Патока полустершихся воспоминаний

ночь

Мне не спится. Не могу уснуть этой ночью. По обыкновению мешает целый рой мыслей, жалящих не хуже самых ядовитых ос. Зависнув в пустоте, словно крона дерева над черной крышей ночью, чувствую холодную усталость и ленивую безразличность к внешнему миру. Если я не могу даже в нем спать, то о какой надежде и счастье я имею право говорить? Это всё невозможное и почти недостижимое. До счастья, как и до финишной ленты, добегают немногие. Большинство срубается на половине пути или уже даже в самом начале. Мол, слабые легкие подвели, слабые ноги да и дышать больше нету сил..

Нам говорят — живите ради любви, счастья, радости и т.д. Но я думаю, верно и обратное. Если ради любви и счастья стоит жить, то и ради мучений и страданий тоже. Я сделал этот выбор. Или быть может, не я его выбрал, а он меня. Ибо слишком много чести для одной персоны человеческой.
Я исповедуюсь этой темноте, беспокойный ребенок..

Ни что не сравнится со скоростью набираемого слова, в котором сочится патока полустершихся воспоминаний.

И тихо дышит чей-то голос,
украденный у сновидений разум.
Разбуженный звездой,
танцующий над бездной
спокойный, молчаливый мальчик...

день

Шесть утра. Ни больше, ни меньше. День - это в сущности голая очевидность и банальная правда обо всех нас. Мы видим всё днем и нас видят днем. Без приукрас, без того, что может скрыть ночь, но день никогда не скроет. День показывает какие мы. И мы сами, словно разбуженные после долгой вековой спячки или как будто рыбы выброшенные волной на песок, разглядываем себя при свете дня... И удивляемся или уже давно ничему не удивляемся. Привыкли, смирились. Внутренний голос шепчет тихо, но ясно: «Да, это так. Это ты. Но потом всё будет по другому. На тебе будет другая одежда, ты будешь по другому пахнуть, у тебя не будет этого мрачного взгляда, может быть даже ты кому-то обязательно понравишься. Но это будет потом. Не сейчас. Потерпи». В таких мыслях у многих проходит вся жизнь. И они этого не заметят. Придет час, они просто умрут и всё. Это всё. Никакой трагедии. Вагон метро остановился и ты вышел на своей станции, а другие остались. И тебе нужно идти.

Так иди.

Ещё многое предстоит сделать.

Как и многое предстоит никогда не делать.

Но я делаю. Борюсь по несколько часов в день с глупостью, абсурдом, обманом, хитростью, низостью, варварством, безумием... Это моя работа такая. И на ней я уже два года. Это тоже преодоление. Преодоление лени, апатии ради обыкновенного выживания. Шесть миллиардов занимается этим. Я нисколько не хуже.
Как верно, однако, подметил Виктор Олегович: «Сейчас в России ты либо работаешь клоуном у пидорасов, либо пидорасом у клоунов». Одно из двух. Но, как показывает опыт, некоторые могут быть одновременно и клоунами, и пидорасами и ещё чем-то третьим. И четвертым. Мы живем в удивительной стране. Здесь всё возможно.
Возвращаюсь домой уже другим человеком. Сам себе наговариваю — «Мысли, будьте тише, прошу вас, тише, тише.. Успокойся, утихомирься, разбуженный и беспокойный голос. Всё уже прошло. Всё уже кончилось. Ты вернулся в свой плен. Дыши полной грудью». Ты, наверное, подумаешь, что мне приходится не сладко. Не сладко и не горько. Никак. Вкус очень редко чувствуешь и можешь понять с чем приходится тебе иметь дело.

Каждый день, когда я не могу жить в своем темпе и ритме, то принимаю на себя бесконечные потоки, течения, лавины частных жизней каких-то людей, которые борются с этой реальность, более или менее успешно. Или просто ломаются и скрываются в тень.

Льется, льется, льется, льется эта жизнь, переливается через край. Как будто вода из под крана переполняет стакан. Нет в нем больше места. А других стаканов нет. Ты один. Ты емкость. И ты тоже будешь разбитым и острым. Маленькие, блестящие стеклышки, словно сверкающие звезды, попадут под чью-то кожу.
И этот незнакомец до крови расчешится, вспоминая тебя и твое беспокойное имя.
Мне теперь совершенно отчетливо и ясно кажется, что в Петербург люди едут умирать. Не жить, а умирать. Если ты приезжий, значит цели твои не могут быть более благородны, чем это скрытое, метафизическое желание. Искушенность и завлеченность сладкой погибели...

Именно так. И только сейчас я обнаружил, что одиночество, которым я так гордился и считал его своим достоинством, теперь представляется мне скорее трагедией, погибельным, мучительным чувством. И оно давит, словно грот мертвеца, как будто действительно оказываешься в гробу по собственному желанию. И очень тяжело себя успокаивать, что этот гроб ты любишь и только его ценишь. Поэтому нет ничего странного испытывать привязанность к месту своего постыдного уныния и пессимизма, как и нет ничего зазорного искушаться красотой и тоской чужого склепа. Иногда это вполне взаимно. Впрочем, если дальше расширять и продолжать эту метафору, то она превратится в гротескную карикатуру на самого себя, отдающую черным, циничным юмором. Эдакое веселое кладбище, продолжающее жить и держать удар перед реальностью.

Впрочем, иногда входишь в такие состояния, в которых становится понятно очень многое о природе своих мыслей. Например, начинаешь понимать какие примерно ритуалы надо совершать, чтобы в конце концов оказаться перед той точкой, что будет постепенно сужаться и уменьшаться, за которой ты различишь мерцание смерти. Я о самоубийстве. Это не такой долгий путь, как может показаться. Это как лежать на полу и видеть как на тебя постепенно опускается потолок и с этим невозможно ничего поделать. Ты сам сделал всё, чтобы он придавил тебя и размножил, бессмысленно и беспощадно.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 29.11.2015. Дыши глубже
• 27.11.2015. Незаконченное молчание
• 23.11.2015. Патока полустершихся воспоминаний