Шри Ауробиндо. Книга пятая Книга Любви.
КНИГА ПЯТАЯ. КНИГА ЛЮБВИ. ПЕСНЬ ПЕРВАЯ. ПРЕДНАЧЕРТАННОЕ МЕСТО ВСТРЕЧИ.
Но место предначертанное и время были пока скрыты;
Не ведая о том, приближалась она к своей цели безымянной.
Ибо сквозь одеяние слепоты и прихотливый случай
Лежала работа всемудрого Рока,
Наши дела объясняют всезнающую Силу,
Что обитает в принуждающей материи вещей,
Случайно ничего не бывает в космической пьесе,
Но только в свое время и в своем предвиденном месте.
Она пришла в пространство мягкой и изысканной атмосферы,
Которая казалась святыней восторга и юности,
Высокий мир свободы и зеленого восторга,
Где лето и весна вместе лежат и соревнуются
В праздном и дружеском споре,
Взявшись за руки, обсуждали со смехом, кто должен править.
Там предвкушение ударило внезапно широкими крыльями,
Как если бы душа смотрела из лица земли,
И все, что было в ней, ощутило грядущую перемену
И забывая радости явные и обычные грезы,
Покорная Времени зову, предназначению духа,
Была поднята к покою красоты и чистоте,
Которая жила перед глазами Вечности.
Толпы горных вершин набросились на небо,
Толкая плечо соперника по направлению к небесам, чтобы приблизить,
Вооруженные вожди линией железной;
Земля распростертая лежала под их каменной стопой.
Внизу, под ними преклонилась греза изумрудных лесов,
И мерцающие рамки одиночества как сон:
Бледные воды бежали, мерцая подобные нитям жемчужным.
Глубокий вздох, блуждающий среди счастливых листьев;
Веющие прохладой, неторопливые, обремененные наслаждением стопы
Бриза, робели, запинаясь, запутавшись среди цветов.
Белый журавль, живая, неподвижная полоска,
Павлин и попугай, украшали почву и дерево,
Мягкий плач голубиный, украшал воздух влюбленный,
И огненно-крылые дикие утки плавали в серебряных заводях.
Земля в уединении лежала со своим великим любовником – Небом,
Не скрытая перед его лазурным глазом.
В роскошном экстазе восторга,
Она своих нот расточала любовную музыку,
Изобилуя страстными образцами своего цветения,
И праздничным буйством своих ароматов и оттенков.
Прыжки и крики, суета были вокруг,
Незаметная поступь ее преследующих вещей,
Шероховатый изумруд ее гривы кентавра,
Сапфир и золото ее тепла и огня.
Волшебница своего внезапного счастья,
Радостная, сердцем чувствующая, беззаботная и божественная,
Жизнь бежала или скрывалась в ее комнатах полных восторга;
Позади всего этого был погруженный в думу Природы грандиозный покой.
Мир первозданный был там, в этой груди,
Хранил не потревоженной борьбу птиц и зверей.
Глубокомысленный ремесленник, человек еще не пришел
Чтоб положить свои руки на счастливые, несознательные вещи,
Там не было мысли, ни измерителя, ни усилия ужасноглазного,
И жизнь не узнавала этих разногласий, ни этих целей.
Могучая Мать лежала распростершись беззаботно.
Все соответствовало ее первому плану удовлетворения;
Побуждаемого радости вселенской волей,
В своей зеленой радости цвели деревья,
И дети первобытные не задумывались о боли.
В конец сурового и гигантского тракта,
Конфликтующих глубин и важных вопрошающих холмов,
Вершины, подобные обнаженной аскезе души,
Вооруженные, далекие и безысходно великие,
Подобно бесконечностям, которые лежат позади
Закрытой мыслям восхищенной улыбке Всемогущества танца.
Лесной ковер, вершинами своими вторгался в небеса
Как будто аскет с синим горлом всматривался
Из каменной тверди своей горной кельи,
Внимая краткому довольству дней;
Его обширный дух расположился позади.
Могучий ропот огромного отступления
Ухо осаждал, печальный, безграничный зов,
Как от души уходящей из мира.
Это была сцена, которую двусмысленная Мать
Выбрала для своего краткого, счастливого часа;
Здесь, в этом уединении от мира далеком,
Она начала свою партию в радости мира и борьбе.
Здесь ей были открыты таинственные участки,
Таинственные двери восхищения и красоты,
Крылья, что шепчут в доме золотом,
Храм сладости и феерический проход.
Странник на грустных дорогах Времени,
Бессмертие под ярмом смерти и рока,
Священная жертва от сфер блаженства и боли,
Любовь в первозданном краю Савитри повстречала.
Конец первой песни. Книга пятая.
КНИГА ПЯТАЯ. КНИГА ЛЮБВИ. ПЕСНЬ ВТОРАЯ. САТЬЯВАН.
Она запомнила все в этот день судьбоносный,
Дорогу, что не рисковала во впечатляющих глубинах,
Но поворачивала прочь, чтоб избежать человеческих домов,
Первозданное в своей монотонности мощной,
Утро, подобно блестящему провидцу свыше,
Страсти вершин терялась в небесах,
Титанический ропот бесконечных лесов.
Словно радости створка ворот была там,
Вращалась с безгласным намеком и магическим знаком,
На окраине неведомого мира,
Ложилась дуга отступающая, поддерживающая солнце,
Кущи странных цветов, словно глаза пристальные нимф,
Выглядывали их своих тайников в открытое пространство,
Ветви, шепчущие неизменности света,
Давали прибежище неясному и закрытому счастью,
И неторопливый, непостоянный, попутный бриз,
Бежал подобный вздоху скользящему счастья,
Над сонными травами, украшенными зеленью и золотом.
В груди уединенности лесной, скрытые,
Среди листвы взывали голоса обитателей,
Сладкие, подобно увлеченному желанию и незримые,
Крик, отвечающий низкому, настойчивому крику.
Позади спали немые, изумрудные дали,
Пристанище страстной Природы, завуалированное, отрицающее
Все, кроме своего собственного взгляда потерянного и дикого.
Земля в этом прекрасном прибежище свободна от забот,
Мурлыкала душе песню силы и мира.
Один лишь след там был походки человека:
Единственный путь, устремлялся подобно тонкой стреле
В эту грудь жизни обширной и тайной,
Пронзая эту огромную грезу одиночества.
Здесь впервые встретила она, на земле ненадежной,
Единственного, для кого ее сердце пришло так далеко.
Как может душа на фоне окружения Природы,
Встать на мгновение в доме сна,
Созданном пылким дыханием жизни.
Так он появился на окраине леса,
Остановившись меж рельефом зеленым и золотым лучом.
Словно оружие живого Света,
Прямой и высокий, подобно копью Бога,
Его фигура возглавляла великолепие утра.
Благородный и чистый, как широкое, мирное небо
Ликом мудрости молодой, был его лоб;
Свободы властная краса была в изгибах его членов,
Радость жизни была в его открытом лице.
Его взгляд был широким рассветом богов,
Его голова – юного Риши, прикосновение света,
Его тело – телом возлюбленного и царя.
В великолепии зари его силы,
Возведенной подобно движущейся статуе восторга,
Он освещал границу страницы лесной.
Из невежественного, страстного труда годов,
Он пришел, покинув шумную драму человека,
Ведомый мудростью враждебного Рока,
Чтоб встретить древнюю Матерь в ее рощах.
Он вырос в ее божественном общении,
Дитя, взлелеянное одиночеством и красотой,
Наследник уединенной мудрости веков,
Брат солнечного света и неба,
Странник, общающийся с бездной и с запредельным.
Знаток Вед, неписаной книги,
Внимательно вчитывающийся в мистическое писание ее форм,
Он улавливал ее священное значение,
Узнавал ее огромное воображение, замкнутое в сферы,
Учился у возвышающих ручьев и леса,
И голосов солнца, пламени и звезд,
И воспевания волшебных певцов на ветвях,
И бессловесному учению существ четвероногих.
Поддерживаемый в самонадеянных шагах ее неторопливыми, великими руками,
Он склонялся под ее влиянием, подобно цветку под дождем,
И, подобный цветку и дереву естественно рос,
Расширяясь с прикосновением ее формирующих часов.
Господство свободных натур ему принадлежало
Их восхождение радости и покою просторному;
Единый с единственным Духом, обитавшим во всем,.
Он возложил переживание к стопам Божества;
Его ум был открыт к ее уму бесконечному,
Его деяния были ритмом, созвучным ее силе изначальной;
Он подчинил ее мыслям, свои смертные мысли.
Этот день повернул его от привычных путей;
Ибо Единственный, тот, кто знает ношу каждого момента,
Может двигаться во всех наших намерениях или шагах беззаботных,
На его стопы положил предназначения чары,
И потянул его к краю цветущего леса.
Сначала ее блеск, что принял жизни миллионы форм
Беспристрастно, чтоб заселить свое сокровище – дом,
Вместе с небом и цветком, и горой, и звездой,
Охотнее пребывал в сияющих, сценах гармоничных.
Он видел зеленое золото дремлющей поляны,
Волнующиеся травы в неторопливой походке ветра,
Ветви, не оставляемые в покое зовом диких птиц.
К Природе пробужденного, но еще не уловившего жизнь,
Страстно жаждущего заключенного, из Бесконечности,
Бессмертного борца, в своем смертном доме,
Эту гордость и власть, страсть Бога сражающегося,
Он видел этот образ в завуалированом божестве,
Это мыслящий хозяин земного творения,
Это конечный результат звездной красоты,
Но видел только как ясные и обычные формы,
В которых дух – искусник не нуждается в своей работе,
И откладывал в кладовые темные памяти.
Взгляд, поворот, решают наш неуравновешенный рок.
Так, в час, который сконцентрировал ее всю,
Блуждая, не оповещенная, медлительным, поверхностным умом,
Разведчиком небрежным под ее покрывающими веками,
Любовалась красотой безразличной и не заботилась о том,
Чтоб пробудить дух тела своего к этому царю.
Так она пройти могла по случайным дорогам невежества,
Упуская зов Неба, теряя жизни цель,
Но бог в это время прикоснулся к ее сознательной душе.
