БИОГРАФИЯ* — Е. Евтушенко (см. контекст) об А. Вознесенском:
«… Он не вошел в поэзию, а взорвался в ней, как салютная гроздь, рассыпаясь разноцветными метафорами. Если я начинал печататься с очень плохих стихов, лишь постепенно вырабатывая свою поэтику, то Вознесенский появился с поэтикой, уже сконструированной. Попав в море русской поэзии, он сразу поплыл баттерфляем, а его ученические барахтанья остались читателям неизвестны. В ранней юности он ходил на дачу к Пастернаку, показывал ему свои стихи. Но генезис его поэтики — это вовсе не божественный бормот Пастернака, а синкопы американского джаза, смешанные с русским переплясом, цветаевские ритмы и кирсановские рифмы, логически-конструктивное мышление архитектора-профессионала: коктейль, казалось бы, несовместимый. Но все это вместе и стало уникальным поэтическим явлением, которое мы называем одним словом: «Вознесенский». Одна из его первых книг не случайно называется «Мозаика». Его собственная мозаичность и помогла ему, может быть, лучше всех других русских поэтов почувствовать ритмику самой мозаичной в мире страны — США, которую он перепутал с Россией так, что трудно разобрать, где Мэрлин Монро, где Майя Плисецкая. Во главу угла он поставил метафору, назвав ее «мотором формы». Катаев назвал поэзию Вознесенского «депо метафор». Его ранние метафоры ошеломляли: «по лицу проносятся очи, как буксующий мотоцикл», «мой кот, как радиоприемник, зеленым глазом ловит мир», «и из псов, как из зажигалок, светят тихие языки», но иногда шокировали: «чайка — плавки бога». После Маяковского в русской поэзии не было такой метафорической Ниагары. У Вознесенского с ранней юности было много противников, но никто не мог отнять того, что он создал свой стиль, свой ритм. Особенно ему удавалась неожиданно укороченная рифмующаяся строка, то растягивание ритма, то его усечение…»
Евтушенко Е. Строфы века. М., 1995. С. 755.
Биография живого классика может и должна изучаться. Однако это очень нелегкая задача в отношении к Андрею Андреевичу Вознесенскому. Книга «На виртуальном ветру» содержит много воспоминаний, но в ней нет ни одной (!) даты (см. Дали). Великолепно в этом смысле выглядит начало описания встречи в Кремле, где на Вознесенского орал Хрущев: «… Это в основном были чины с настороженными вкраплениями творческой интеллигенции. Было человек шестьсот. Шло 7 марта». Даже чтобы уточнить эту дату (1963 год) биографу придется покопаться в архивах, что уж говорить о менее значительных событиях.
С другой стороны, историческо-биографический очерк становится значимым для автора статьи, потому что позволяет вспомнить собственное детство: мама и папа, готовящие блины по воскресеньям, «Спокойной ночи, малыши» с тетей Валей, бабушка, всегда приходившая пожелать доброй ночи, яблочное варенье с ванилью, санки, «Волшебник Изумрудного города», кукла, говорящая «мама», Гелена Великанова и Эдита Пьеха, мечта о красных туфельках и платье, как у Мальвины, жевательной резинке и почему-то сушеной соленой рыбке, «Черный кот за углом», двоюродный брат, слушавший «Битлз», вкусная газировка с грушевым сиропом за 3 коп. и мороженое «Ленинградское» за 19, которыми снабжала сестра, сладкая воздушная кукуруза, иконы с лампадкой в бабушкином шкафу (когда кто-то приходил – шкаф закрывался), бабушкины подруги – все белесо-седые, тетя Аля Ризенкампф, у которой болели ноги (когда подруги приходили, меня всегда отправляли играть в другую комнату, позже узнала, что все сидели в лагерях)…
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
