...Возвратясь в гостиницу, он с наслаждением вошел в большую и
пустую прохладную столовую в нижнем этаже, с наслаждением
снял картуз и сел за столик возле открытого окна, в которое
несло жаром, но все-таки веяло воздухом, и заказал ботвинью
со льдом. Все было хорошо, во всем было безмерное счастье,
великая радость, даже в этом зное и во всех базарных
запахах, во всем этом незнакомом городишке и в этой старой
уездной гостинице была она, эта радость, а вместе с тем
сердце просто разрывалось на части. Он выпил несколько
рюмок водки, закусывая малосольными огурцами с укропом и
чувствуя, что он, не задумываясь, умер бы завтра, если бы
можно было каким- нибудь чудом вернуть ее, провести с ней
еще один, нынешний день, - провести только затем, только
затем, чтобы высказать ей и чем-нибудь доказать, убедить,
как он мучительно и восторженно любит ее... Зачем доказать?
Зачем убедить? Он не знал зачем, но это было необходимее
жизни.
- Совсем разгулялись нервы! - сказал он, наливая пятую
рюмку водки.
Он отодвинул от себя ботвинью, спросил черного кофе,
стал курить и напряженно думать: что же теперь делать ему,
как избавиться от этой внезапной, неожиданной любви? Но
избавиться - он это чувствовал слишком живо - было
невозможно. И он вдруг опять быстро встал, взял картуз и
стек и, спросив, где почта, торопливо пошел туда с уже
готовой в голове фразой телеграммы: "Отныне вся моя жизнь
навеки, до гроба, ваша, в вашей власти". - Но, дойдя до
старого толстостенного дома, где была почта и телеграф, в
ужасе остановился: он знал город, где она живет, знал, что
у нее есть муж и трехлетняя дочка, но не знал ни фамилии, ни
имени ее! Он несколько раз спрашивал ее об этом вчера за
обедом и в гостинице, и каждый раз она смеялась и говорила:
- А зачем вам нужно знать, кто я? Я Марья Маревна,
заморская царевна... Разве недостаточно с вас этого?
На углу, возле почты, была фотографическая витрина. Он
долго смотрел на большой портрет какого-то военного в густых
эполетах, с выпуклыми глазами, с низким лбом, с поразительно
великолепными бакенбардами и широчайшей грудью, сплошь
украшенной орденами... Как дико, как нелепо, страшно все
будничное, обычное, когда сердце поражено, - да, поражено,
он теперь понимал это, - этим страшным "солнечным ударом",
слишком большой любовью, слишком большим счастьем!...
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