Ее видение установилось, уловило – и все было изменено.
Сначала ее ум обитал в грезах идеальных,
Этими преобразователями земных интимных знаков,
Что делают известные вещи намеками невидимых сфер.
И увидела в нем гения этого места,
Фигуру символическую, стоящую посреди сцены земной,
Царя жизни, очерченного в воздухе нежном.
Но все же это было мечтой мгновения,
Ибо внезапно сердце ее взглянуло на него,
Используя взор страстный, с которым мысль не может сравниться,
И ближе познало его, чем свои собственные ближайшие струны.
В мгновение все поразилось, и было уловлено,
Все лежало обернутое в бессознательный экстаз,
Иль под цветными веками воображения,
Держалось в зеркале обширном грезы,
Вперед прорвалось в пламя, чтоб мир переделать,
В этом пламени она к новым вещам была рождена,
Волнение тайное поднялось из ее глубин;
Словно подстегнутая, выпрямившись от беспечного сна,
Жизнь побежала взглянуть изо всех ворот чувств:
Неясные мысли и радость в лунном тумане небес,
Чувства, как при рождении вселенной,
Пронеслись сквозь суматоху пространства ее груди,
И вторглись толпою богов золотых:
Поднимаясь к гимну чуда жрецов,
Ее душа широко двери распахнула к новому солнцу.
Работала алхимия, преобразование пришло;
Отправленный лик был обработан чарами Господа.
В безымянном свете двух приближающихся глаз.
Стремительный и судьбоносный поворот ее дней,
Явился и простерся к блеску неведомых миров.
Затем, мистическим толчком ее сердце содрогнулось,
Шевельнулось в груди и вскричало, словно птица,
Которая друга своего слышит на соседствующей ветке.
Стук быстрых копыт прекратился, огромные колеса запнулись;
Колесница встала, как пойманный ветер.
И Сатьяван выглянул из дверей своей души,
И ощутил очарование ее мелодичного голоса,
Наполнявшего его юности пурпурный круг и выносил
Призрачное чудо совершенного лица.
Покоренный медом, странного цветка – рта,
Привязанный к духовному пространству, открывающемуся вокруг лба,
Он повернулся к видению, как море к луне,
И испытавший грезу красоты и изменения,
Открыл ореол вокруг головы смертного,
И преклонился перед новым божеством в вещах.
Его природа само ограниченная разрушилась словно в огне;
Его жизнь, в жизнь иную взята была.
Великолепные идолы его мозга,
Распростертые пали из этих ярких достаточностей,
Как от прикосновения бесконечности новой,
Чтоб поклоняться божеству более великому, чем собственное.
Неведомая, повелительная сила его к ней притянула.
Изумляясь, он шел по золотому газону:
Взгляд встретил близкий взор, и в объятия видения схватил.
Там облик был благородный, величественный и спокойный,
Как будто окруженный сиянием раздумий,
Пядь, дуга медитирующего света,
Как словно через некий тайный нимб была полу видима;
Ее внутреннее зрение еще помнящее, знало,
Лоб, корону несущий всего ее прошлого,
Два глаза, ее постоянные и вечные звезды,
Товарищи и суверены глаза, что претендовали на душу,
Веки, знакомые на протяжении многих жизней, обширные грани любви.
Он встретил в ее внимании, взор своего грядущего,
Обещание, огонь и присутствие,
Видел воплощение грез эпохальных,
Мистерию восторга, для которого стремления все
В этом мире смертности краткой,
Сотворенное в материальной форме его очень личное.
Эта фигура золотая, данная ему в объятия.
В груди своей скрывала от всех его целей,
Чары, чтоб принести блаженство Бессмертного на землю,
Чтоб обручить истину небес с нашими смертными мыслями,
Чтобы поднять сердца земные ближе к солнцу Вечного.
В этих душах сейчас, здесь воплотившихся,
Любовь вниз принесла силу из вечности,
Чтобы из жизни сделать новую, не умирающую основу.
Волной вздымалась его страсть из бездонных глубин;
Метнулась к земле из забытых, далеких высот,
Но сохранила свою природу бесконечности.
На молчаливой груди этой забывчивой земли,
Хотя и кажемся мы существами незнакомыми при встрече,
Наши жизни друг другу не чужды, соединяемся не как посторонние,
Движимые один к другому силой беспричинной.
Душа распознать может душу ей отвечающую,
Пересекая разделяющее Время по дорогам жизни,
Постигшая, закутанная странница, оборачиваясь, обретает вновь
Знакомое великолепие в неведомом лице,
И прикасалась предостерегающим пальцем быстрой любви
Снова трепещет в радости бессмертной,
Неся тело смертное к восторгу.
Внутренняя Сила, которая знает за пределами знаний наших,
Мы более велики, чем наши мысли,
И иногда земля открывается здесь нашему зрению.
Жить, любить – это особенности бесконечных вещей,
Любовь является славой из вечности сфер. ( в этом отрывке, в оригинале Любовь употреблено в муж. роде – his, he)
Униженная, обезображенная, осмеянная низкими силами,
Что крадут ее имя и форму, и экстаз,
Она все еще божество, которое все может изменить.
Мистерия пробуждается в нашем несознательном веществе,
Блаженство рождено, что может переделать нашу жизнь.
В нас любовь обитает, словно цветок нераскрывшийся,
Дожидаясь стремительного момента души,
Или скитается в своем очаровательном сне, среди вещей и мыслей;
Бог – дитя, в игре ищет себя,
Во многих сердцах и умах и формах живущих:
Он медлит, ждет знака, который сможет узнать,
И когда знак приходит, пробуждается к голосу слепо,
Прикосновению, взгляду и выражению лица.
Его инструмент – неясный, материальный ум,
Небесной интуицией, ныне позабытой становится,
Он ловит некий знак внешнего очарования,
Чтобы вел его среди толчеи намеков Природы,
Читает истины небесные в подобии земном,
Образа жаждет во имя божества,
Предвидит бессмертности форм,
И принимает тело как скульптуру души.
Любви благоговение, подобно провидцу мистичному,
Сквозь зримое прозревает незримое,
В земном алфавите находит богоподобный смысл;
Но ум думает при этом: «Храни единственного.
Ради которого, моя пустая жизнь столько ждала,
Храни нежданного повелителя моих дней.»
Сердце чувствует сердце, члены кричат отвечающим членам;
Все стремится, чтобы объединить в единстве все.
Слишком далеко от Божественного, Любовь ищет правду,
И Жизнь слепа, и инструменты лживы,
И Силы здесь трудятся, чтобы унизить.
Пока еще может видение прийти и радость достижима.
Но редкостна та чаша, что подходит для любви нектарного вина,
Как редок сосуд, что может сохранить рождение Бога;
Душа, через тысячи лет, достигшая готовности,
Это форма живая для Нисхождения всевышнего.
Так узнали друг друга, несмотря на столь чуждые формы.
Хотя неведомы зрению, хотя ум и жизнь
Изменились, чтобы вместить новое значение,
Эти тела сложили поток бесчисленных рождений,
И дух для духа остался тем же самым.
Радостью изумленные, которой ждали так долго,
На своих непохожих путях, возлюбленные встретились,.
Странники сквозь бесконечные равнины Времени,
Притянутые вместе из судьбой ведомых странствий,
В одиночестве замкнутой самости их человеческого прошлого,
К быстрому восторгу грез радости грядущей,
И к неожиданному дару их очей.
К открывающемуся величию взгляда,
Пронизывающая форму, память духа пробудилась в чувстве.
Была разорвана мгла, которая лежала меж двумя жизнями;
Ее сердце приоткрыло вуаль, а он чтобы найти ее обернулся;
Привлеченные как звезда звездой в небесах,.
Они друг другу изумлялись и восторгались,
И влечением сплетались в молчаливом взоре.
Мгновение прошло, что было вечности лучом,
Начался час, матрица нового Времени.
Конец второй песни, книги пятой.
КНИГА ПЯТАЯ. КНИГА ЛЮБВИ. ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ. САВИТРИ И САТЬЯВАН.
Из безголосой мистерии прошлого,
В настоящем, не знающем забвения оков,
Эти духи встретились на Времени дорогах.
Но все же в сердце своем тайных самостей,
Сразу же осознали друг друга, предупрежденные
Тем первым зовом восхитительного голоса,
И первым видением предначертанного лица.
Когда существо из глубин своих кричит другому,
Позади той завесы внешних чувств,
И стремится найти слово, открывающее сердце,
Речь страстную проявляющую потребности души,
Но невежество ума покрывает зрение внутреннее,
Лишь малое прорывается сквозь наши оковы земного творения,
Так они встретились ныне в этот значимый час,
Таково совершенное распознание в глубинах,
Память потеряная, единство ощущалось утраченное,
Так Сатьяван сказал первым Савитри:
«О ты, кто пришла ко мне из Времени безмолвий,
Твой голос все же пробудил мое сердце к неведомому блаженству,
И больше чем земля, твоя душа мне говорит,
И больше чем земля меня твой взор окружает,
Каково твое имя среди сынов человеческих?
Откуда ты пришла, рассветами наполнив дни духа моего,
Ярче чем лето, ярче, чем мои цветы,
В границах моей уединенной жизни,
О Солнечный свет, сформированный в подобие девы золотой?
Я знаю, что могущественные боги, являются друзьями земли.
Среди представлений пышных дней и сумерек,
Я долго странствовал с моей душою – пилигримом,
Движимый чудом знакомых вещей.
Земля не может скрыть от меня той силы, что она покрывает:
Даже двигаясь среди сцены земной,
И обычных поверхностей земных вещей,
Мое зрение видело, не ослепленное формами ее;
Божество смотрело на меня из привычных событий.
Я был свидетелем на свадебном торжестве зари,
Позади пылающей завесы неба,
Я шел одиноко дремотными берегами полудня,
Или пересекал пустошь золотую, залитую светом
Проходя великими просторами великолепия и огня.
Или луну встречал, изумленно скользящую сквозь небеса,
В ненадежном просторе ночи,
Иль маршировали звезды, по своему длинному сторожевому маршруту,
Пронизывая своими остриями бесконечности:
День и сумерки открывали мне скрытые формы;
Ко мне приходили фигуры с тайных берегов,
И счастливые лица смотрели из пламени и луча.
