Вячеслав Карижинский
Тропою забвенья
~
Тропою забвенья уходят любимые люди,
друзья, навсегда молодые,
и старые судьи.
Уходят в беде и веселье,
уходят в труде и азарте,
и город родной превращается в точку на карте.
Так силы и мысли уходят тропою забвенья,
померкнут все чувства – останется сердцебиенье,
что всё тяжелей с каждым шагом,
неспешным, увы, невозвратным,
увы, непокорным, неловким,
увы, – не к парадным…
Земля позабыла следы и маршруты из прошлого,
а новь – не добро и не зло – только снежное крошево.
По снегу слепящему, выдержав два перебоя,
на площадь пойдёшь и увидишь,
что там всё чужое.
И битые в кровь мужики,
и паяцы народного пира –
лишь призраки юности из параллельного мира.
Бесслёзно, безбольно ты зимнюю вспомнишь влюблённость,
прогулки в семнадцать, молчанье вдвоём, невесомость
спонтанной улыбки и взгляда –
как ты был беспечен весенне,
озябшей щекою ложась на худые колени.
Ах, было же что-то и чистым, и важным, наверное.
Рад видеть, рад слышать – ценю даже то, что неверное.
Ударит в груди, в горле хриплой волной отзовётся
ночная тревога, как эхо пустого колодца.
И мамина синяя лампа,
что сон охраняла твой с детства,
уже не спасает –
от этой тревоги нет средства.
Осталось подняться, окно протереть рукавами
и сердце упрятать за ветрами и за снегами.
Плывя запорошенной льдиной
всё дальше тропою забвенья,
живым оставаться –
проклятие или везенье…
<2015>
~
На том конце пути
~
На том конце пути всё будет хорошо -
Об этом я узнал, когда пошёл по морю.
Мне был поводырём раскинувшийся шторм,
Невидимое дно - единственным подспорьем;
И не дышала высь над волнами больными,
Когда на берегу тревожный ветерок
Всё бил и бил о ствол ноябрьский листок,
Что падать не хотел вослед за остальными.
Зияет за спиной некормленый очаг -
Необогретых дней бездонным котлованом,
И дружеского нет давно уже плеча,
Чтоб раною своей мою затмило рану.
Я вызнал, походив по переливам боли,
Что надо продолжать, лишь продолжать идти,
По правде доиграть отпущенные роли -
Всё будет хорошо на том конце пути...
Закончилась земля - есть водная тропа;
Небесная за ней, глуха и высока.
Там пенные ковры и звёздная крупа,
И в синей тишине агония листка.
<2013>
По следам угасающих снов
~
Последний над землёй свершив полёт,
душа усталой чайкой приземлилась
на чёрные пески пустынной гавани.
Над нею взвилось племя пауков,
и, точно в саване, белели паутиной
обтянутые крылья.
Языческой громадою светило
в воде по пояс согревало птицы
бескровный остов, смерти монумент,
во мглу грядущей ночи уплывая,
кровавыми тонами морося…
Закат сменила вечная зима
по логике безвременья и боли,
по ветхому канону запустенья,
оторванных листов календаря.
И заржавели птиц железных стаи,
увязшие в коричневом снегу,
и в сад покинутый никто детей не водит,
ведь дети все состарились давно.
Остались лица их в коре древесной –
пройдись по роще, отряхни от снега
замшелые стволы, и ты увидишь,
как много лиц запомнили они.
Что помню я?
Мой шаткий мир однажды,
лишённый цели, сути, сердцевины,
расколот был на тысячу частей.
И ни в одной из них меня не стало.
Ни памяти, ни слЕда не найти…
Один «никто» – на тысячу «ничей».
Что лучше?
Лучше вовремя узнать,
что не было тебя на самом деле
ни для кого в тех неродных мирах,
похожих на кусочки льда в бокале
и на осколки хладного бокала,
что я невольно выпустил из рук.
Вчерашний день…
Он навсегда вчерашний.
Неважно, сколько далей, городов,
разлук и горестей тому назад –
«сегодня» длится много-много лет,
с утра, когда остановилось время.
И вижу я забытый хутор детства.
Мой друг-сноходец медленно плывёт
фигуркой восковой по рекам трав,
к душистым, колким стеблям протянув
худые детские ручонки.
И кажется ему, что звёзды близко,
что сон, который видели вдвоём,
способен времени остановить стрелу
своими первыми, безумными стихами.
Я был бы рад вернуться в этот край,
но на беду уже успел проснуться.
Сны кажутся нам странными с утра,
но почему любое пробужденье,
как должное, мы молча принимаем?
Проснулся – и увидел неба твердь.
В неё вросли ладьи, ферзи и пешки –
законченная партия богов,
и пожелтели мёртвые вьюны,
обнявшие небесной тверди пустошь.
В дали туманной высилась гора,
а на вершине той горы престол,
и никого на нём – лишь пустота
вратами к небу новому. Седьмому?
Но трубы из обглоданных костей
к нему воздел оргАн землетрясений,
призывный ганлин – каждый вздох его
земные толщи приводил в движенье.
Когда-то прежде,
может быть, вчера
касался я сухих его фаланг,
несчётных мёртвых клавиш – но ни звука
извлечь не мог, лишь дикий виноград
в лицо мне брызгал тёмно-синей кровью.
Молчи, как должное всё принимай,
давясь слезами,
как однажды в детстве,
когда на шумной ярмарке тебя
прилюдно поругала мать, –
неважно где, в пристанище каком,
овеянном тоской и страшной тайной,
окажешься:
в тюрьме ли, пряча хлеб
от глаз голодных,
или в мёрзлом ските,
запретными стихами испещрив
свой требник и закладки из берёсты.
Всё это сны – хранители забвенья,
апостолы ночных сердцебиений,
из детства родом
памяти твоей
святые палачи.
Как я хотел бы
эту пустотечность,
пустоконечность
вывести на свет,
к седьмому небу,
к новому престолу,
к той вечной жизни,
о которой грезят
волхвы и духом нищие певцы.
Или навек в волшебную шкатулку,
их запереть,
ключ бросить в полынью –
пусть продают на ярмарке факиры
игралище, обласканное коброй.
Лекарства нет от зим и от закатов.
Последний дождь, переходящий в снег,
меня разбудит –
долго будет мниться,
что в паутине утонувший остов
погибшей чайки всё ещё зовёт,
и птиц железных оседлали дети.
Но вот, они так быстро угасают…
Из зеркала глядит седая старость,
а за окном – цветные тени ночи,
калейдоскоп из тысячи осколков
того, что миром звал когда-то я.
И под дождём никто меня не ищет,
и никого не жду я из дождя…
Отец и мать, не покидайте кров!
Забудьте перед сном свои обиды.
Пусть до утра в камине тлеют угли –
тогда мы завтра встретимся опять.
Нам эта ночь подарит тихий сон,
целебный, тёплый и неторопливый,
последний сон –
ах только б он продлился…
<2016>
Другие статьи в литературном дневнике:
