Sbornik
ни Наталья Возжаева
.
Как над водой стеклянно воздух чист!
Рогоз, набрякший невесомым пухом,
Царапнет длинным пальцем мочку уха.
Но ты и тут мараешь чистый лист.
Представь, что вот подпрыгнул и завис.
Ни то, ни сё, ни два, ни полтора, ни...
Никто. Висишь, не признанный мирами,
Ни ввысь, ни вниз – смешно – ни вниз, ни ввысь.
Земля, вода, над этим – облака.
Но ты – нигде, застывший между ними,
Такой безвесный, что и дно не примет,
И небо ухмыльнётся свысока.
Ни там, ни там не нужен. Ты иной.
Вот сом пройдёт неслышной субмариной
Там, под водой. Тут столбик комариный
Звенит, как нерв, задетый тишиной.
И жить не жил, стремительно скользя.
В неядовитом мареве амброзий,
Тебя ни пруд, ни чуткий глаз стрекозий,
Ни нота, ни строка не отразят.
.
***********
.
бери...... Наталья Возжаева
.
Я верила – кто любит, тот спасён.
Но ты, мой бог, не созидал, а рушил.
У неимущих отбирают всё,
А после покушаются на душу.
А что там в ней? Такой же вот февраль
И жуткий холод, и позёмит белым,
И пустота, которую не жаль.
Бери, но что ты с этим будешь делать?
Просящих незавидная судьба.
Просить не стала, видимо, за это
Обобранная веток голытьба
Последние отсыпала монеты.
О память, воспалённая десна!
Не удалить причину, боль крепчает,
А тень моя в твоих спокойных снах
Незначима, досадна и случайна.
.
************
.
Авторы Бюро Постышева Светлана Гольдман: литературный дневник
.
На что похожа старая любовь?
На календарик, выцветший в кармане.
На рыбака, забывшего улов.
На капельку вина в пустом стакане.
На что похожи старые мечты?
На серую вчерашнюю газету.
От прошлого – сожженные мосты,
А в настоящем параллелей нету.
На что похож возникший старый друг?
На плюшевого мишку под диваном.
А в сердце только маленький испуг
И тающая дробь от барабана…
И ни к чему смотреть через плечо.
У прошлого нет будущего, точно.
А я тебя любила горячо.
И я тебя давно забыла.
Точка.
.
Елена Фролова
.
.
да Наталья Возжаева
.
Покрывается медь зелёным,
Но останется медью. Да,
Ты когда-то был мною болен,
Я надеялась-навсегда.
Милый мой, у тебя в опале
Оказалась внезапно. Да,
Я простила и оправдала,
Ты ж казнил меня без суда.
Хмуришь брови и смотришь строго,
Я глотаю упрёки. Да,
Ты собой осчастливил многих,
А несчастлива я одна.
В эти воды, не видя брода,
Я шагнула, не зная-да!-
Как тебе дорога свобода
Для меня же она-беда.
Знаю я, что любовь – посредник
Между жизнью и смертью. Да,
Я делилась с тобой последним.
Больше нечем. Себя отдам.
.
.
Полезная поэзия Сергей Сероухов
.
Прочитав немало книжек,
Телефонных и других,
Я, товарищи, не вижу
Смысловой нагрузки в них.
Объясните, в самом деле,
Что за темы для стихов?
Только пьянка да похмелье,
А не пьянка, так любовь.
Из великой из плеяды,
Древнегреческий Гомер,
Понапичкал в «Илиаду»
Нетрезвеющих гетер.
Не гетеры, так путаны
Вызывали интерес.
Взять хотя бы Левитана
(правда, тот писал про лес).
В интернете что ни ссылка
На какой, к примеру, стих -
То ли девки и бутылка,
То ли кто один из них.
Раз судьба твоя-планида
Есть поэзии венец,
Сочини про цианиды,
Про гидролиз, наконец.
Не достойно ли Богемы
Отразить десятком строк
Суть работы микросхемы?
Что за штука — оверлок?
Вы же — светочи культуры,
Словоблудья мастера!
А у Вас одни амуры
Или пьянство до утра.
Это Ваш, который Гений,
Встал под пулю ни за х*р,
А из жизненных стремлений -
«Выпьем, кружка! Где же Керн?»
И пришедшие на смену
Ковыряются в старье,
Тему ревности с изменой
Предпочтя «рядам Фурье».
Тривиальная картинка -
Поцелуйчики, сирень ...
Напишите про «сурдинку»,
Растолкуйте, что за хрень?
Напишите, что ли, оду -
Только правду, не враньё! -
Как помножить на работу
Хрен, забитый на неё.
Пригодились бы познанья,
Чтобы сложены в катрен -
Как украсть без наказанья,
Приподняв страну с колен.
...У поэтов настроенье
Разом схлынуло с лица.
Только «чудное мгновенье»
Вспоминали без конца.
Ишь надулись парусами,
На губах - молчанья знак ...
А с «любовью» мы уж сами -
Что, куда, кому и как.
.
.
Поминки Петр Люкшин
.
В закулисье режут быстро
Прямо в сердце, до конца.
Что поэта, что артиста -
Вжих! - и нету молодца.
Слово гибельней железа.
Он идет, не пряча взгляд
И не знает, что зарезан
Пять минут тому назад.
Съели волки, сперли крысы.
Жил поэт и гражданин,
Потащился за кулисы
И уже не вышел, блин.
Пахнет плесенью и водкой.
Что ж вы льете через край?