Я слышал странные голоса, пересекающие волны эфира,
Кентавра волшебные песни волновали мой слух;
Взглянул на Апсар, купающихся в прудах,
Я видел нимф лесных, смотрящих сквозь листву;
Ветра показали мне своих тяжело ступающих господ,
Я видел принцев Солнца,
Пылающих в домах из света с тысячью колонн.
Так ум мой грезить смог и сердце - бояться,
Что с некоего чудесного ложа, за пределами нашего воздуха,
Восстав в просторное утро богов,
Ты гнала лошадей из миров Громовержца.
Хотя твоя красота кажется сродни небесам,
Гораздо больше радует мысли мои знание,
Что смертная сладость улыбается твоими губами,
И сердце твое может биться под человеческим взором,
И грудь твоя, вздымаясь, может трепетать от взгляда,
И твой ответ, смущенный - голос рожденный землей.
Если наши, оспариваемые временем привязанности ты в состоянии ощущать,
Земным комфортом простых вещей сможешь довольствоваться,
Если твой блеск сможет обитать удовлетворенно на земле,
И эта небесная полнота восторга,
Твое тело золотое, что играет с утомлением,
Подавляя своей грацией нашу, земную, пока
Хрупкая, проходящая сладость вкуса пищи земной,
Задерживают тебя и стремительный поток бурлящего вина,
Спускайся. Пускай закончится странствие твое, к нам снизойди.
Близко обитель отшельническая моего отца
Скрытая высокими рядами этих молчаливых королей,
Певших голосами хоров, в одеяниях красок,
Чье пение повторяется расшифрованное из музыкальных нот
Страстных, написанных цветами ветвей,
И наполняет часы своими мелодичными криками.
Среди приветливого гула множества пчел,
Владей нашим медовым королевством лесов;
Позволь мне провести тебя в жизнь изобилия.
Бесхитростна, проста жизнь отшельника лесного;
Но все же украшена она драгоценностями земли.
Дикие ветры бегут – визитеры, среди качающихся вершин,
Спокойными днями, небесного покоя стражи,
Лежащие свыше, на пурпурном одеянии небес.
Смотрят вниз на знатную тайну и тишь,
И струятся свадебные воды, поющие внутри.
Огромные, шепчущие, разнообразные, вокруг
Высокие боги лесные их взяли в свои руки,
Час человеческий, - гость их пышности вековой.
Восходы, украшенные зеленью и золотом,
Солнечный свет и тень, гобеленом на стене,
Претворились в покои для отдыха, для тебя подходящие».
Она помолчала какое-то время, словно слушая еще голос его,
Не желая прерывать очарование, затем медленно молвила.
Она отвечала задумчиво, «Я Савитри,
Принцесса Мадры. Кто ты? Какое имя
Музыкой звучащее на земле, символизирует тебя перед людьми?
Какая ветвь королей наводнена удачливым потоком
Расцвела наконец, в счастливом роду?
Почему ты обитаешь в непроходимом лесу,
Вдалеке от деяний, которых требует твоя славная юность,
Прибежище отшельника и первобытные раздумья земли,
Где только со своей свидетельствующей самостью скитаешься,
В нечеловеческом одиночестве зелени Природы,
Окруженный громадами молчаний?»
И Сатьяван Савитри ответил:
«В те дни, когда еще взгляд его ясно смотрел на жизнь,
Царь Дьюматсена, Шалвой некогда правил,
Всеми пространствами, что от вершин,
Провожающих свои дни в изумрудном восторге,
В доверительном разговоре со странниками ветрами,
Оборачиваются, глядя назад на южные небеса,
И склоняют свои бока над размышляющими холмами.
Ночь живая заключила сильного человека пути,
Небесные, сияющие боги назад отозвали свой дар беспечный,
Забрали из глаз пустых свою радость и помогающий луч,
И увели непостоянную богиню прочь от него.
Изгнанник из империи внешнего света,
Потерянный для дружбы видящих людей,
Он пребывает в двойном одиночестве, внутри,
И в священном шелесте лесов.
Я, Сатьяван, сын этого царя, жил
Удовлетворенный, ибо не знал еще тебя,
В моем высоком одиночестве духа,
И в жизненном, гигантском шепоте, родственном мне.
Вскормленный простором, ученик одиночества.
Великая Природа пришла к своему, вновь обретенному ребенку;
Я правил в царстве рода более благородного
Чем человек может создать на почве косной Материи;
Я встретил непосредственность земли первобытной,
Я наслаждался близостью Бога – младенца.
В великих, украшенных гобеленами палатах ее государства,
Свободный, я обитал в безграничном дворце,
Теплой матерью всем нам потакавшей,
Воспитывался вместе с братьями родными в ее доме.
