они измаяны трудами и годами, тяжело больны и беспомощны; многие из них одиноки; многие по сей день ютятся в постройках, напоминающих военные руины. Они исполнили свой долг, хотя никому ничего не были должны. Они не привыкли требовать возврата долгов, хотя страна по уши в долгах перед ними. Им не нужны одноразовое внимание в назначенный день, не нужны лицемерные поклоны, славословия и митинговая трескотня – пустозвонство и показуха им давно осточертели. Зато им нужны постоянная поддержка, уход и забота; они ничего так не желают, как возможности спокойно дожить век. Но эту возможность им предоставляют крайне редко, потому что возиться со стариками скучно, противно и непрестижно. В течение двадцати лет после войны, вплоть до 1965 года, почитание Дня Победы оставалось частным делом ветеранов. Их в этот день никто не скликал и не организовывал – они собирались самочинно. Власть смотрела на них с подозрением и опаской. Среди тогдашних ветеранов были и ровесники века, и люди постарше. Но были и миллионы крепких мужчин цветущего возраста. Им посчастливилось выйти из мясорубки живыми. Все они были простыми солдатами-окопниками, расходным материалом войны. Они прошли огонь и воду, не раз смотрели в лицо смерти, умели стрелять и драться. Они помнили всё и не скрывали этого. От них можно было ожидать чего угодно. Проучить и припугнуть их было невозможно. Зато можно было попытаться их подкупить и приручить. Кампания подкупа и приручения широко развернулась со второй половины 1970-х. Началась массовая раздача наград – преимущественно дешёвых юбилейных, в гораздо меньшем количестве – заслуженных боевых, не вручённых во время войны. Начали предоставлять крайне скромные льготы по квартплате и на проезд в общественном транспорте. Начали раздавать праздничные продовольственные заказы – пакет гречки, палка копчёной колбасы, банка сгущёнки, банка тресковой печени, баночка лососёвой икры. К началу 1980-х появились льготы на получение жилья и на покупку автомобиля. Мизерность ветеранских льгот, предоставленных с сорокалетним опозданием, благодетелей особо не смущала. Сами ветераны, к тому времени изрядно постаревшие, к подачкам относились иронически. Подкупить и приручить удалось сравнительно немногих. Зато удалось другое: память о войне перестала быть народным достоянием и сделалась государственной собственностью. Никто уже не имел права посягать на эту собственность в частном порядке. Чем очевиднее становился крах вздорного проекта построения коммунизма, тем громче звучали победные клики. Подлинную историю войны, невыносимо страшную в кровавых подробностях, заменил набор лакированных военных мифов. Количество жертв войны разом подскочило с двадцати до двадцати семи миллионов. Эту цифру, похожую на приписку в липовой отчётности, начали выставлять вечным неоплатным счётом всему миру; ею стали гордиться, как высоким производственным показателем. В то время как эта цифра говорила совсем о другом – о полной бездарности советских военачальников, умевших воевать только большой кровью, и о том, что советский режим относился к защищавшим его солдатам едва ли не хуже и жесточе, чем к напавшим на страну солдатам врага. Нынешний постсоветский культ войны – фарсовое повторение позднесоветского культа мира, его уродливое отражение в кривом зеркале. Победа в войне – единственное в ХХ веке неоспоримое достижение советского режима. Все остальные его победы и достижения оказались мнимыми и рассыпались прахом. А после распада Советского Союза, вместе с которым из массового сознания исчез привычный величественный образ мировой сверхдержавы, гордиться стало вовсе нечем. Стремление жить славным прошлым на фоне убогого настоящего и неизвестного будущего – это продромальный симптом неизбежно подступающего недуга. Мало кто отметил печальный факт: после 1991 года, с распадом СССР, история русского народа и история российской государственности разошлись навсегда. Человеческий потенциал российской государственности почти исчерпан. Все правившие за тысячу лет властные режимы его бездарно расходовали и истребляли. В Российской империи русский народ не был господствующей имперской нацией – напротив, он нёс самое тяжёлое тягло имперских повинностей без каких-либо послаблений. В СССР – государстве совершенно иного типа, чем бывшая Российская империя, – русский народ занимал межеумочное положение самого многочисленного, но отнюдь не привилегированного этноса, и по-прежнему волок на себе основное бремя. Победа в Великой Отечественной войне оказалась последним ударом, который не только добил побеждённого врага, но и обессилил победителя. Только теперь начинает осознаваться жутковатый парадокс российской истории: проигрыш в войне означал гибель народа и государства, а потому был недопустим, но выигранная война отсрочила гибель государства всего на полвека. Фонтаны исторического оптимизма, испускаемые казёнными патриотами, питаются мёртвой водой. Великой мировой державы России больше нет. А то, что осталось от России и русского народа, попросту не выдержит второго псевдодержавного эксперимента, который сейчас пытаются затеять. Из цикла песен "Господа юнкера - за Отчизну!": Элита убита. А без головы У тех, кто погиб, не осталось детей, Ни чести, ни совести негде занять. Элита убита. А без головы Александр Степанков © Copyright: Архив Тимофеевой, 2019.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
