Гл. 10
Без Марии
Оставалось искусство, и в нем художник продолжал искать свою умершую жену. Прощаясь с нею, он на клочке бумаги зарисовал ее осунувшееся, но все еще прекрасное лицо, в саване, в цветах, в гробу, и, пометив рисунок: «1 июня 86 года», написал: «Дорогая, прости». Потом было еще несколько эскизов, ибо тогда уже им была задумана картина, посвященная любимой.
А что же крошка- сиротка дочь? Она родилась здоровой и должна была жить! Надо было думать теперь не только о себе, но о маленькой дочери, у которой пока не было бабушки (хотя она была), ни родной тетушки - сестры Александры. Примирение только будет… Единственное письмо из дома, и то не сразу, пришло лишь от сестры Александры. Родители даже приписку к письму с приветом не прислали. Было горько, но обижаться на них не смел. Маша еще лежала на отпевании в церкви, когда в Москву уже приехал дядя Киприян Андреевич Кабанов, муж той тетки- либералки Елизаветы Ивановны, заявивший, что заберет малютку в свое тверское имение: «Женщин там много, будет кому ухаживать и нянчиться, девочке там будет хорошо». Делать было нечего, пришлось соглашаться, тем более, что дядюшка был известен своей добротой. «Честный, хороший человек», - говорил о нем, вспоминая, другу Дурылину Нестеров. Его родной брат, Иван Андреевич, был академик живописи, учился в Академии художеств. Один из итальянских видов дядюшки был даже в галерее Третьякова. Причины помогать молодому вдовцу, как видите, были, и не одна: и родственники, и коллеги, и земляки – Кабановы из удельных крестьян Бугурусланского уезда. Положили Олюшку в плетеную корзинку и поехали на Николаевский (теперь Ленинградский) вокзал. И тут не обошлось без примет. Дядя потерял бумажник с деньгами и загадал: если сыщется - всё будет хорошо. И нашел оброненные деньги! На этом приключения не кончились. Ждать долго с маленьким ребенком не было возможности, а потому решили, не откладывая ехать хоть в товарном поезде. По дороге именно в этом вагоне случился пожар, но бог миловал, всё обошлось, доехали до дядюшкиного имения Лукосино благополучно. Был это, собственно, хутор при озере Малиновце, на берегу реки Мсты, в 72 верстах от уездного города под названием Вышний Волочёк. Действительно, проживали там тогда аж 9 женщин и четверо мужчин. Там провела первые месяцы своей жизни Оля, там ее окрестили и, окрепшую, уже осенью отвезли в Петербург в семью Елены Ивановны Георгиевской, родной сестры Марии, супруги присяжного поверенного. А что же сам Нестеров? Лето он провел в Уфе, но не в родительском доме, а в доме родного брата Марии, того вдовца- землемера, где когда-то на калитке его скромного домика он впервые прочитал фамилию своей возлюбленной. Как поэт не может расстаться с мыслью о потерянной возлюбленной и продолжает воскрешать ее в стихах, так художник постоянно возвращался к образу безвременно ушедшей жены и рисовал, рисовал ее, и это давало иллюзию, что она здесь, с ним. Часто бывал в Даниловом монастыре, где под могильным холмиком лежала Мария и словно дух ее касался его, живого, а души не разлучались. Как мы знаем литературный тип «тургеневской барышни», так встает перед мысленным взором образ «нестеровской девушки» и навеян он во многом Марией. Это будут ее бесконечные портреты, то в черном, то в украинском наряде, то в кокошнике (1885), то в подвенечном наряде (1886), то она в образе царевны - лицо царевны – это лик «возвышенного страдания» из похожей жизненной истории Ф.