Я лежал в обширных, обнаженных объятиях небес,
Сияние солнечного света, благословляя, обнимало мой лоб,
В ночи, лунные лучи серебряным экстазом
Меня целовали смутными веками сна. Земные восходы мне принадлежали;
Влекомый слабым шепотом часов зеленью одетых,
Я блуждал затерявшись в лесах, внимая голосу
Ветров и вод, товарищей солнечной радости,
Слушатель речи вселенской:
Мой дух, внутри удовлетворенный, знал
Наше богоподобное право первородства, и наслаждался нашей жизнью,
К которой были близки владения земли и небес.
Пред тем, как Рок привел меня в этот мир изумрудный,
Пробужденный каким то предвидящим касанием внутри,
Предчувствие ранее достигло моего ума,
Великое, бессловесное, животное сознание земли
Теперь так близко стало мне, оставившему прежнюю помпезность,
Чтобы жить в этом роптании грандиозном, неясном и обширном.
Уже встречал ее я, в грезах духа моего.
Как будто в более глубокую страну души
Перенося земли образ оживленный,
Сквозь внутреннее видение и чувство пробуждение пришло.
Зримые чары преследовали мои мальчишеские часы,
Все вещи, уловленные глазом в линиях цветных,
Были увидены заново, через интерпретирующий ум,
Который исследовал форму, чтоб душу уловить.
В раннем детстве ребенок – бог, взял мою руку, которая держала,
Двигалась, велась поиском его прикосновения,
Сияющие формы и оттенки, что проплывали сквозь его взгляд;
Высвеченные на странице и камне, они говорили человеку.
Посетители великолепной красоты моими близкими были.
Гордость ржущая стремительной жизни, что странствует
Ветрогривая через пастбища наши, видящая мое настроение,
Бросала формы скорости; стадо оленей пятнистых
На фоне вечереющего неба, песней становились
Вечерней тишины души.
Я уловил каким-то вечным глазом внезапно
Царя – рыболова вспыхнувшего в темнеющем пруду;
Неторопливый лебедь, серебрящийся в озере лазурном,
Форма магической белизны, парусом проплывала сквозь грезу;
Листья трепещущие в порывах страсти ветра,
Шаловливые бабочки, цветы сознательные воздуха,
И крылья странствующие в голубой бесконечности,
Жили в записях моего внутреннего зрения;
Деревья и горы стояли там, подобно мыслям Бога.
Сияющие, длинные выступы в живых одеяниях,
Павлин, раскинувший на легком ветру свои луны,
Раскрасил память мою, словно фресками стену.
Я вырезал мое видение из дерева и камня;
Я эхо слов всевышнего ловил,
И мерял ритм – пульс бесконечности,
И сквозь музыку слышал извечный Голос.
Я ощущал прикосновение скрытое, я слышал зов,
Но не мог обнять тело Бога моего,
Или удержать в ладонях стопы Матери Мира.
В людях встречал я чуждые части Себя,
Что ищут фрагменты и во фрагментах живут:
Каждый в себе жил и для себя одного,
И с остальными соединялся лишь мимолетными узами;
Каждый чувствовал страсть над своей поверхностной радостью и горем,
Но Вечного не видел в своем тайном здании.
Я с Природой беседовал, размышлял с неизменными звездами,
Огнями сторожевыми Бога пылающими в невежестве Ночи,
И видел, как на ее могучий лик падал
Пророческий луч от Вечного солнца.
Я сидел с лесными мудрецами в их трансе:
Там проливались пробуждающие потоки алмазного света,
На миг я уловил присутствие Единого во всем.
Но еще была слаба последняя трансцендентальная сила,
И все еще Материя спала, от Господина свободная.
Дух был спасен, тело – потеряно и немо,
Пока жило со Смертью и Невежеством древним;
Несознание было его основой, а судьбой – Пустота.
Но ты пришла и непременно все изменится:
Я почувствую Мать Мира в членах твоих золотых,
И мудрость услышу ее, в твоем священном голосе.
Ребенок Пустоты переродится в Бога,
Моя Материя ускользнет от транса Несознания.
Мое тело, подобно духу моему будет свободно.
Оно избежит Невежества и Смерти».
И Савитри, все еще размышляя, ему отвечала:
«Говори больше мне, говори еще, О Сатьяван,
Говори о себе, обо всем, что ты есть внутри;
Я знаю тебя, словно мы вечно жили
Вместе, в покоях наших душ.
Говори, пока свет не придет в мое сердце,
И ум мой смертный сможет понять,
Все, что бессмертное существо во мне ощущает,
Оно знает, что ты - это, что дух мой искал,
Среди скопления земных форм и ликов,
На протяжении золотых пространств моей жизни.»
И Сатьяван, подобно арфе отзывающейся
Флейте настойчивой, зовущей,
Ее вопросам отвечал и проливал к ней поток речей,
Сердца своего многоцветные волны:
«О золотая принцесса, совершенная Савитри,
Я более скажу, чем недостаточные слова могут говорить,
Обо всем, что ты намеревалась спросить, о неведомом,
Обо всем, что молнии – вспышки любви приоткрыли,
В великий час проявления богов.
Даже краткая близость мою жизнь изменила.
Ибо теперь я знаю, что все, чем я жил и чем был
Двигалось навстречу этому мгновению, моего сердца возрождению;
Я посмотрел назад, на смысл существования своего,
Душа была подготовлена на почве земной для тебя.
Когда-то мои дни, были подобны дням других людей:
Делать и думать – было все, дышать и наслаждаться;
Это было широтой и высотою смертной надежды:
Но все же наступили проблески самости более глубокой
Которая живет за Жизнью и действия ее делает свою сценой.
Правда была ощутима, что от ума свою форму скрывает,
Величие, трудящееся ради скрытого финала,
И смутно, сквозь формы земли там виднелось
Нечто, чем жизнь еще не является, но стать должна.
Я ощупью искал Мистерию с факелом - Мыслью.
Эти проблески светились со словом абстрактным,
Наполовину видимое окружение и странствия шаг за шагом,
Они слагались на карте в систему Самости и Бога.
Я не мог жить истиной, о которой она говорила и думала.
Я обернулся, чтобы уловить эту форму в видимых вещах,
Надеясь запечатлеть это правило смертным умом,
Возлагая узкую структуру мирового закона
На Бесконечности свободу,
Тяжелый, жесткий скелет внешней Истины,
Ментальная схема механической Силы.
Этот свет показывал больше чем тьма не исследованная
Он делал изначальную Тайну более мистичной;
Не мог анализировать космическую Вуаль,
Или заметить Чуда- работника скрытую руку,
И след образца его магических планов.
Я нырял во внутренний, видящий Ум,
И тайные законы узнавал и волшебство,
Что из Материального ума делает смущенного раба:
Мистерия не была разрешена, но только более углубилась.
Я пытался намеки найти, в Красоте и Искусстве,
Но Форма не в силах открыть внутри обитающую Мощь;
Лишь символы свои бросает нам в сердца.
Взывала настроения себя, знак призывала
Всей славы задумчивой, в чувстве сокрытой:
Я жил в луче, но не предстал пред Солнцем.
Я на мир смотрел и терял Себя.
И когда я Себя находил, Я мир терял,
Терял свои другие самости и тело Бога,
Звено связующее конечное, с Бесконечным,
Мост между проявлением внешним и Истиной,
Мистическая цель, для которой мир сотворен,
Человеческое восприятие Бессмертия,
Но теперь золотое звено пришло ко мне твоими стопами,
И Солнце Его золотое ко мне воссияло с твоего лица.
Ибо теперь другое царство с тобой приближается,
И божественные голоса наполняют мой слух,
Мир новый, странный в твоем взоре плывет ко мне,
Приближаясь подобно звезде из небес неизвестных;
Крик сфер с тобой приходит и песня
Пылающих богов. Я дышу полной грудью
И двигаюсь в огненном марше мгновений.
Мой ум преображается в провидца восторженного.
Подобно пене летящей, странствующей по волнам блаженства,
Он изменил мое сердце и землю изменил вокруг:
С твоим приходом все наполняется. Воздух, почва, потоки,
Несут убранство свадебное, что бы тебе соответствовать,
И солнечный свет оттеняет оттенки твои.
Из-за внутренней перемены моей, от взгляда твоего.
Ближе ко мне подойди, из своей колесницы света,
На эту зеленую траву, землею нашей не пренебрегая.
Ибо здесь пространства тайные сделаны для тебя,
Чьи длинные, изумрудные пещеры укроют твою форму.
Разве ты не сделаешь это блаженство смертное сферой своей?
Сойди, О счастье, своей лунно – золотой стопой
Укрась поверхность земли, на которой мы во сне лежим.
О моя сияющая, принцесса красоты, Савитри,
Моим восторгом, и своей собственной радостью вынужденная,
Войди в мою жизнь, свою палату и святилище свое,
В великом спокойствии, где духи встречаются,
Ведомая моим молчаливым желанием в мои леса,
Позволь неясным, шелестящим аркам над тобою склониться;
Единые с дыханием вещей из вечной жизни,
Удары сердца своего приблизь ко мне, пока не наступит
Очаровательный от аромата цветов
Момент, который все нашептывания вспомнит,
И каждую птицу запомнит с криком своим.»
Увлекаемая страстными словами, словно ударами плетей,
Ее бездонная душа, смотрела на него из глаз ее;
Оставлявшими ее губы мелодичными звуками она говорила.
Это произнесенное, одинокое слово сказало все:
О Сатьяван, я услышала тебя и я знаю;
Я знаю что ты и только ты, создание Его.»
Затем она вниз сошла со своей высокой, изукрашенной колесницы
Нисходя с мягкостью и запинающейся поспешностью;
Ее многоцветные уборы, блистая в свете
На мгновение воспарили над ласкаемой ветром травой,
Смешавшись с мерцанием ее тела луч,
Был подобен восхитительному плюмажу расположившейся птицы.
Ее сияющие стопы на газоне зеленого золота,
Рассыпали память странствия лучей,
И своим легким весом исполнили невысказанные желания земли,
Лелеемые в ней таким кратким прохождением по почве.
Затем, вспорхнув подобно светлым, блестящим мотылькам, ее руки
Приняли из рук освещенных солнцем лесного края,
Груз его ликов драгоценных, собравшихся в соцветья,
Компаньонов весеннего времени и ветра.
