2.Юность
Вот и закончилось мое детство. На следующий день после выпускного вечера я уже стоял на платформе в ожидании поезда Владивосток-Москва чтобы, пересев в Москве на поезд Москва-Баку, прибыть к месту рождения, где меня должна была встретить сестра матери, тетя Амалия. Мне было 16 лет. Я был наполнен воздухом свободы и готов был лететь в неизвестность, как воздушный шарик. Провожала меня мама. Поезд подошел, шипя, чихая и отплевываясь. Мы поднялись в вагон, нашли нужное место и попрощались. Она вышла, вагон дернулся и я увидел маму в окно. Слезы текли по ее щекам. Это были первые слезы ее, которые я увидел. Мне стало так страшно и неуютно в этом дергающемся помещении, едва ли не до потолка набитом чужими людьми; и мне вдруг стало ясно, что я уезжаю навсегда. Что я никогда больше не увижу ни мать, ни отца, ни брата, ни сестер, ни… всего того, с чем сросся всем своим существом.
Я захотел выскочить, броситься к матери, обнять ее и попросить прощения за «побег», за предательство. Но поезд уже набрал скорость и проводница довольно бесцеремонно вытолкала меня из тамбура. Слезы душили меня и, наконец, вырвались наружу. Неожиданно для себя я разрыдался, да так, что остановиться не было никаких сил. Наверное, это многих раздражало. Насмешливые, грубые фразы раздавались со всех сторон.
«Пошли к нам!» - меня взял за руку какой-то военный. Я не сопротивлялся, продолжая рыдать. Это была настоящая истерика (но свой фанерный чемоданчик я не выпускал!) Мне было невероятно стыдно, но остановить слёзы не мог. К тому же и дар речи я потерял.
Новое купе, отделявшееся от остального вагона повешенной плащ-палаткой, было буквально набито народом. Мне дали стакан воды и отправили «просыхать» на вторую полку. Постепенно пришло успокоение. Поезд уже давно мчался во всю прыть, и я понял, что никакие потоки слез не остановят его. Дальний Восток, похоже, навсегда покидал меня.
Очнувшись, я, наконец, разглядел моего спасителя и всех, сидящих в купе. Это были люди не похожие на тех, к кому я привык в поселке: исковерканные лица, измочаленные, неправильные тела, как будто их долго и старательно завязывали узлами и они, освободившись, еще не до конца распрямились. Военный, который привел меня сюда, был в форме майора НКВД (с недавнего времени КГБ, но для всех была привычна старая «фирма»), очень высокий, могучий, с лицом, изрытом шрамами, страшным лицом.
Увидев, что я вернулся к жизни, он первым протянул мне руку: «Ну, давай знакомиться, - и улыбнулся, улыбка снимала с его лица все уродство, - Василий Тихонович Быковский» Кое-как, через пень колоду я рассказал о себе. Собственно, рассказывать было нечего. Но то, как они слушали мой детский лепет, внимательно, добросердечно, без унизительного подшучивания, окончательно примирило меня с суровой действительностью. Как ни странно, я вошел в их компанию. Мне определили место на третьей полке (спасибо Василию Тихоновичу, чье слово было непререкаемым!) и я был счастлив слушать рассказы людей, проживших фантастические жизни, не сломавшихся, сохранивших в себе честь, совесть и бесконечную доброту.