И. Тютчева: «Друг мой милый, видишь ли меня?», а когда Нестеров принялся за иллюстрации к Пушкину, то Мария и в образе царевны из «Скаазки о семи богатырях», и царицы из «Сказки о царе Салтане», и Маши из «Дубровского». Другие образы ему удались меньше – ни Пимен, ни патриарх не стали большой удачей.. «А ведь как я любил «Годунова», а ничего не вышло», - сказал сам художник о своей работе. Потому что все мысли в ту пору занимала только погибшая в родах жена. Даже, как признавался, потом и на стенах Владимирского собора, который будет расписывать. В лике «Равноапостольной княгини Ольги» - опять она, любимая. Дочь Ольга Михайловна писала: «Этот образ он сам считал одним из лучших, хорош он был и по краскам, свежим, молодым. Он больше других образов того времени напоминает мать. Эта неуловимая прелесть линий, хрупкой женственности, где-то таившаяся и при жизни матери, под впечатлением ее смерти засветилась внутренней духовной красотой». И везде она грустная, задумчивая – совсем не такая, как на своих фотографиях. Там чувствуется ее живая натура, немного кокетливая, особенно на той, где она в модной шляпке, с еще по-детски пухлыми губками, с маленьким задорным носиком. Так и представляешь, как она могла игриво бросить взгляд сквозь кружевную парасольку, когда заметила преследовавшего ее верхом на Гнедышке Мишу. Сохранился и такой рисунок Нестерова! Ему только исполнилось 24 года, у него еще нет того мастерства, как, например, у Мари Элизабет Виже- Лебрен, которое передает как живую внешность человека, иногда его Мария даже не похожа на свои фотографии, оставшиеся ему, а теперь и всем нам на память. Портретного сходства как мастерства еще мало, но много чувства, много грусти. Порой не в его профессиональной сфере , а в письмах и воспоминаниях, то есть, скорее литературе. Страшная неизбывная тоска мучит его сердце. Идет в театр, чтобы отвлечься - и там она. Идет побродить, чтобы не сидеть одному в своей каморке – но и там воспоминания о совсем недавних совместных прогулках.
Он особенно почувствовал себя художником, потеряв Машу, художником именно в высшем, поэтическом смысле. «Любовь к Маше и потеря ее сделали меня художником, вложили в мое художество недостающее содержание, и чувство, и живую душу, словом, все то, что позднее ценили и ценят люди в моем искусстве» ( цитата из книги «Давние дни»). Но ни один человек, ни одна душа скончавшегося не умирает по-настоящему, пока он по-настоящему любим хотя бы одним человеком на земле, как тонко и чутко заметил Стефан Цвейг. А теперь и мы, через десятилетия, через уже столетие, тоже, но по-своему, любим эту женщину, принесшую Нестерову столько счастья и - невольно - столько страдания и сделавшую его настоящим художником, потому что искусство, хотя имеет корень искусный ( по-белорусски мастацтва, по –украински мистецтво, по-французски technicite) – это не только техническое мастерство. Но техническое мастерство помогало - и одновременно вырабатывалось – чтобы было на что жить, пока зреют амбициозные планы. Надел на себя хомут, как он выразился в письме другу Александру Турыгину и без устали строчил разный хлам, именуемый иллюстрациями к разным журналам («Радуга», «Нива», «Север», «Всемирная иллюстрация»), чувствуя себя «маринованной селедкой». А позже, в 1925 году, говорил об этом периоде с юмором: «Рисовал потому, что пить-есть надо было. Хотя я никакой не иллюстратор, ничего здесь не умею и много здесь нагрешил». А писал он это… для доклада в Академии художественных наук «Нестеров как иллюстратор». По приблизительному подсчету, Нестеров, как он позже признавался, написал до тысячи рисунков для журналов и книг. Так, для издательства Сытина он иллюстрировал целое собрание сочинений Пушкина.
«Хочется творить, творить, творить. А в душе грусть одна», - признается в письме Турыгину. В марте 1887 получил заказ из Кяхты – город на границе с Китаем, откуда русские купцы привозили чай – написать картину на сюжет сватовства царя. Тема была модная, на нее писали Константин Маковский в 1886, Илья Репин в 1887. Нестеров не отказал: заказ на историческое полотно отвлек бы на время от «журнального хлама» и дал простор воображению. Картина называется «Первая встреча царя Алексея Михайловича с боярышнею Марией Ильиничной Милославской» или «Выбор царской невесты».Она довольно большая – 91x134, многофигурная, не лишенная психологизма. Царские палаты, антураж, бутафория, костюмы – тут все соблюдено. В чертах красавицы- невесты, как ее описывали историки, опять воспоминания о другой Марии, жене. Но вот впервые появляется она в неземном образе. Это как новый поворот, продолжившийся потом целой серией картин. Нестеров писал ее и сам чувствовал, что открывает что-то новое. И как будто звучала музыка. Что- то невыразимо - грустное, русское, может быть, из Даргомыжского. Я говорю сейчас про картину «Христова невеста», 1888 года. Замысел ее появился в 1887. Поставил он ее на X ученическую выставку, где она произвела сильное впечатление. Это был первый вариант. Потом, по совету опытных коллег, узнав о непрочности глютена, он переписал ее на холсте маслом. Нет, здесь изображена не святая – это девушка из плоти и крови, но именно в ней удалось Нестерову передать удивительный взгляд героини: он не в мир, он внутрь себя. Она отрешилась от мира, и не по принуждению, а осознанно. Черты ее легко узнаваемы, это, конечно, опять Мария Мартыновская, но другая, отринувшая ради служения Христу земные радости и земные страсти. Хотя Дурылин считает, что она не инокиня, но само название картины говорит об обратном. Сам Нестеров свидетельствовал о картине: «С нее произошел перелом во мне, появилось то, что позднее развилось в нечто цельное, давшее мне свое лицо. Без нее не было бы ни «Пустынника», ни «Отрока Варфоломея». Это первая по-настоящему мастерски написанная и начинающая новый, более высокий этап нестеровского искусства, картина. Чтобы увидеть подлинник, придется проехать всю Транссибирскую магистраль. И здесь, на последней станции Транссиба, во Владивостоке, мы встретим знакомую фамилию. Это архитектор, строивший представительство Русско-Азиатского банка – Платон Евгеньевич Базилевский (1856-1916). Помните, что Нестеровы до революции жили на улице Базилевского? Да, он из того же дворянского рода, наш Базилевский из его оренбургской ветви. Город Владивосток весь на холмах, и здание банка, где теперь, с 1966 года, находится Приморская картинная галерея, имеет соответственно 2 и 3 этажа по склону улицы Алеутской. В 2012, в год 150- летия со дня рождения Нестерова, картины даже с Дальнего Востока привозили на юбилейную выставку в Уфу. Тогда мы, уфимцы, могли во всей полноте узнать и оценить своего великого земляка.
Однако Нестеров молод, амбициозен, готовит себя к большому поприщу и чувствует для этого силы. Он выбирает себе только достойных друзей. Вернее, можно сказать так: он становится таким художником, что его выбирают себе в друзья художники самого высокого полета – например, он сильно сблизился с Суриковым. «Я, - пишет он в письме от 7 февраля 1887, - видел много у нас и на Западе сильных вещей, но драматичней того, что увидал на картине Сурикова - я не видал. Ты теперь будешь думать, что я хочу сказать про картину Поленова «Грешница», которую все превозносят до небес. Нет, нет и нет: вы увидите «Государевых челобитчиков», чудную вещь, принадлежащую кисти молодого художника, уроженца Уфы Нестерова. Она будет выставлена на Морской на премию имени Гаевского». А далее: «а скромный ее автор будет томиться надеждой, (хотя вернее всего – несбыточной) где-то в Москве, в одиночестве и забвении». Но томиться не пришлось, премию он получил. Премия эта была имени Виктора Павловича Гаевского, пушкиниста, основателя Литературного фонда.
Уже писала, что предки художника были, вероятнее всего, из старообрядцев ( правда, во времена Николая Первого уже сильно притесняемых и, как следствие, скрывавших свое старообрядчество) и потому тема эта была ему близка. К тому времени вышла из печати дилогия Андрея Печерского (Павла Мельникова, 1818-1883) «В лесах» (1871-74) и «На горах» (1875-81). Но Мельников- Печерский по долгу службы боролся с сектами, объективно показывая положительные стороны : у хлыстов крестьяне не пьют, не воруют, господа ими не помыкают, но и обличая дикость обрядов. Старообрядческий скит с ее игуменьей тоже не вызывает у писателя умиления. Главный образ – Флена Васильевна, Фленушка, тоже весьма противоречив. Писали о картинах этого большого нестеровского цикла, что женский образ – это образ Фленушки и она, де, его главная героиня. Но ведь, по сути, ничего хорошего она никому не сделала, хотя, будем объективны, и старалась. И на постриг она идет не столько потому, что мечтает посвятить себя Богу, а оттого, что мать – игуменья ( как оказалось, она и ее родная мать, в чем она признается уже взрослой, 26-летней дочери), предлагая Фленушке заменить ее на высоком посту, уходит на покой и сейчас лучший момент, чтобы именно Флена Васильевна была выбрана вместо нее. Фленушка идет на этот не просто трудный, а безвозвратный путь. Но тут ею движет не жажда власти, как у самой Манефы, а любовь к обретенной матери и сострадание к ней. Она не может ее бросить и уйти в мир, принеся худую славу не только настоятельнице, но всему скиту. Жаль и писателю, и нам, что эта незаурядная девушка отрекается от мира. Очень сильно написана у Мельникова- Печерского сцена ее ухода. Наверное, и Бунин был ею впечатлен, и отголоски этого можно прочесть в его рассказе «Чистый понедельник». А у Нестерова эта сцена легко прочитывается в картинах «Великий постриг» (1898), «На Волге» ( 1922), Чувствуется, что он, к тому времени много переживший, не рад за своих героинь. Природа всего живого – жить, а не добровольно умирать вдали от мира.
Не случайно Нестеров начал процитированное письмо с Сурикова и его «Боярыни Морозовой» ( 1884- 1887). Он познакомился с ним, когда начал свою историческую картину. Быстро сблизились как художники. Но настоящая дружба началась в 1888. Сроднило двух художников … горе. Да, так часто бывает: общие взгляды, общие интересы способствуют сближению, но дружба возникает на другой почве. Суриков, как и Нестеров, женился по большой любви. Ему было 30, Елизавете но брак оказался на редкость счастливым – таково было взаимопонимание между супругами. Родители, особенно мать Сурикова, не приняла невестку, Августовне Шарэ 20. Разница в возрасте смущала только жениха, причем заочно! Чтобы как-то помириться с семьей, он повез молодую жену к себе на родину, в Красноярск. Дело было летом, но путь был столь далек и труден – а Транссиба еще не построен! - что хрупкая нежная полуфранцуженка не вынесла тягот дальней дороги – у нее от рождения был порок сердца – и вскоре слегла. Смерть ее была страшной потерей для Василия Ивановича. Вдовцом он остался в 40 лет и больше никогда не женился. Одна из его дочерей так и осталась навсегда с отцом, хотя была завидной невестой и обладала уникальной красотой. Другая – это нынешний род Кончаловских – Михалковых.
Вообще, замечу: таланты растут гроздьями. Времена Нестерова - это золотой век русского искусства. Ему, молодому, было за кем тянуться, у кого учиться. Но при этом художнику необходимо найти свой путь. Иначе он только копиист. Нестеров понимал это с юности и сумел уже к 30 найти свой путь. Его вы не спутаете с другими его современниками, если видели хотя бы несколько его картин.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