Гирлянда белая укладывалась в форму простую,
Ее быстрые пальцы учили песню цветов,
Движение строф свадебного гимна,
Проникли в ароматы и погрузились в оттенки,
Они смешали своего устремления знаки цветные и стали единым
Цветением чистоты и страсти своей.
Таинство радости в драгоценных ладонях
Она несла, символ цветочный, своей жизни подношение,
Затем с воздетыми руками, что трепетали немного сейчас.
В близости совершенной, которой желала ее душа,
Это сладости узы, знак яркий их союза,
Она возложила на грудь желанную ее любви.
Словно склоняясь перед неким богом милосердным,
Который сиял из своего тумана величия,
Чтобы наполнить красотой часы почитателя,
Она согнулась и коснулась стоп его боготворящими ладонями;
Она сделала свою жизнь его миром, для его поступи,
И сделала свое тело комнатой его восторга,
И свое бьющееся сердце – помнящим блаженство.
Он наклонился к ней и взял в свою собственность,
Их обрученные стремления соединялись, словно складки надежд;
Как будто овладел всем богатством мира,
Обвенчавшись со всем, чем он был и стал собой,
Неисчерпаемая радость сделала его единым,
Он вобрал всю Савитри в объятия свои.
Его объятия, ее окружающие стали знаком,
Замкнутой близости на протяжении неторопливых, интимных лет,
Первым сладостным результатом восторга грядущего,
Единой, интенсивной краткостью всей долгой жизни.
В просторном мгновении встречи двух душ,
Она ощущала свое существо плывущем в нем, как в волнах
Реки, текущей в могучий океан.
Когда душа погружается в Бога,
Чтобы жить в Нем вечно, и знать Его радость,
Ее сознание воспринимало его одного,
И вся ее самость отдельная была утрачена в нем.
Как звездное небо окружает землю счастливую,
Закрыл он ее в своем кругу блаженства,
Закрыл в себе мир и ее.
Бескрайняя изоляция их сделала едиными;
Он сознавал ее, окутывающую его,
И дал ей проникнуть в самую душу
Словно мир духом мира заполнился,
Словно смертный в Вечности пробуждается,
Словно конечное открывается Бесконечному.
Так, они на какое то время затерялись друг в друге,
Затем вернувшись назад, из своего долгого экстатичного транса,
Вошли в самости новые и новый мир.
Ныне каждый из них был частью единства другого,
Мир был для них сценой их двойного самообнаружения,
Или их собственных соединенных существ более обширною рамкой.
На высоком, пылающем куполе дня,
Судьба связала узел из нитей утреннего сияния,
Когда управление благоприятного часа
Сердечные узы перед солнцем, их свадебный огонь,
Венчание вечного Господа и Супруги
Снова заняло место на земле, в человеческих формах:
В новом акте драмы мировой,
Соединенные Двое начали великую эру.
В тишине и шепоте изумрудного мира,
В бормотании священника – ветра священных стихов,
Среди хорала шепчущих листьев
Две половинки любви соединились вместе и стали одним.
Естественное чудо сработало еще раз:
В неизменном, идеальном мире
Один человеческий миг стал вечным.
Затем внизу тропинки узкой, где встретились их жизни,
Он вел и показывал ей будущий мир,
Любви прибежище и уголок счастливого уединения.
В конце пути, сквозь зеленую расселину в деревьях,
Она увидела очертания крыши жилища отшельника,
И впервые взглянула на будущий дом сердца своего,
Солому, что укрывала жизнь Сатьявана.
Украшенную плющом и вьющимися, красными цветами,
Это казалось лесною красотою в ее мечтах,
Коричневым телом, дремлющим с рассыпанными волосами,
Вокруг этого леса простиралось настроение уединения отшельника,
Затерянного в глубинах своего собственного одиночества.
Затем, движима глубокой радостью, она не могла говорить,
Лишь небольшая напряженность вибрировала в ее словах,
Ее счастливый голос крикнул Сатьявану:
«Мое сердце останется здесь, в краю лесном
И вблизи этого тростникового крова, пока я буду далеко:
Теперь же нет нужды в дальнейших странствиях.
Но я должна спешить назад, в дом моего отца,
Который вскоре потеряет одну привычную, возлюбленную поступь
И лелеемый некогда голос, тщетно будет пытаться услышать.
Ибо вскоре я вернусь, и снова никогда
Единство открытого блаженства не должно быть нарушено,
Иль рок – разлучить наши жизни, пока жизнь нам принадлежит.»
И вновь она взошла на резную колесницу
И под пылающим, огненным полуднем,
Менее ярким, чем великолепие ее мыслей и грез,
Она спешила, правя быстро, с торопящимся сердцем, но все еще видела
В спокойной ясности мира внутреннего взора,
Через благоухающий прохладой пышный сумрак лесов,
На тенистом пути между большими, морщинистыми стволами,
Ступает по направлению к спокойному просвету Сатьяван.
Неф деревьев заключил в себе хижину отшельника,
Глубокое, новое прибежище ее счастья,
Ее души храм и дом, который предпочтительней небес.
Теперь это останется с ней, ее сердца постоянной сценой.
Конец третьей песни, книги пятой.
Другие статьи в литературном дневнике:
