Дмитрий Владимирович Казарин
8 сентября 1960 - 2 февраля 2018
Наконец, вышед около одиннадцатого часа,
он нашел других, стоящих праздно...
Матф. 20:6
Стерлось из памяти напрочь начало дня.
Даже не знаю, где был я в полдневный зной.
Помню: под вечер хозяин нанял меня,
и виноградник свой открыл предо мной.
Только вошел я. Как сумерки занялись.
Шарил впотьмах. Да, видать, собирали тут.
Взялся за кисть, а в руках оказался лист.
Надо бы вглубь. Но уже на расчет зовут.
Вот я пустую корзину к вратам несу.
Видимо, будет хозяин меня стыдить.
Нанятые в одиннадцатом часу —
из виноградника начали выходить.
Псалом 18
Небеса проповедуют Славу Господню,
извещает земля о делах Его рук.
Речь о Нём из вчера переходит в сегодня,
заполняя собой всё пространство вокруг,
достигая тех мест, где Он солнце поставил,
и выходит оно, как счастливый жених
из чертога выходит, чтоб мышцы расправить,
затвердевшие в сладких объятьях ночных,
и свой путь пробегает от края до края,
от небесной черты до небесной черты,
веселясь, золотыми лучами играя,
и не скрыто ничто от его теплоты.
Светел Божий Закон, просвещающий разум!
Если в мыслях моих от него отойду,
удержи меня, Господи, от безобразий,
из моей головы удали эту дурь.
Пусть слова моих уст будут благоугодны
пред Тобою, Всевышний, твердыня моя.
Да пребудет мой ум в чистом Страхе Господнем
до последнего дня, до последнего дня.
СИНЯЯ ЛАСТОЧКА ПЕЛА…
/ по мотивам «Древнего Патерика»/
Синяя ласточка пела, кружа над площадью града,
о том, что весна наступила, и ласточка очень рада.
Пела, что жизнь чудесна, когда даже нечего есть,
пела, что в этом месте, на площади, то есть, здесь
умер недавно нищий, не пущенный на постой.
Нищих у Бога – тыщи, но этот был не простой.
Был он – избранник Божий, молитвенник добрый был.
Путь его подытожить с неба сошёл Гавриил,
и Михаил, чтоб душу в райский сад проводить.
Зовут, а душа не слушает, боязно ей выходить.
Сказал Михаил Гавриилу: «Возьми ее и пойдем».
А тот в ответ: «Через силу не велено. Подождем».
Ждали, склоняясь над телом… От ожиданий пустых:
«Отче! Что же нам делать?», - крикнул Архистратиг.
Славный ответ был выдан на глас его вопиющий:
«Вот посылаю Давида с гуслями и поющих,
дабы душа на пенье сладких их голосов
вышла без принужденья из телесных оков».
Синяя ласточка пела, кружа над площадью града,
про то, как душа из тела вышла, как встали рядом
Архангелы, взяли под руки, и повели к райским кущам…
Ласточка пела, и отроду не слышал я песни лучше.
АВЕЛЬ
– Овцы послушны, Господь. Сквозь Твои персты
не проскользнут. Кнут покоится у бедра.
Ты вчера спрашивал Каина: «Где твой брат?»
Сон сморил меня. Подняться не мог. Прости.
Как зелены сегодня вокруг луга!
Будто бы и не осень. Нам в детстве мать
часто расска… О, Боже! Язык мой – враг.
Помню. «Чтоб при Тебе не упоминать
имя её…» И всё ж, я таким себе
и представлял закрытый от нас Эдем.
Здесь бы стожки поставить, а на косьбе
Каин поможет. Все равно не у дел.
Правда, напиток дивный придумал он.
Не от него ль я так сладко уснул вчера?
Из винограда напиток. Назвал вином.
А все эти фрукты, овощи – так, мура…
Жаловался, что птицы на виноград
стаями налетают, клюют и мнут.
Посторожить виноградник просил мой брат.
Разве я сторож Каину моему?
Разве не знает он, Кто посылает птиц?
Кто наполняет соком его плоды?
Разве не знает пред Кем распластаться ниц?
Разве не знает, Кто всему Господин?
Слава Тебе, Господь. Сквозь Твои персты
не просочились овцы. Кнут у бедра
как прикипевший. А Каина Ты прости.
Вот мы и дома. Господи, где же мой брат?
СИМОН КИРЕНСКИЙ
- Крест назарянина был не тяжёл. От дома
Агасфера я шел с ним до Голгофы
вослед за Иисусом и не знал
тогда еще, что предо мной – Христос,
хотя в тот день мне кое-что открылось…
Чужая боль – она и есть чужая,
но человек отличен от скотины
тем, что способен сопереживать.
А я тогда утратил человечность.
Я сознавал: идущий впереди
идёт на казнь. Пусть даже он виновен,
но это казнь, а не пасхальный пир.
Я сознавал, но на краю сознанья.
Меня ж всего переполняла… РАДОСТЬ!
Я в жизни не испытывал такую
ни до, ни после. В каждой мышце тела,
когда мне крест на плечи возложили,
я ощутил такое ликованье,
что невозможно передать в словах...
Ни тяжести креста, ни ног не чуя,
я будто плыл, когда у Эфраимских
ворот споткнулся на одно мгновенье
и тут же встал. Никто и не заметил,
но я-то знаю точно. Это было.
Я падал и вставал, а крест висел.
Висел! Висел! Невидимые руки
его держали над моей спиной.
И ликованье с ужасом смешалось.
Я огляделся. Божий Сын согбенный
шёл, тяжело ступая, впереди,
и на своих израненных плечах
нёс этот мир. Кричащую толпу,
солдат с центурионом, двух зелотов,
мою жену, моих детей, меня
Он нёс один. Лишь крест держал Отец…
БУНИНСКИЙ МОТИВ
И цветы, и шмели, и трава, и колосья -
безмятежные летние сны
были порваны ветреной осенью в клочья.
И теперь здесь снега до весны.
Всё, конечно, вернётся. Природа не терпит
пустоты. И оттает земля.
Но боюсь, не увижу в конце круговерти
своего золотого шмеля.
В ПОТАЁННОМ САДУ
В потаённом саду
круглый год распускаются почки.
Вешний запах цветенья
царит в потаённом саду.
В том саду навсегда
все мы – чьи-то сыночки и дочки,
все мы – братья и сёстры
по совести и по стыду.
В потаённом саду
под мерцающей веткой берёзы
так легко засыпать
на шершавых ладонях отца.
В потаённом саду
так сладки наши детские слёзы,
наши вечные слёзы
мы там не стираем с лица.
* * *
«Мы не умеем подавать калекам.
Какой-то стыд отводит нам глаза…»
Так я писал пятнадцать лет назад,
но всё проходит. Время – лучший лекарь.
Мои глаза не ведают стыда,
хоть и не чёрств я сердцем, господа.
Зажав последний рублик деревянный,
миную строй просящих подаянье
спокойно, будто бы на мне – броня.
И только отмечает взгляд усталый,
что в том строю есть промежуток малый.
Быть может, это место – для меня.
* * *
Хрупкий сон разбивает выстрел.
Очень близко. За ним – другой.
И вся жизнь твоя быстро-быстро
с колокольчиком под дугой
вскачь несётся перед глазами.
Врут, что в гибели есть восторг.
Распластавшись под образами:
«Боже, - думаешь, - Ну за что?»
А когда стрельба затихает,
встанешь призраком у окна:
«Слава Господу, запятая.
То «братки» шалят, не война».
Утро вечера мудренее.
Над Отчизной солнце встаёт.
Жизнь добра. Тепла батарея.
Канарейка в клетке поёт.
ПОЯСНЕНИЯ К ЗАМЕЧАНИЯМ ТЕХ, КТО ИЗУЧИЛ МОИ СТРОКИ
Хаджи-Мурат Таибов
- Этот стих у тебя черной краской написан, так мрачен.
Посмотри, разве жизнь не сверкает огнями цветными?
- Я в тот день не искал разноцветных огней среди плача,
Так скорбело село об ушедшем от нас Амудзине.
- А вот эта строка хороша, но тебе не по рангу,
И воткнута в строфу бесполезную, как остальные.
- Иногда у соседей лепечет малыш, точно ангел,
И в стихи мои входят прозренья его неземные.
- Ну а здесь у тебя не закончено стихотворенье,
Оборвал ты высокую думу и стих уничтожил.
- Неожиданно дым показался над краем селенья.
И я, ведра схватив, на пожарище кинулся тоже.
- А на этих корявых строках мои губы споткнулись,
Потрудиться тебе над шлифовкою было б не лишним.
- Разве мало у нас покореженных взрывами улиц
И дорог, приводящих к разбитым врагами жилищам.
- Оглянись, разве жизнь не кипит и бурлит неустанно.
И пиши о Грядущем! Долг Поэта — писать о Грядущем.
Выходи из села, мы давно уже в космос летаем.
Создавай свои строки на радость всем ныне живущим.
- Дорогие мои! Эти сроки в родимых проселках
Собирает душа моя — пленница отчего края.
Я их не создаю, заношу на бумагу и только.
Так с душой и живу я, того же всем вам и желаю.
Перевод с дагестанского
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