Очень древняя работка -
Режь,
А после поминай.
.
.
Земная Застенчивая Нотка
.
И опять вы на зов неведомый
рвётесь в море. Ну что ж, попутного!
Не расстрою своими бедами,
не свяжу никакими путами.
Если сердцем пойму: скучаете
с каждым днём всё сильнее прежнего –
лёгким бризом коснусь нечаянно
губ упрямых. Нежнее нежного.
Ну, а если вдруг волны взбесятся,
вскинув парусник щепкой крохотной,
и не будет ни звёзд, ни месяца,
и обрушится мачта с грохотом...
нам ли гнева бояться божьего,
раз любовь на двоих отпущена?
Капитан, приглядитесь, что же вы...
Это я – по волнам бегущая.
Это я между туч расхристанных
вспыхну первым лучом обещанным...
Это я вас дождусь на пристани,
я – простая земная женщина.
.
.
вот-вот - Наталья Возжаева
.
И не зашла, а влезла еле-еле,
Разлапилась, заполнив коридор.
И мне в густом нутре зелёной ели
Привиделся и снег, и дол, и бор,
Где полосы неведомых дорожек
Хранят следы невиданных зверей.
Я обметаю белое с порожка
И с тряпкой застываю у дверей.
Входите царь, и вы, царевна-лебедь,
Златая цепь звенит–входите, кот.
Простите, я без соли и без хлеба,
Но пироги поднимутся вот-вот.
И дом не дом, и чёрт-те что творится!
На кухне сказка с чайником поёт.
Не дети – это зайцы и лисицы
Смирнёхонько сидят у ног её.
А я на ветки вешаю игрушки,
Не новые, а с тех ещё времён,
Где томик с вязью «Александр Пушкин»
От корки и до корки был прочтён.
Где распускалась марлевая пачка,
И чешки затирались о паркет,
Где шоколад смешно и липко пачкал,
И фантики копились от конфет.
Был добрый Дед в пушистых рукавицах
Желанный, но неуловимый гость.
Всегда проспишь...
Ах, как давно не спится
Так сладко, как в то время мне спалось.
.
.
Парашутки с Кубка Мира 2020 Sветлана Носова (Брянск)
Мой Сальвадор
с тобой живём совсем не по фэншую
мой сальвадор рисуй меня смешную
пугливую как птаха на пеньке
среди равнины скуки и покоя
что делать милый времечко такое
мне вольно быть не понятой никем
давай побудем странными немного
я устаю шагать со всеми в ногу
и в руку всем просящим сердце класть
быть лишь собой опознанным поэтом
и все-таки глаголит не об этом
четвертая потрёпанная власть
мы всё решаем странные задачи
казнить нельзя помиловать тем паче
и нам всё проще жить без запятых
душа сама собой давно казнима
становится гораздо уязвимей
избитой ахиллесовой пяты
а осень всё подбрасывает листья
в огонь тоски
как читанные письма
всего одним движением руки
коснись моей прозрачной тонкой кожи
мой сальвадор рисуй меня как можешь
твори меня
фэншую вопреки
ОПОЗНАНИЕ
мой сальвадор рисуй меня такую
ставь точку точку запятую
а дальше палку палку нарисуй
с таким округлым очень силуэтом
давай же опознай меня поэтом
вот камасутра где же твой фэншуй
я так устала от сердечных кладок
с четвертой властью явно непорядок
с поэзией вообще сплошная жуть
мой сальвадор рисуй меня как можешь,
давай коснись моей помятой кожи
а я стихи как выйдет напишу
..
Денис КАЛАКИН, Рязань (Россия)
«Фантазии в манере Брейгеля»
Бледным селены сияньем
тронуло зеркало вод.
Перед трактиром селяне
грузно плясали гавот.
Падавший скупо и косо
свет преломляло стекло
окон. Конец сенокоса
дружно гуляло село.
Скрипка охрипла от плача,
жалобно блеял фагот.
Тучным понеже и злачным
выдался нынешний год.
Дерево, вяз иль осину,
гнуло волной ветерка.
Взвыла какая-то псина,
но получила пинка.
Жареный, с яблоком, боров,
жмурясь, глядел со стола,
как бригадир комбайнёров
пинту за пинтой пила.
Жажду, меж медленных танцев,
все утоляли пивком.
Что-то от малых голландцев
было в пейзаже таком.
Фрукты, сыры и салаты,
овощи, битая дичь,
зелень, грибы, сервелаты,
рыбы, хлеба и опричь
прочих закусок несметно.
Даже картофельный торт.
Это пейзаж незаметно
переходил в натюрморт.
Ночь наступала, особо
стоит отметить, нежна.
Выпившего хлебороба
прочь уносила жена.
Мельница тихо шумела.
Ветр то крепчал, то стихал.
Три тракториста умело
автора били стиха,
но благодушно, вполсилы,
так, поучить дурака.
Что-то фламандское было
в этой картине слегка.
Праздные бегали дети,
между столами кружа.
Позже мгновения эти
вспомнят они, возмужав.
Всю полифонию звуков,
топот танцующих ног.
Рядом, под кронами буков,
звонко стучат в домино.
Крутятся подле собаки.
Местные пришлого бьют.
Паки, и паки, и паки
пляшут, и пьют, и поют.
Озеро, свет отражая,
жидким мерцает стеклом.
Ветрено. Сбор урожая
всем отмечают селом.
Может, всё это когда-то
взор привлечёт знатока.
Трещинки. Подпись и дата.
Холст потемнел с уголка.
ЗА ХУДОЖНИКОВ ОБИДНО…
Долго смотрели поэты,
в компы вперяя глаза,
мыслей за кордебалетом,
чревоугодием за.
Ветр и Селена, колбася,
гнули осину иль граб,
лился голландский пивасик,
русские бренды поправ.
Лента кипела от версий —
сон это или же явь.
Шишки бия от инверсий,
кактус слезами лия,
Кушали, пили, плясали —
автор поляну накрыл.
После — ему наваляли
за непонятность игры.
И ударения чтобы
он не коверкал, нахал,
били читатели злобно,
автора били стиха.
В нос — за голландцев, нехило.
Хрясь — за фламандцев ногой.
Что-то знакомое было
В драке банальной такой.
А бригадир комбайнеров
грузно плясала фокстрот.
Брейгель курил у забора,
Что-то малюя в блокнот.
.
.
Люди спросят у порога:
— Что за пазухой твоей?
— Прячу внутреннего Бога
От соборов и церквей.
Он не любит позолоту
На крестах и образах.
И в душе моей свободу
Поселяет, а не страх.
— Где ж ты взял его?
— Не важно,
Если вера глубока.
Я нашел его однажды
На снегу у кабака.
Был февраль, и он дрожал весь,
В ледяную глядя тьму.
И казалось мне, что жалость
Проявляю я к нему,
Но когда его я поднял,
Озарилось все вокруг!
За мгновение я понял:
Он мне самый близкий друг!
— Веришь в Бога?
— Верю слепо!
И с того не важно дня:
Я несу его по свету,
Или он ведет меня.
Вячеслав Иванов
.
.
ПУТЬ В ЛИТЕРАТУРУ – КРОМЕШНЫЙ ГОЛОД АЛЕКСАНДР КАБАНОВ
сегодня в 12:37
Саша Кабанов.
Путь в литературу – кромешный голод, вернее - долог:
вчера еще юный автор, а сегодня он едва на ногах,
жил при свете настольной лампы один филолог -
критик, весьма влиятельный в определенных кругах.
Вместе с ним обитали: редкие аквариумные рыбки –
в обыкновенной и слегка попсовой воде,
древний каширский кот – символ русской антиулыбки,
два мастиффа: Альфонс и Доде.
Иногда здесь мелькали женщины, похожие на одну и ту же
потрепанную кулинарную книгу: борщ, котлеты, компот…,
о, семейный рюмин в губной помаде, бесстыжев, почти бестужев,
след бермудского утюга, целлюлитный капот.
Он пояснял: «Без иерархии – нет парадигмы, развал системы…»,
юные поэтессы уточняли: «Иерархия – это фистинг или анал?
У вас внутривенно или в «колесах» морфемы?»
Филолог морщился и непечатный стон издавал.
А тут еще появился брутальный некто, банкир-расстрига,
страстный любитель поэзии, не ведающий о том,
что существует табель о рангах, высшая лига,
а остальное – плебейский вакуум за бортом и за бортом.
Неустанно ведется поиск новых смыслов и грантов,
а этот всех купил, основал литературный ТВ-канал,
и начал двигать "дворняжек", провинциальных талантов:
«Иерархия – это фистинг или анал?»
Беспредел продолжался, наш герой захирел, недолго
прожил, и его зарыли в детской песочнице под Новый Год -
два мастиффа, как будто их сочинил композитор Дога,
а вселенную эту - придумал каширский кот.
РУССКОЕ ПОЛЕ
Иван-чай допивает кофе и включает защитное поле –
прозрачный купол на сотню гектаров, а то и больше,
теперь: царапайся, бей кувалдой, стреляй, натирай мозоли –
всем не русским вход запрещен, особенно Мойше.
О, как чешутся корни, скручиваются от жажды листья,
гусеницы и пчелы требуют церковную десятину,
даже у солнца – рыжая шкура и хитрая морда лисья,
что-то вынюхивает и докладывает раввину.
Где вы, братья и сестры мои? Подорожник, полынь, ромашка,
коровяк, мелиса, мята, пырей, - зову на помощь.
Был еще пастернак , только с ним случилась промашка -
рифмовал не к месту, совсем бесполезный овощ.
Для него и смерть – овощной гарнир, и чуть дольше века
длился день, облетели кавычки, плесните чаю,
горизонт - зеленый дефис от растенья до человека,
знал бы милый Мойша, как я по нему скучаю.
ЗИМНИЙ ПРИЗЫВ
1.
Теперь призывают в армию по-другому:
сначала строят военную базу поближе к дому,
проводят газ, электричество, тестируют туалет,
ждут, когда тебе стукнет восемнадцать лет.
И тогда они приезжают на гусеничных салазках,
в караульных тулупах и в карнавальных масках.
Санта-прапорщик (сапоги от коренного зуба)
колется бородой, уговаривает: «Собирайся, голуба,
нынче на ужин - с капустою пироги…
жаль, что в правительстве окопались враги…»
Именную откроешь флягу, примешь на грудь присягу,
поклянешься, что без приказа - домой ни шагу.
2.
А вот раньше - был совсем другой разговор:
тщательный медосмотр через секретный прибор -
чудовищную машину, размером с военкомат,
чье гудение – марсианский трехэтажный мат,
пучеглазые лампы, эмалированные бока,
тумблеры, будто зубчики чеснока…
…Тех, в чем мать родила – отводили на правый фланг,
тех, в чем отец - оттаскивали на левый фланг,
и всем, по очереди, вставляли прозрачный шланг:
славянам – в рот, ну а чуркам – в задний проход,
набирали идентификационный код,
вспыхивал монитор, и вслед за бегущей строкой
всем становилось ясно: откуда ты взялся такой.
О, сержант Махметов, не плачь, вспоминая как,
ты сжимал приснопамятный шланг в руках.
потому, что увидел казахскую степь, а потом -
свою маму - верблюдицу с распоротым животом,
перочинным младенцем на снег выползаешь ты,
шевеля губами неслыханной остроты:
«Говорит, горит и показывает Москва…»
Потому тебя и призвали в пожарные войска.
4.1.09
* * *
Крыша этого дома – пуленепробиваемая солома,
а над ней - голубая глина и розовая земля,
ты вбегаешь на кухню, услышав раскаты грома,
и тебя встречают люди из горного хрусталя.
Дребезжат, касаясь друг друга, прозрачные лица,
каждой гранью сияют отполированные тела,
старшую женщину зовут Бедная Линза,
потому, что всё преувеличивает и сжигает дотла.
Достаешь из своих запасов бутылку «Токая»,
и когда они широко открывают рты -
водишь пальцем по их губам, извлекая
звуки нечеловеческой чистоты.
* * * *
Жил в Херсоне один циклоп, неспособный наморщить лоб,
потому что весь из себя - эх, сплошные цыганские очи,
загляденье, а не циклоп, он в подковы гнул антилоп,
а в его желудке плавали тамагочи.
Наш циклоп не носил очки – у него в шесть рядов зрачки,
угонял лошадей и в мешках под глазами прятал,
но, увидеть его могли только местные дурачки
и слепые поэты, когда он от счастья плакал.
МАНАС
Он бряцает на мандолине в Чуйской долине,
где у солнца лысина в бриолине,
иногда к нему приезжает Чингиз Айтматов -
налегке, без секьюрити и адвокатов.
Говорят, что это – Манас, друг Тохтамыша,
богатырь и поэт, переживший свою легенду,
у него караван гашиша и буддистская «крыша»,
а что еще надо, чтоб встретить старость
интеллигенту?
Кушай конскую колбасу, вспоминай Пегаса,
проверяй на вшивость мобильник и жди приказа,
а когда он придет - вызывай на себя лавину,
человек дождя и йети наполовину.
* * *
Поначалу апрель извлечен из прорех,
из пробоин в небесной котельной,
размножения знак, вычитания грех
и сложения крестик нательный.
Зацветет Мать и Матика этой земли:
раз-два-три-без-конца-и-без-края,
и над ней загудят молодые шмели,
оцифрованный вальс опыляя.
Калькулятор весны, расставания клей,
канцелярская синяя птица,
потому что любовь – совокупность нолей,
и в твоем животе – единица.
* * *
И когда меня подхватил бесконечный поток племен,
насадил на копья поверх боевых знамен:
«Вот теперь тебе – далеко видать, хорошо слыхать,
будешь волком выть, да от крови не просыхать,
а придет пора подыхать, на осипшем ветру уснуть,
ты запомни обратный путь…»
И когда я узрел череду пророков и легион святых,
как сплавляют идолов по Днепру, и мерцают их
годовые кольца, как будто нимбы, за веком – век:
только истина убивает, а правда - плодит калек,
только истина неумолима и подобна общей беде,
до сих пор живем и плавимся в Золотой Орде.
Ты упрячь меня в самый дальний и пыльный Google,
этот стих, как чайник, поставь закипать на уголь,
чтобы он свистел от любви до боли, и тьмы щепоть -
мельхиоровой ложечкой размешал Господь.
И тогда я признаюсь тебе на скифском, через моря:
высшей пробы твои засосы, любовь моя.
* * *
Любовный тихоход, продавленный диванчик,
и встречные огни херсонских дач,
нетронутый еще, белеет одуванчик,
как будто рычажок в коробке передач.
Вдыхая аромат сгоревшего бензина
и открывая термос новизны:
что жизнь – не выносима, вывозима -
вперед капотом, на погост весны.
Подземный светофор приподнимает веки,
гаишник – лысый черт выписывает штраф,
и в вечной пробке дремлют человеки
влюбленные, и жизнь и смерть поправ.
* * *
А что мы всё - о птичках, да о птичках? -
фотограф щелкнет – птички улетят,
давай сушить на бельевых кавычках –
утопленных в бессмертии котят.
Темно от самодельного крахмала,
мяуканье, прыжок, еще прыжок…
А девять жизней – много, или мало? -
а просто не с чем сравнивать, дружок.
МАНТРЫ-МАНДРЫ
На дверях сельсовета оранжевая табличка:
«Все ушли на заработки в Нирвану»,
людям нужен быстрый Wi-Fi, «наличка»,
однополый секс, и я возражать не стану.
Многорукая вишня меня обнимет: чую -
инфракрасные колокольчики зазвенели,
харе Кришна, что я до сих пор кочую,
харе Рама, в гоголевской шинели.
Поворотись-ка, сынку, побудь завмагом:
сколько волшебных мыслей в твоем товаре,
солнце курит длинную булочку с маком,
острые тени двоятся на харе-харе.
Чуден Ганг, но что-то зреет в его пучине,
редкая птица, не отыскав насеста,
вдруг превращается в точку посередине,
обозначая касту этого текста.
* * *
Водомерка очнется в самой высокой рюмке,
заскользит на месте, касаясь коньячной кромки,
ох, и тесно вам, мои шебутные думки,
кружевные жабры и барабанные перепонки.
Водомерка уткнется в след от губной помады
и подумает: «Как вульгарен рассвет в Казани…»
ох, и тяжко с похмелья вам, мои камарады,
как мучительно пьется левое «Мукузани».
Пробуждаются ангел страсти и бес привычки -
сколько раз водомерку они спасали?
Чудо прячется в табаке, в уцелевшей спичке,
а затем, обретает смысл в украинском сале.
* * *
Переводить бумагу на деревья и прикусить листву:
синхронной тишины языческая школа -
и чем больней, тем ближе к мастерству,
мироточит туннель от дырокола.
Но, обездвижен скрепкою щегол,
и к сердцу моему еще ползет упорно -
похожий на шмеля, обугленный глагол,
из вавилонского сбежавший горна.
В какой словарь отправился халдей,
умеющий тысячекратно -
переводить могилы на людей,
и выводить на солнце пятна?
Всевышний курс у неразменных фраз:
он успевал по букве, по слезинке -
выхватывать из погребальных ваз
младенцев в крематорском поединке.
И я твой пепел сохранил в горсти
и убаюкал, будто в колыбели,
и сохнут весла, чтоб перевести
на коктебельский и о Коктебеле.
ВАРИАЦИИ
В кармане – слипшаяся ириска:
вот так и находят родину, отчий дом.
Бог – еще один фактор риска:
веруешь, выздоравливаешь с трудом,
сидишь в больничной палате,
в застиранном маскхалате,
а за окном – девочки и мартини со льдом.
Сколько угодно времени для печали,
старых журналов в стиле “дрочи-не дрочи”,
вот и молчание – версия для печати,
дорогие мои москвичи.
Поднимаешься, бродишь по коридору,
прислушиваешься к разговору:
“Анна Каренина… срочный анализ мочи…”
Мысли мои слезятся, словно вдохнул карболки,
дважды уходишь в себя, имя рек,
“Как Вас по отчеству?”,– это Главврач в ермолке,
“Одиссеевич,– отвечаю,– грек…”
Отворачиваюсь, на голову одеяло
натягиваю, закрываю глаза – небывало
одинокий, отчаявшийся человек.
О, медсестры – Сцилла Ивановна и Харибда Петровна,
у циклопа в глазу соринка – это обол,
скорбны мои скитания: Жмеринка, Умань, Ровно…
ранитидин, магнезия, димедрол…
Лесбос бояться, волком ходить, и ладно,
это – Эллада, или опять – палата,
потолок, противоположный пол?
* * *
Боже, зачем мы с Тобой связались
и на Тебя напоролись?
Теперь над нами восходит физалис,
бушует в венах прополис,
теперь, похожие на вопросы,
склонились влажные цикламены,
приоткрывают стрекозы
мотоциклетные шлемы.
Господи, мы ведь - нормальные челы,
а теперь - озимые пчелы,
у наших крыльев – цвет лимончелы,
гуденье - наши глаголы.
Я знаю, Господи, прошлым летом,
Тебе моя душа не мешала:
о, эти вырванные пинцетом -
из наших задниц вострые жала.
Любовь божественна в бесполезном,
любовь - сливовая бормотуха,
давайте выпьем над этой бездной,
успеем ли опылить друг друга?
Когда услышим в немом повторе,
увидим, если увидим, вскоре,
вечнозеленое плачет море,
морское море.
* * *
Отечество, усни, детей своих не трогай,
ни плавником, ни ласковой острогой,
ни косточкой серебряной в «стволе»…
Славяне – очарованная раса,
ворочается пушечное мясо
в пельменях на обеденном столе.
А я - любовью сам себя итожу,
ты - в переплете, сбрасываешь кожу,
как сбрасывают ветхое вранье
в считалке, вслед за королем и принцем,
так бьют богов, так пробуют мизинцем -
отравленное зеркало мое.
Трехцветная юла накручивает мили,
вот белый с голубым друг друга полюбили,
вот красный оросил постельное белье…
И ты, рисуешь профиль самурая,
от нежности и от стыда сгорая,
отравленное зеркало мое.
* * *
Горизонт в заусеницах волн - корабельное древо:
сухогруз, как рубанок, прочтет его справа налево,
и пройдется по солнцу, едва задевая макушку -
осторожно снимая с нее золотистую стружку.
О, невидимый Плотник, на что уповаем в итоге?
спят фанерные библии, дремлют паркетные боги,
шелест веток в груди, вдохновение дятла под сердцем,
дай мне самые лютые гвозди, чтоб стать иноверцем -
дай иначе поверить в Тебя, избегая повтора…
…чертыхаясь, бредет оцерковленых грузчиков свора,
по колено входя в черно-белый поток бересты,
и уносит на спинах элитную мебель – кресты.
* * *
В черной хате сидит Петро без жены и денег
и его лицо освещает черный-черный вареник,
пригорюнился наш Петро: раньше он працювал в метро,
а теперь он – сельский упырь, неврастеник.
Перезревшая вишня и слишком тонкое тесто –
басурманский вареник, о, сколько в тебе подтекста -
окунешься в сметану, свекольной хлебнешь горилки,
счастье – это насквозь – троеточие ржавой вилки.
Над селом сгущается ночь, полнолунье скоро,
зацветает волчья ягода вдоль забора,
дым печной проникает в кровь огородных чучел,
тишина, и собачий лай сам себе наскучил.
Вот теперь Петро улыбается нам хитро,
доставайте ярый чеснок и семейное серебро,
не забудьте крест, осиновый кол и святую воду…,
превратились зубы в клыки, прячьтесь бабы и мужики,
се упырь Петро почуял любовь и свободу.
А любовь у Петра – одна, а свободы – две или три,
и теперь наши слезы текут у Петра внутри,
и теперь наши кости ласкает кленовый веник,
кто остался в живых, словно в зеркало, посмотри -
в этот стих про черный-черный вареник.
.
.
О ХЕРОВ. В МИРУ - АНАТОЛИЙ
сегодня в 12:33
Заткнись и кури.
Приходи ко мне вечером, просто покурим;
Это опиум, детка. Заткнись, и кури.
Ты не станешь Марией Склодовской-Кюри.
Ты весьма прагматична.
Печешься о шкуре;
Это форма, запомни. А форма - понты,
принимай себя бабочкой с крыльями в точку.
Если хочется, да, продавай свою почку,
так узнаешь ее себестоимость ты.
Порицаний не бойся; ругающий благ.
Критиканство гораздо полезней елея.
Плюс дает основание, не сожалея,
разнести критикану овальность е*ла
Заруби то, что дао – напыщенный хлам;
изучай метафизику утренних пробок.
Прикупивший квадраты в одной из коробок
закрепил человечье стремленье к углам.
Что навалом вселенных - полнейшая чушь.
Безусловно, так легче; а вдруг в параллельной,
я лихой казнокрад, квартирующий в Стрельне,
А в другой параллельной быть честным хочу.
Разобраться бы с этой, чем больше я знал,
То, смеясь, понимал, что не знаю. Отсюда
вытекает одно – я помою посуду,
и не буду здесь счастлив. Но был. Новизна
Изначально впирает, а далее – скука,
Потому что знакомое пресно для нас.
Так давай с тобой встретимся вечером, сука,
Я тебе покажу как е*ут в декаданс.
Бойлер для женщины с талией
Так хотелось тебе чистоты в глубине
гладковыбритых грязных подмышечных впадин.
День с туманным лицом оказался прохладен,
в новостях рассказали о чьей-то вине
в заключении под иллюзорную стражу
Голунова Ивана — за розничный сбыт
порошков наркотических. И, если бы
всё сложилось пучком — прямиком на парашу.
В общем, так себе дня и мотив, и повестка;
Ты поюзала кран и хотела отмыть
свои грязные руки, но холод зимы
поразил твои поры и в душу залез как
обаятельный червь ностальгии о том,
что сейчас, вероятно, он тоже в нелепом
положении, где-то в предместьях Алеппо
без горячей воды в помещении пустом.
Ты подумала также о связи ментальной,
о единой большой ноосфере вверху.
И о том, что его необрезанный х*й
адекватных размеров при виде фронтальном.
И вообще, говорят, исправляется всё,
исключая лишь смерть с точки зрения тела.
Ты хотела звонить, и немного вспотела,
понимая, что девочку снова несёт.
Совладав с импульсивностью силой джедая,
ты спустилась к такси, ожидавшем давно,
— «Ну и пусть ему там на меня все равно!
Я красивая, сильная и молодая!»
В целом, дивный разрез
о любви чертежей,
где в отсутствии внятных условий комфорта
просыпается чувство нехватки кого-то
Только это уже не про рай в шалаше.
P.S.
Я продам тебе бойлер.
Недорого.
Квадратные апельсины (конкурс)
бумажные цветы дарящий прав
конкретно в том, что в свернутой бумаге
скрывается эстетика добра;
Её немного сморщенные флаги
колышет ветер правильных подруг
садящихся в такси без задней мысли,
что где-то утомительно обвисли
две ветви омертвевших тёплых рук
Конечно же, моих. Дощатый пол
скрипит под четкой поступью подошвы,
когда паразитируя на прошлом
я прихожу в трамвайное депо
валять с составом личным дурака
звенеть громоздкой сбруей оправданий,
курить чужой табак, стоять в кафтане
и жизнь вести как мелкий таракан.
Но тянет, сука, подвиг совершить
всему виной инъекции марксизма
в российский анус вставленных, как клизма
мешая здесь работать, спать и жить.
Такой вот май.
Дожди и огород.
Смиренно отмокающие птицы.
кИпа на мягком темени столицы
набитый ожиданиями рот,
что вот!
должно же что-то изменится!
но происходит всё наоборот.
И, безусловно, хочется напиться.
Мне не нравится, что ты куришь
Суббота.
Моросящая Тюмень,
осадками на улицах, мощённых
озябшими туркменами. Ёще, на,
я расчертил грядущее в уме
как карту,
на которой абсолют
размыт ручьём весны и иллюзорен,
что я, не взяв его, при первой ссоре,
в то место, где больнее, посолю.
Тогда хватай текилу, будь добра,
беги стремглав, и жмись как можно ближе
ко мне, который бережно оближет,
солёный привкус крови с наших ран.
Но есть вариант – умело отдалять
привязки, магнетизм. Чужую кожу,
считать всегда чужой. И предположим,
что так гораздо проще утолять
потребность в теплоте.
А хочешь - спор?
Что в точках тех, где слабо топят печи,
любое существо в морозный вечер
сойдёт за отопительный прибор.
Пока я ставлю крестик на ладонь,
по типу ярких звёзд на фюзеляже,
ты что-нибудь скажи, ведь кто мне скажет
что я невыносим, как долото
когда в припадках ярости долблю
астральный потолок, который, сука,
является торчка забавным глюком,
а тот, (ты представляешь!) тоже глюк,
каких-то доходяг с других планет.
И чтобы не гласил скупой анамнез,
я знаю только то, что ты нужна мне,
не знаю только, к счастью, или нет.
22.04-02.05.2018
Осенью хорошо
осенние обмылки тротуаров,
затекшие конечности дубов,
я воровал пшеницу из амбаров,
просчитывал количество зубов
которые достались мне от папы,
от мамы мне достались. И зерно
запихивал под шерсть собачьей лапы…
собака наступала на говно
здесь насранном дебелою коровой,
говядиной е*учей. В молоке
таится деревенская суровость.
Вчера читал дурной апологет
О скрипачах, хористах – всякой швали,
наростах социальных на стволе
березы общества. Я пел им трали-вали,
Я пел им тили-тили на столе,
доказывая мелочность культуры.
Культура есть отросток сытых рыл,
Я пи*дил дирижера партитурой,
Чтоб он на бис Меладзе повторил.
Про красоту обманчивой актрисы
про девочек из города, про то
как в Адлере колышит кипарисы
и согревает галька добротой.
А осень всё желтела, словно пальцы
от табака и почечной тоски…
Ах, мне бы облизать ее соски
и на огромных сиськах отоспаться.
В горящем городе
В горящем городе, билбордами затянутом,
Она трогает боль, хотя искала любовь.
Наощупь. Вслепую. По памяти.
До крови. До хрипа.
Вновь
Шумные кабаки ласкают ее темнотой,
Струится платье по точеному телу,
Она уже давно перестала быть той,
Той, которой быть с детства хотела.
Взрастив предательство по-женски аккуратно,
Фибрами поняла суть кудрявых амуров.
Рубикон позади. К сожалению, нельзя обратно.
Ночь. Слезы в подушку. Дура я, дура.
Город визжит машинами, ветром залетает в комнату,
Словно будит ее, словно ищет причину.
Заплаканная, признаваясь в любви коту,
Понимает, что уже никогда не полюбит мужчину,
Наверное.
Только эта маленькая надежды кроха
Невидимой рукой вздымает гордую голову к небу.
Она бравирует по-мужски, безразлично бросая: Пох*й.
Но что-то под левой грудью саднит. Рвет, требуя.
Надев самое лучшее платье, сама не понимая зачем,
Она снова запирается в круг подруг, пьет вискарь,
Зная внутри, что хочет уснуть на любимом плече,
Зная, что лучше погибнуть, чем перестать искать.
Не читайте Айн Рэнд
Я лохматая дворняга бегающая у столовой
Я черствые куски хлеба выкинутые на грязный снег
Я х*й импотента болтающийся на пол шестого
Я спальня с большими окнами на солнечной стороне
Я отвалившийся нос сифилитика завёрнутый доктором в марлю
Я москвич восемдесять третьего года с кирпичами вместо колёс
Я пыхтяший на волейболистке отвратительный лысый карлик
Я годами живущая перхоть между прядей твоих волос
Я использованный пакетик чая намочивший края салфетки
Я хакас прилетевший в Москву по незнанке зашедший в Гум
Я пожухлые жёлтые листья на детьми поломанной ветке
Я седьмая песня в альбоме поп-певца Айдамира Мугу
----
И я лёгким касанием губ твоих уже точно не буду разбужен
Я бы руки и ноги е*учей этой дуре Айн Рэнд оторвал.
И теперь, как описано выше, никому я и нах*й не нужен.
Ты же любишь меня. Вот и думай. Для чего, блть, тебе голова?
.
.
.
.
11.01.2001 ЛИТПРОМ
Корней Белкин
День такой хороший ля ля ля ... На литпричале ниче так. И тексты мои продали на копирайте . ДА. и настучала еще добрых тысяч пятьдесят знаков. И вот ЛитПром радует.
Вася и РК с каверами на Васино. Даже не знаю что лучше. Нет, знаю ..
Барабаны эти с горнами и знамена с кистями и гордые морды пионерские - эх ...
вздрагиваю...
Да. И Шаня с пьессой. Шаню люблю. РК люблю. Васька полюбливаю гггг
Все свеженькое. С пылу с жару.
Радость
Автор: Васёк
Газировку с апельсиновым салютом
Допиваю до последнего глотка.
Нас прохладой встретит завтрашнее утро,
Лёгким ветром встретит нас Москва-река.
Светят звёзды цвета сладкого кагора
Над неловко нарисованным Кремлём.
Одеялом ночь спускается на город,
Где с тобою никогда мы не умрём.
Пионерским горном нас разбудит лето,
И под палочками вздрогнет барабан.
И Москва-река нас встретит лёгким ветром,
И Жюль Верна ждёт очередной роман.
С поцелуем первым входит в душу сладость.
Вон, зари полоска робкая видна!
Над страной восходит солнце, словно радость,
Никогда к нам не придёт опять война.
Я бросал тогда учебную гранату,
И попасть старался прямо Смерти в лоб,
Я хотел, чтоб новый Гитлер бесноватый
Навсегда упрятан был бы в чёрный гроб.
Чтоб шутил всегда весёлый Вася Тёркин,
И чтоб нам рассветы над Москвой встречать,
Мы старались наши школьные пятёрки
И за труд, и знанья честно получать.
Было радостно нам всех дорог в начале.
Помнишь, друг, с тобой в те славные года
Мы не знали будущего зла, печали?
Оттого-то были счастливы тогда.
***
Разбрасыватель Камней
Спирт с апельсиновой газировкой
Выпиваю залпом под горна песнь.
Хмель по затылку бьёт монтировкой,
Выпадаю в осадок, стекаю весь,
И уже не важно, в Волгу, в Оку ли..
Едва слышна барабанная дробь..
И так повторяется вечность. А х*ли
Тут сделаешь, утро туманное, бро!
А там, за туманами, галстук алою
Зарёю повязан на шею белую.
И песней - орлушино "За*бало",
И спирт с газировкой глотаю смело я..
-------------- -------------
Пионерское лето разбудит горном,
И вздрогнет под палочками барабан -
Такое вот замысловатое порно
Разложено памятью по коробам.
Большой барабан пионервожатой,
И наши палочки - моя и Витина.
Спина вспотела, ноги дрожат, и...
- Смена, подъём!
- Всё, всё, всё.. идите, на!
------------------
Самоосознание
Автор: Шаня Помазов
11-01-2021
Пьеса,
о попытках осознания действительности, и своего места в миропорядке
В кабинет к напыщенному человеку входит юноша с пунцовым лицом.
Он принёс поэму о себе.
Человек за столом незаметно морщась пытается сосредоточиться.
Юноша поправляя ослабевшие руки, начинает читать:
часть первая
Дирижабль
Становится так грустно мне всегда
Когда летит по небу дирижабль
Он чёрен как прошедшие года
Но мне его ни капельки не жаль
В нём смрадное дыхание всех лет
Что выдохнул когда-то я один
В нём запах пережаренных котлет
И пыль каких-то тряпок и гардин
часть вторая
Жрец
Сонный попугай кусает губы,
Губы околевшего жреца
Как бы убеждаясь что он умер
Нет на свете больше подлеца
Жрец был отвратительно нахален
Ел руками, чавкал и стонал
От него остался старый Хаммер,
Вход в какой-то якобы портал
часть третья
Воронеж
Мне хочется пуститься в перепляс
Порой во мне бушует организм
Но - тяжесть в околдованный плечах..
Но - этот ежедневный онанизм..
Однажды повстречался мне старик
С широкой среднерусскою душой
В Воронеже сидел, у грязных лип,
Показывая палец мне большой
часть четвертая
Попугай 2-й эпизод
Нет у попугая тайных мыслей
Есть у попугая тайный смысл
Попугай чтоб там чего не вышло,
Тело коготками очертил
Он закрыл жрецу большие веки
Чтобы не видать провалов глаз
Попугай вдруг понял - будет не с кем,
Не с кем говорить по многу раз
часть пятая
Мучительная правда о жреце
В той комнате, там всё на потолке,
Вошёл и я в портал или притон
Всё дело в том что был я налегке
Прошёл через пространство как протон
Но дело ни в притоне, ни в жреце!
Во мне самом летит мой дирижабль!
На мне - тот попугай был на лице!
Себя - мне так мучительно не жаль!
Человек откидывается в кресло, как бы готовясь вслушиваться дальше,
но юноша поднимает на него глаза, и произносит - " Пи*дец".
Напыщенный человек встаёт, подходит к юноше, потом резко
разворачивается, и душераздирающе пердит.
Юноша, пошатнувшись, выходит.
Слышатся хорал.
Поют о чём-то.
Занавес
.
.
.
.
А весна пришла не как обычно...
Нет сосулек, нет привычных луж,
Нет сугробов серо-прозаичных,
Нет желанья лепетать смешную чушь...
Нет счастливых парочек навстречу.
В парках шёпот грустных фонарей.
Одиночеством пронизан вечер.
Стали мысли тяжелее, холодней...
Старый дом. Парадная. Ступени.
Ключ в замочной скважине. Порог.
Маятник часов от тени - к тени
Барабанит скучный монолог...
По скрипучим стёртым половицам,
Осторожно, чтобы не спугнуть
Кошку, что пока меня боится,
Но пройдёт немного времени... Чуть-чуть.
И она привыкнет к новой жизни.
В новом доме. Этот мы запрём.
Но сначала мы польём тысячелистник.
Грустным, как прощание, дождём...
.
.
.
.
УМ МУЖСКОЙ, ЛОГИКА ЖЕНСКАЯ Матулькина Ольга
.
Я перестала заниматься ерундой –
Не плачу по ночам. На это есть причины:
Я – девочка: и телом, и душой,
А мозг достался мне серьезного мужчины.
Я в платье не танцую на столе,
И песен не пою в известном караоке.
Мужчина в голове – интеллигент –
На остальное, впрочем, как-то сильно пофиг.
Я всех парней всегда понять смогу,
Когда жена им пилит мозг, какая скука…
Но это всё мужик в моём «мозгу».
Как женщина я знаю, что все бабы – суки.
Я ненавижу, когда резко тормозят.
Пешком пройдусь или проедусь «зайцем».
Недаром мне мужчины говорят:
«Простите, но у Вас стальные, на хрен, яйца!»
А девочка в душе так любит шоколад,
Цветы, подарки, платья, золото-брильянты.
Мужчина в голове – зануда и педант,
Он говорит: «На кой же фиг тебе всё это надо?»
В извечном споре: сердца и ума,
Мужчины – женщины, не будет проигравших.
Я буду очень УМная хорошая жена,
Но только СЕРДЦЕм к мужу сильно привязавшись.
Другие статьи в литературном дневнике:
