М. М. Пришвин, В. Д. Пришвина. Мы с тобой. Дневник
М.: Художественная литература, 1996
http://lib.ru/PRISHWIN/you_and_me.txt
В школе читали Пришвина. "Кладовая солнца" и другие рассказы о природе.
В школе детям дают читать то, к чему они не готовы. Твёрдо убеждена, что Достоевский рано, кроме, разве что рассказов. Причём надо читать вслух и разбирать, обсуждать.
Детей нужно готовить к восприятию литературы. Толстого рано, и Гоголя - очень выборочно.
Постепенно, как лекарство, нужно давать детям литературу. По чайной ложке. Объяснять слова, давать экскурс в историю. Потом дозу увеличивать. Кто "подсядет", тот сам будет увеличивать и увеличивать свою "дозу". Кто нет - значит и не надо.
Что осталось в памяти о Пришвине? Старик с бородкой и с ружьём, который много писал о природе. Занудные описания без диалогов. В 10 не видишь красоты слова. В 10 нужно действие.
Случайно наткнувшись на дневники Пришвина, открыла его для себя. Человека, писателя.
Нельзя рассматривать творчество автора, не обращая внимание на эпоху, на происходящее вокруг, на исторические события.
Вот этого, неизвестного, во всяком случае, для меня Пришвина, захотелось сохранить для памяти.
кусочки из дневника: от его имени и от её.
"...Одиночество. Оно...в качестве эпиграфа ко всему дневнику..."
" Всю долгую жизнь тоскует человек по самому насущному -- по ответному
слову понимающего друга: "Мое искусство как личный подвиг, как счастливую
службу, никто не понял, и до сих пор не нашлось у меня ни одного ученика".
"Может, мне когда-нибудь встретится друг, и я выскажусь ему до конца" . Друг
этот в его представлении -- женщина: "Одной сказать можно -- а ее нет.
Неведомый друг! как глубоко он скрывается, как невозможно трудна наша
встреча! Писать именно и надо об этом. Кончились люди. Луна, звезды,
огромные деревья -- и я, томящийся по другу, которому надо обо всем этом
сказать".
"Любовь и поэзия -- это одно и то же,-- пишет Пришвин в дневнике.--
Размножение без любви -- это как у животных, а если к этому поэзия -- вот и
любовь."
"...Я теперь вспоминаю смирение свое и молчание, и непонятность утраты
своей личности, и упование на будущее, как на беременность... И сейчас время
именно такой всеобщей беременности."
" 8 января (ночью). Я думал: любить женщину -- это открывать в ней
девушку. И только тогда женщина пойдет на любовь, когда ты в ней откроешь
это: именно девушку, хотя бы у нее было десять мужей и множество детей."
" 11 января. Таков ли мой талант, чтобы мог заменить молодость, такая ли
это женщина, чтобы могла удовлетвориться талантом? Кому-то может заменить...
Но та ли эта женщина -- неизвестно."
"...Я рассказала неосторожно о своей встрече с поэтом Клюевым в Сибири.
-- Ничего не понимаю в стихах. Настоящая проза может быть куда
поэтичней, например, моя, -- вдруг точно с нарезов сорвался Пришвин.
Тут-то мелькнула мне впервые догадка, что все в нем -- нарочитая
рисовка, что под ней совсем иной человек. Но его уже не было видно: мелькнул
и исчез, и потому на душе у меня не становилось легче."
"Подлинная любовь не может быть безответной, и если, все-таки, бывает
любовь неудачной, то это бывает от недостатка внимания к тому, кого любишь.
Подлинная любовь, прежде всего,бывает внимательной, и от силы вниманья
зависит сближение".
"...Нет, не счастьем надо было бы назвать нашу трудную с Михаилом
Михайловичем жизнь. Она похожа была скорее на упорную работу, на какое-то
упрямое, непонятное для окружающих строительство. И не росток это зеленый
наивно выглядывал из-под земли,-- нет, я ошиблась, сказав так. Это выплывал
из тумана Невидимый град нашей общей с детства мечты и становился
действительностью, такой, что казалось, можно ощупать рукой его каменные
стены."
"Самым точным было бы сказать (знаю, это прозвучит наивно): эти двое
были захвачены жаждой совершенства для себя и для всех, совершенства
единственно необходимого и,в то же время,безусловно недосягаемого... И,тем не
менее, только идеал совершенства является источником силы, даже у ребенка,
когда он лепит пироги из песка и из камешков возводит здания. Это знает
каждый, кто хоть издали прикосновенен творчеству."
" ...Вот и всплыла наконец на поверхность наша общая тема, и жизни наши в
ней совпали. Эта тема -- загадка: где в любви свет лжеца -- Люцифера и где
истинный свет? Это же самое Пришвин вскоре назовет "загадкой о запрещенной
двери". Отныне мы будем вместе загадку разгадывать, искать к этой двери ключ
и залечивать наши общие старые раны: у меня от Олега, как и у него от
невесты -- они еще тогда сильно болели."
" Мы с ней пробеседовали без умолку с 4 часов до 11 вечера. Что это
такое? Сколько в прежнее время на Руси было прекрасных людей, сколько в
стране нашей было счастья, и люди и счастье проходили мимо меня. А когда все
стали несчастными, измученными, встречаются двое, не могут наговориться, не
могут разойтись. И, наверно, не одни мы такие..."
" Это дошло до меня во второе наше свиданье, когда он рассказывал, как в
лесу сидит неподвижно и вызывает к жизни лесные существа: они проходят
мимо, принимая его за камень. Рассказал, а после вдруг испуганно и доверчиво
поднял на меня глаза: это были глаза ребенка... Голодный добрый ребенок, а
не хитрец, не юродивый и совсем уж не "Пан"!"
" Он настолько подходил ко мне от души -- с вниманием к моему внутреннему
существу, что начисто не замечал во мне наружности -- женщину."
Приходит день -- и он одной строчкой исчерпывает все поставленные ему
и мне много-летние вопросы "физического романтизма", причинившего нам в
прошлом столько страданий, он пишет: "Родственное внимание создает на земле
святую плоть".
Через полгода он вспоминает: "При первой встрече меня впечатлила только
душа ее... Значит, бывает же так у людей, и только у людей так, что вначале
обнимаются только души, соединяются, проникаются и начинают медленно
облекаться в животную плоть, и так происходит не совокупление, а
воплощение. Я могу припомнить, как у моей Психеи создавались ее прекрасные
глаза, как расцветала улыбка, блестели и капали слезы радости. И поцелуй, и
огненное прикосновение, и весь огонь, в котором единился в одно существо
разделенный грехом человек".
" Мое письмо, написанное ему в эти дни. "Дорогой Михаил Михайлович,
сегодня я проснулась, вспомнила, на уроки идти только к четырем часам,
значит, можно спокойно посидеть одной в тишине. Вот тут-то я и
почувствовала, как устала за последние дни и как нужно побыть одной.
Лежу, читаю "Женьшень", и так захотелось с Вами перекинуться
словом,-- терпенья нет дожидаться первого числа! В одиночестве легче
общаться с другим человеком, чем в присутствии его. Почему это? Может быть,
встретив человека, вкладываешь в первое ощущение много своего, того, что
тебе дорого, что ты ищешь, и уже говоришь больше со своей душой, а не с
человеком. Поэтому такую полноту и дают мысленные беседы -- в воображении.
А может быть, и иначе? Может быть, есть редкие и счастливые встречи,
когда открывается настоящая сердцевина человека (та, о которой мы с Вами
говорили, что сохраняется в нас всю жизнь, в которой -- вечная детскость,
которая если утратится, значит -- душа погибла, и т.п.). Она скрыта
наружностью, привычками, характером, нервами, страхом перед жизнью, даже
одеждой. А мы ее вдруг увидим и в нее поверим. Поэтому общение с нею легче в
отсутствие человека с его житейскими наростами, за которыми скрыта
сердцевина. Вот почему я и хочу сейчас с Вами беседовать.
Если моя теория верна -- Вы поймете и об-радуетесь. Если я ошибаюсь --
хорошо ли молчать из трусости, из самолюбия не сделать сейчас того, ради
чего и живем мы на свете? Об этом я сейчас у Вас же прочла, это меня
умилило и заставило бросить книжку и взяться за перо. Вы пишете о Лувене:
"Культура -- в творчестве связи и понимания жизни между людьми". Культура,--
говорю я,-- это полнота жизни, стремление к совершенству, к настоящему
счастью.
"Что наша жизнь -- одна ли, две ли ночи". Нет, гораздо больше: в
драгоценных минутах ощущения чужой души как своей и через это -- в ощущении
единства со всем живым, что способно любить, а способно к этому все. "
" Через 12 лет: "В записях 1940 года есть что-то тяжелое и нудное: мы
тогда не летели, не плыли, а делали сами новую жизнь, и дневники того
времени иллюстрируют любовь как дело жизни, но никак не любовь-песню".
"...трудиться подобно двум чернорабочим -- столько хламу было накоплено
двумя -- и все это надо было раскопать и разгрести! Мы работали всерьез,
навсегда.
Да, это была не юношеская встреча. И это была в те дни, вероятно, еще
не любовь -- мы лишь осторожно и требовательно к ней приближались: мы не
должны были больше ошибаться. "Кто обманывается в ком-нибудь, тот и другого
обманывает. Значит, нельзя обманывать, но нельзя и обманываться". Так
запишет М. М. через полгода."
"...И тогда он сам притронулся к моей руке, остановил ее и сказал:
"Я хочу сделать для вас только самое хорошее. Помните, мне от вас ничего для
себя не нужно".
"...Помните, эта женщина прислана вам, М. М., и она вас приведет куда
следует. За вашу доброту она вам послана. Почем мы знаем -- может быть,
наступает страшное, трудное время и душа ваша становится на место."
"- Скажите же, чем отличается поэзия от любви,-- спросил я.-- Не есть
ли это одно и то же?
-- Поэзия -- это с мужской точки зрения,-- ответила Веда,-- а у
женщины это -- всегда любовь. Радость от встречи того и другого, боль -- от
подмены:
вот и вся наша женская жизнь."
Ну как? Для затравки-то?
Дальше читайте сами. )
Вот так мы влюбляемся: как только заметим вдруг, что у него глаза ребёнка.
Дневники. Встретились двое. Начали свою, новую, общую историю.
Сумели показать, выразить свои чувства и эмоции.
Хорошо!
и последнее: "...любовь как дело жизни, но никак не любовь-песню".
как это правильно и удивительно точно.
Другие статьи в литературном дневнике:
