***«За ликом чужого неблагополучия – ты сам»
Это правда очень грустная история. Действительно, какая-то предельная концентрация боли. Я даже сначала не хотела ее писать. Особенно когда батюшка прислал мне то голосовое сообщение. Где даже не плач, а какой-то вой… Но потом решилась. Зачем?.. Наверное, затем, чтобы и здесь найти Бога. Его же не может не быть. Даже в этом нечеловеческом вое и горе. Из неблагополучных – Знаешь, что я иногда думаю, – продолжал батюшка. – Мы всегда заточены на то, чтобы получить чудесный результат. Чтобы самим в этом участвовать и сказать потом: «Вах!» Но мы же не знаем Промысла Божиего. Если бы все всегда было красиво, люди бы и делали ради того, чтобы было красиво. Но нужна же не красота. Человеку нужен Бог. И независимо от того, красивый результат или нет, исполнение заповеди Божией никто не отменял. Остальное – в Его руках. Независимо от того, красивый результат или нет, исполнение заповеди Божией никто не отменял. Остальное – в Его руках Наверное, да… Делай что должен, и будь что будет. А плоды ведь могут быть не на земле, а на Небе. А история эта началась четыре года назад, еще до СВО. Точнее – началась она для отца Евгения. Тогда на приходе у него появился молодой мужчина по имени Ярослав. Он хотел покрестить ребенка. – Он не был пьяным, грязным, но сразу было видно, что из неблагополучных, – вспоминал батюшка. – Ну и попивал в другие дни, скорее всего. И такой взгляд был у него… И настороженный, колючий, как будто кругом одни враги, и несчастный, неприкаянный какой-то. У него еще нос сломанный был, повернутый набок. Потом выяснилось – в драке. У нас же село. Раньше, до войны, люди приезжали работать на балаганах. Некоторым деться было некуда, они там при балаганах и жили. Хозяева какую-нибудь старую хатку рядом выкупали, и работники там ютились. Ну и пили, дрались… Иногда страшно было смотреть, в каких условиях люди находились. Вот Ярослав был из таких. Жил там с женщиной (сожительницей, получается), и сын у них даже родился. Отец Евгений сказал парню, что очень рад, что тот хочет крестить ребенка. Но раз они не расписаны, то сначала нужно это сделать. Потом – в храм на службы начать ходить, исповедоваться, причащаться. – Я понимал, что крестных вот так сразу они вряд ли здесь найдут. Кто захочет с неблагополучными людьми связываться? Ни ребенка, ни их потом в церкви не увидишь, а ответственность на восприемниках останется. Но у меня на приходе есть практика. Когда с такими случаями сталкиваемся, то находим крестных среди своих. Но только при условии, что человек начинает воцерковляться. И мы видим, что ему это правда нужно. Потому что если к Богу идешь и ребенка несешь, то все нюансы лучше подравнять. Иначе – какой смысл? Чтобы все было хорошо? Чтобы все было хорошо, надо по-христиански жить. Он послушал – покивал и ушел. И не вернулся. Такое тоже бывает. Может, нашел другой храм, где священник проще относится… Ну, пропал и пропал. Хотя нет-нет, а я о нем все же думал. Как там и что. «Так и жили, никому не нужные» Началась СВО… Жизнь в тех краях как-то очень резко изменилась. Ну как изменилась… С нуля начала строиться. Причем – под обстрелами. Много чего пришлось претерпеть там людям. И до сих пор приходится. Так что парень у отца Евгения из памяти совсем исчез. А этой зимой он опять появился. Еще более настороженный и колючий. И опять завел разговор о крещении. К тому моменту у мужчины было уже трое детей. – Я его сразу узнал, – говорил отец Евгений. – Пришел он с двумя старшими мальчишками. Четырех и полутора лет. Девочка только родилась, и врачи ее в райцентре в больнице оставили. Какие-то проблемы со здоровьем выяснились. А мать, которую кесарили, домой выписали, хотя она тоже болела. Температура у нее была высокая. Но в роддоме сказали: «Бывает. Пейте антибиотики…» И, знаешь, мальчишки у него тоже такие… Растерянные и колючие, как и отец. Вцепились в папку, молчат и смотрят на меня взрослыми глазами. И не улыбаются даже. Бабушки наши подсуетились, каких-то печенек-баранок им принесли. Ну и слово за слово, рассказал мне Ярослав про свою жизнь. Оба они (он и женщина его Алла, с ней они так и не расписаны были) – сироты. Его родителей лишили родительских прав, когда ему было пятнадцать, а она попала в детдом в девять лет. Мать маленькой бросила ее на отчима, а он над ней издевался. Потом соцслужбы ее забрали. Встретились, правда, не в учреждении, а позже уже, случайно. Подобное к подобному. Притулились друг к другу и грелись, спасаясь от одиночества. Они хотели крестить детей, потому что им было страшно – Бедные-несчастные. Никто им изначально ничего кроме жизни не дал. Как могли, так и существовали, – рассказывал батюшка. – Никому, кроме друг друга, не нужные. Он до Аллы с разными девчонками водился, но, когда ее встретил, понял, что это женщина, которую он будет любить всегда – до самого конца. Хотя она такая маленькая, худенькая, серенькая, как мышка. Незаметная совсем. Но он полюбил, ответственность почувствовал. А почему не расписались?.. Ну, сначала нужным для себя не считали. А потом он при переездах потерял паспорт – еще украинский. Только хотел восстановлением заняться – СВО. Не до того уже. У Аллы – российский. Здесь уже получила. Сами они – с другого берега. Там сейчас Украина. Работы в тех краях и до СВО особо не было, вот и приехали работать к нам – на те балаганы. А когда началась война – уехали. Потому что работы для них не стало. Начался коллапс. Скупщики приезжать перестали, торговля помидорами стопорилась. На рынке здесь тоже не продашь, он украинцами обстреливался. Люди боялись. Надо было самому либо в Крым, либо в Ростов ехать. Но там, куда они отправились, тоже работы не было. Помотались, помотались – вернулись… Как я и предполагал, крестных они тогда, четыре года назад, не нашли. Поэтому обратно не пришли. И у них все дети некрещеные были. А сейчас они их хотели крестить (старших хотя бы, маленькая в роддоме же), потому что страшно им было. Четыре года назад все не очень было в жизни, а сейчас вообще ужас… Ни работы, ничего… «Помочь и правильнее, и спокойнее» Договорились, что Ярослав в храм на службы походит, потом с крестными решат и назначат дату. И вроде все хорошо складывалось, но тут – беда. К ним с Аллой пришли с проверкой социальные службы: – У вас нет прописки! А так как нет прописки, то вы не можете оформить детские пособия! И непонятно, на что вы вообще живете! Даем вам неделю, чтобы сделать прописку, иначе заберем детей! Там, правда, без прописки документы не принимают. Как и здесь, собственно. У Аллы, как я сказала, российский паспорт был, но прописки не было. А у Ярослава вместо утерянного украинского – справка из сельсовета, удостоверяющая личность. – Они здесь сняли маленькую халупуку под выкуп, – рассказывал отец Евгений. – Хотели хотя бы Алле прописку там сделать, но хозяева отказали: «Купите дом, тогда пропишем». И он прибежал ко мне и то плакать начинал («Как же заберут! Как заберут?!? Я же стараюсь, я все делаю. Они вон – и чистые у меня. И суп есть! Они ведь посмотрели – есть… Как заберут?!?»), то рычать, как собака, охраняющая свою территорию («Я их не отдам! Слышите! Не отдам! Я знаю, что такое детдом! Да я загрызу их всех там в этих службах!»). А мальчишки у него правда чистые, причесанные, даже ногти подстрижены. И это он сам, не Алла. Она же то рожала, то дома вот лежит, больная. Я ему тогда сказал: «Ярослав, ну вот если бы ты тогда, четыре года назад, не ушел, а был бы здесь, то у тебя и дети были бы крещеные, и ситуация наверняка была бы другая. Мы бы могли помочь. А сейчас у вас состояние уже критическое. И срок вам дали – неделю. Ну ладно, ты ко мне завтра приходи, я подумаю, что можно сделать…» Позвонил отец Евгений своим самым близким прихожанам, пришли они в храм и стали решать, что предпринять в такой ситуации и надо ли вообще. Потому что парня они почти не знают. Вот «впишутся» они за него перед социальными службами, а он запьет, например… Решили все же попробовать. Если ты помог, а человек не воспользовался твоей помощью, он будет виноват. Ты же сделал все, что мог – Если ты помог, а человек не воспользовался твоей помощью или как-то «криво» воспользовался, он будет виноват, – говорил батюшка. – Ты же сделал все, что мог, твоя совесть чиста. А если ты не помог, то уже ты виноват. Помочь и правильнее, и спокойнее. «Что, бабка, рюши на гроб захотела?» На следующий же день отец Евгений отправился домой к Ярославу – посмотреть, что и как. – Условия у них были, конечно, слезы. Но не самые плохие. У нас есть люди, которые и хуже живут, как ни странно. И у которых малые сами в детдом просятся: «Заберите нас отсюда!» А Ярик правда старался. Алла лежала, а у него и порядок более-менее, и дрова наколол, и воду натаскал. Супчик тот жиденький… Одежда у детей не новая, но не грязная. Хотя действительно непонятно было, на что они живут. И, знаешь, было видно, что Аллу он правда очень любит. Она белая как смерть была, уставшая, постаревшая раньше времени. Я сначала даже думал, что она лет на десять старше него. А он такими влюбленными глазами на нее смотрел. А у них уже трое детей, на минуточку. И с детьми у него связь была заметна. Особенно со старшим. Он за Яриком как хвостик ходил. Посмотрел я на это все, поговорил со своими, решили – поможем. Прописку за неделю не сделать, решили начать с продуктов. Все закупили, холодильник полностью забили, все полки в шкафах – крупой, макаронами. Прихожане «химию» всякую, одежду принесли. Кто-то даже занавески им повесил – для красоты. И очень трогательно было, когда бабушка старенькая одна, Мария, узнав эту историю, все свои «похоронные» в храм принесла: «Как-нибудь вы меня, батюшка, точно похороните. Где-нибудь закопаете… А им нужнее». – Я отказывался, говорил, что без таких жертв справимся, – вспоминал отец Евгений. – А она – ни в какую: «Вот помру, приду к Богу, а Он мне скажет: “Что, бабка, рюши на гроб захотела, а людей в беде бросила?! Вот и ступай в пучину огненную в своих рюшах!” Ну, я тогда эти деньги ее вроде как взял, но припрятал. Потом при случае ей обратно как-нибудь всучу. Или в дом ей подкину: «Бог послал за доброту твою, баб Маш!» Шучу… Но что-нибудь придумаю. В общем, старались мы, старались… Еще она бабушка наша, Лида, даже канарейку в клетке им свою принесла временно: «Для уюта!» Чтобы соцслужбы умилились и отстали от них. У всех в селе куры, а тут – канарейка. Мы, конечно, смеялись. Канарейки только не хватало… А соцслужбы пришли, правда умилились, но прописку все равно потребовали: «Еще неделя вам! А то заберем детей! И канарейку!» «Тютелька в тютельку» Опять отец Евгений с прихожанами собрались и стали думать – что и как дальше делать с пропиской. Ярослава без паспорта – никак, но у Аллы-то есть. И придумали. Ну как – придумали… Помолились, и начались настоящие чудеса. – Есть у нас на приходе женщина, учительница. Добрейшей души человек. Сейчас она редко, правда, появляется. В городе живет и работает, а здесь у нее дом – от матери покойной достался, – рассказывал батюшка. – Она в тот день на нашем «совете» как раз присутствовала. «А давайте их в тот мой дом временно поселим, если захотят, – предложила. – И пропишем». С одной стороны – чудо Божие. Я даже в эту сторону не думал, чтобы кто-то незнакомцев к себе пустил. С другой – ответственность. Это же через меня они объявились. А вдруг что?.. Но подумал, что раз Господь так управляет, то и слава Ему. И добрым людям – спасибо. Оставалась прописка. Она тоже не за один день ведь делается. Но у нас же есть Колян. Ты его знаешь, прихожанин мой. Но это для нас с тобой Колян, а так – Николай Анатольевич. Глава сельского поселения. Поговорили с ним, он с начальником паспортного стола «перетер», чтобы мы с Аллой больной и Яриком через день на конкретное время приехали, штамп о прописке поставили и быстро обратно… Только тогда обстрелы были. Особенно в том районе, где паспортный стол. И Ярослав, такой: «Мы не поедем, мы боимся!» – «Вместе поедем. Помолимся, и я сам вас довезу!» Договорились… А еще, кстати, другой мой прихожанин вызвался Ярослава на работу в колхоз к себе взять. На официальную зарплату. Так что все тютелька в тютельку складывалось. Но за день до поездки в паспортный стол Алла попала в больницу. Температура у нее так и не спадала, с каждым днем ей становилось все хуже. В конце концов вызвали скорую, и та ее в срочном порядке увезла. Врачи сначала думали – что-то по-женски. Хотя после кесарева почти месяц уже прошел. Но оказалось – нет. Отправили ее в инфекционку. – Только Аллу положили, Ярославу звонок из районного центра из роддома, где лежала его дочь, – рассказывал отец Евгений. – Прямо в тот же день. «Приезжай – забирай! Если не заберешь, будем звонить в опеку. Чтобы занимались они. Вы все равно нищие, денег у вас нет». Там по правилам ребенок может у них лежать двадцать девять дней. Если проблему не решили, должны передать в детскую больницу. А у них ее нет. Это был вторник, а дочку надо было забирать крайний срок – в четверг. И к Алле надо ехать – с врачом разговаривать. Он Ярослава тоже срочно вызывал. А у него двое маленьких детей на руках. На разрыв, короче. Он мне звонит, плачет: «Батюшка, жена в больнице, дочь в роддоме, врачи ругаются… А я не могу никуда поехать! Дети… Помогите!!!» Отец Евгений пообещал Ярославу, что в четверг отвезет его за дочкой. А в больницу к Алле попробует сам. В среду и поехал. «Не знаем, спасем или нет» – Приехал, а там такой треш, – рассказывал батюшка. – Не больница, а территория Сталкера. Тишина, кругом ни души. С утра, возможно, еще есть какая-то жизнь, а к обеду начинаются обстрелы, и все – все попрятались. Один корпус разбитый, весь простреленный. У поликлиники полкрыши отстрелено. Недавно вообще дрон внутрь залетел и взорвался. Хорошо, никто не погиб. Но у людей нервная система расшатана до предела. У меня там знакомая женщина работала в приемном. У нее трясучка уже была, панические атаки. Где какой звук – истерика. А народ же еще лечить. В больнице, кажется, удивились, что такие вот люди, чуть ли не бездомные, кому-то нужны Инфекционное отделение отец Евгений, слава Богу, нашел быстро. Потому что бродить по такой территории удовольствия мало. Да и не безопасно. Врач на месте оказалась. И даже согласилась с посторонним в принципе человеком о пациенте поговорить. Наверное, потому что священник. Или от удивления, что такие вот люди, чуть ли не бездомные, кому-то нужны. – Я обрадовался сначала, подумал, что сейчас быстро все узнаю – что и как, может лекарства какие нужны, гостинцы. Когда Аллу можно будет забрать, спрошу. Рассказал, что за дочкой их с Яриком завтра поедем. Опять – тютелька в тютельку… И тут меня как бревном по голове: «Какой забирать? У нее подозрение на туберкулез, состояние критическое, легкие кошмарные. Да там не только легкие. Поражение печени, других органов. Не понятно, как она забеременела и родила. Мы, конечно, делаем все возможное, но не знаем, спасем ее или нет. А вы, батюшка, если помочь хотите, привезите ей какую-нибудь одежду, потому что она приехала только в памперсе и в свитере, посуду, еду. Она голодная, а у нас-то кормить нечем. И мужу передайте, что мы у нее мокроту на анализ взяли, он будет готов через четыре дня. И ему тоже нужно сдать. Детей всех проверить надо. И никакую дочку новорожденную вам забирать нельзя, пока результаты не придут». «Так а делать-то что? – спрашиваю. – Они оттуда из райцентра звонят с угрозами конфискации ребенка, если родители завтра не заберут. А забирать, получается, нельзя?» – «Нельзя! И тут я вам помочь уже не могу. Дети – это не мое. Может, педиатр что подскажет. Тем более, что туберкулез у матери стоит еще с одиннадцатого года. Там все в курсе должны быть». Про туберкулез отец Евгений до того дня не знал. Ярослав и Алла скрыли. Наверное, боялись. Батюшка признавался потом, что у него у самого от волнения чуть сердечный приступ не случился. А если заразили уже кого? Что тогда? – В общем, такой вот поток информации. Голова закипала просто. И девочку оставить в роддоме нельзя – службы заберут. И забирать нельзя – туберкулез. И Ярик мне звонит каждую минуту: «Алла не умрет? Алла не умрет? А детей не заберут? Если я не поеду за дочкой, заберут ведь? А я стараюсь, как могу. Как они их заберут?!?» Метался как раненый зверь. Уперся в меня, как в перекресток, и все. Как в последнюю надежду. А я что? У меня у самого, пока я это все переваривал, чувство было, что вагоны с цементом разгружаю. Что делать, как делать? Господи, помоги!!! Приехал домой в шесть вечера, лег и до утра не вставал. И, знаешь, это оказалось самым правильным. Утро вечера мудренее. В любой непонятной ситуации – спи! «Как оно решилось – непонятно» Проснулся отец Евгений от телефонного звонка. Это был Колян. Точнее – Николай Анатольевич. Глава сельского поселения. Он в тот день в райцентр ехал и спрашивал – не надо ли чего. – Тут меня осенило: «Нужно, Коленька, нужно! Нужно договориться, чтобы ребенка еще подержали, пока результаты анализов у Аллы с Яриком не придут. Ты же у нас – авторитет». – «Хорошо, – говорит. – Я завтра утром пошлю туда человека, он сходит в отделение, попытается поговорить с врачом. Получится, не получится, не знаю. Молитесь, батюшка!» Я прямо с кровати на молитву и встал. Проходит где-то полчаса, присылает сообщение Ярослав: «Батюшка, спасибо вам большое! Я не знаю, как вы это решили, но мне позвонили и сказали: “Пускай мама лечится, мы ребенка придержим”». Я – Коляну звонить: «Коленька, спасибо! Вон как оперативно среагировали. Часа не прошло». – «Да нет, они еще не успели. Человек сказал только, что поговорит там с кем-то в здравоохранении. Но еще не поговорил. Но я тогда дам отбой». Как оно решилось, непонятно. В один момент просто. Милость Божия! Опять тютелька в тютельку. Я ведь на грани отчаяния был. И Ярика понимаю, и себя понимаю, что я могу, что не могу. И ситуацию понимаю… У меня у самого завал. Я документы не могу ни на свет, ни на газ оформить, ни на храм. Ни с Инной опеку. (Инна – это девушка-инвалид, которую отец Евгений домой себе с начала СВО взял, я писала.) Потому что только соберешься – сразу на голову такие вот люди сваливаются. Мне уже страшно даже. В тот же день узнали, что туберкулез у Аллы не подтвердился. Точнее – открытой формы нет. Правда – тютелька в тютельку. И она передавала отцу Евгению спасибо, что с ребенком все решил. – Но я ничего же не сделал, – говорил батюшка. – Это чудо Божие какое-то было, что ребенка оставили пока. В общем, радовались и ждали, когда Аллу выпишут. И соцслужбы тоже согласились подождать с пропиской. В больнице же человек. «Ты меня не бросил?» Ее выписали. Казалось бы – опять все тютелька в тютельку, как говорит батюшка. Только выписали с другим диагнозом – еще страшнее. Четвертая стадия иммунодефицита. Там в больнице и определили. – Сколько протянет? А кто знает? Пусть пьет таблетки, а там как организм, – сказали врачи. – Только вот от организма уже ничего не осталось. – Давно у нее это, как в итоге выяснилось, – рассказывал отец Евгений. – Еще до первых родов. Откуда? Я не знаю. Только от меня и от всех нас это тоже Ярик с Аллой скрыли. Боялись – брезговать начнем. Он мне, по крайней мере, так объяснил. А с этим ВИЧ история еще была такая. Она таблетки пила. А если человек их пьет, то он не заразен. Ну, как мне сказали, я же не специалист. А в третью беременность они в нее не лезли. Плохо становилось. Ярик ее заставлял, а она плакала: «Не могу!» И бросила. Ну и иммунитет стал разрушаться. И старшие у них здоровые, а младшая – зараженная. И Ярик тоже. Но это все потом выяснилось. А тут я обалдел просто. Не столько от диагноза, сколько от обмана. Я по больницам бегал, справки наводил. А он все знал, оказывается… Но это все человеческое. Дело-то все равно делать надо было. Сделали Алле, наконец, прописку. Инвалидную коляску нашли по своим и катали ее по паспортному столу, а потом – по пенсионному фонду. Подали документы на пособия, на материнский капитал. Начали паспорт Ярославу восстанавливать. И еще кучу всего надо было сделать. Потому что он в свидетельствах о рождении детей даже как отец не был прописан. Я с ужасом думал, что, если она сейчас умрет, он своим детям по закону – никто – Я с ужасом думал, что, если она сейчас умрет, он им по закону – никто. Тут уж их точно заберут. И второе: как он это переживет – ее смерть? И переживет ли? Он сам понимал, что рано или поздно это случится, но гнал от себя эти мысли. И все повторял мне: «Я этого очень не хочу. Я этого очень боюсь – потерять ее». Очень страшно ему было, да. Ревел просто. Это и понятно. Вырвал он, бедный, для себя у жизни островок счастья с этой женщиной, которая родила детей. Хотел на этом островке что-то построить. А оно рушилось… А Алла боялась, что он уйдет, и все шептала: «Ты здесь? Ты здесь? А я думала, ты меня бросил. Не бросай меня, пожалуйста!» Да куда он ее бросил бы? Он вон памперсы ей менял, как с малым ребенком возился. Ох, Господи! Трагедия жизненная самая настоящая… Ладно, не раскисаем… В общем, все подали, деньги мы за него везде заплатили. Он же не работал. А там за одно восстановление паспорта – тридцать тысяч на адвоката. За каждого ребенка – четыре с лишним… И главное – время, время. Паспорт – полгода. Детей оформить – несколько месяцев. Это чудо какое-то должно было случиться, чтобы все резвее закрутилось. Но мы решили, что будем делать, что можем, старались, искали выходы. Хотели быстрее успеть, чтобы расписать их на дому. Я его везде возил, а с детьми наши прихожанки сидели. И только каждую минуту: «Господи! Помоги!» И чудо опять случилось. Алле стало чуть лучше. Мелькнула надежда, что она выкарабкается. Слабая, но все же. И второе – можно уже было забирать грудную девочку из райцентра. – Но тоже мысли: «А как он будет справляться? Мы, конечно, будем помогать, но на разрыв же просто», – вспоминал отец Евгений. – Ладно, Бог не оставит. Поехали, в общем, за дочкой. Полпути проехали, звонок – у них дома опять опека. Пришлось вернуться. Прописка есть, но все равно очень много у соцслужб было вопросов. Если мать встать не способна, а отец – вроде как не отец, то должны забрать детей… Но они опять увидели, что все чисто, весь двор в постиранном белье. Еда есть. Канарейка, опять же. Алла хоть и лежит, но улыбается уже. Что дети к папке радостные бросились. Согласились подождать, пока Ярослав все свои документы выправит. Пошли навстречу с риском для себя. Тоже ведь чудо. И мы выдохнули… «Несколько человек захотели стать крестными» А ночью отцу Евгению пришло голосовое сообщение от Ярослава. Я его тоже слышала, но позже уже, батюшка прислал. – Алла умерла! – кричал мужчина. И это был даже не крик, это был такой вопль отчаяния, что у меня внутри все похолодело просто. И захотелось, чтобы этой истории вообще не было. Вот же, она улыбалась, ей стало лучше, чудо, все складывалось, тютелька, будь она неладна… Почему так?!? – Я ему позвонил, он взял трубку и взвыл в нее, как раненый зверь, – вспоминал батюшка. – Хоть он и знал, что так может быть, но смерть Аллы стала для него очень сильным потрясением. «Я же в храм ходил, я все делал!» – кричал Ярослав. Пока она дома лежала, он правда молился, как мог, несколько раз исповедовался, причастился. Понятно, что не ради Самого Бога, а ради чуда. Но ведь с таких людей и спрос меньше, научить-то вере их было некому. Мы, конечно, беседовали, я объяснял, он соглашался… Но вот на такой стадии все заглохло. А Алла вообще не причащалась у меня. Я к ней однажды пришел с Дарами. Она сказала, что ей все равно. И как так причащать?.. Молился за нее. Но она и до этого такая была – отгороженная от всего мира. Было видно, что боится кого-то впустить на свою территорию. Даже священника. Много претерпела, от всех ждала только плохого… Потом было отпевание. Ярослав так и выл, сквозь сжатые зубы. А дети (двое мальчишек) просто стояли и смотрели на все своими взрослыми глазами. Отец Евгений говорил, что казалось, они за свою короткую жизнь уже настолько привыкли к боли, что перестали ее чувствовать. Хоронили женщину за счет прихода. Там же, в трапезной храма, накрыли стол для поминок. Молчали, молились про себя. Думали, как помочь Ярославу. Несколько человек вызвались быть крестными у его детей. Только маленькую надо уже, наконец, забрать. И тогда всех сразу и окрестят. Женщины из опеки, пришедшие за детьми, сами ревут, но сделать-то ничего не могут – закон – А на следующий день за мальчишками приехали соцслужбы, – рассказывал батюшка. – Они все понимали – горе, видели, что Ярослав за ними, как курица за цыплятами, бегает, но вынуждены были забрать… Я об этом без слез вспоминать не могу. Как в кино. Пацаны вырываются, к папке руки тянут, рыдают… Он как пес рычит на этих теток… Думали, в горло вцепится. А у самого тоже слезы по щекам. Женщины из опеки сами ревут, но сделать-то ничего не могут – закон. Но пытались Ярослава успокоить, что забирают не навсегда, временно. Сделает он документы, на работу устроится и заберет сразу всех троих. И мальчишек, и девочку. И главное – проявит себя как добросовестный гражданин. Что он может их содержать. Потому что все равно такие люди «на карандаше». Но если все будет нормально, они помогут ему в восстановлении отцовства. Я за него поручился, Колян (Николай Анатольевич) – тоже. Ну и все… Детей повезли в райцентр в больницу на обследование, а потом – в Крым. Он вроде как подуспокоился… В общем, запустили эту историю, теперь все зависело от него. «Господь начинает открывать обстоятельства» – Мы верили, надеялись, молились, чтобы все у него сложилось, – рассказывал отец Евгений. – Он в больницу в райцентр съездил, мы ему денег дали, чтобы с этим иммунодефицитом на учет встал и таблетки взял. Он все сделал, прислал фото билетов, справку от врача, мол – все по целевому назначению использовал. Мы радовались… Потом его работа здесь ждала – в колхозе. Только он не вернулся почему-то, там – по месту на лесопилку устроился. Мы сначала удивлялись, но потом поняли все. В общем, сломала Ярослава эта история. Или раньше еще жизнь сломала. Начал он там пить с такими же бедолагами, как и он, напряжение снимать. Только те еще и запойными были. Понятно, что тоже люди, сочувствовали ему, как могли. А могли только с выпивкой. Ну и понеслось. А он, когда пил, становился агрессивным. Угрожал, кидался. Однажды напился и начал звонить Коляну – главе райцентра, еще там другим… Грозился приехать и поубивать всех за то, что якобы развели его и детей забрали. Ладно бы мне, так людям, которые ему все устраивали, бегали – договаривались. Мне тогда страшно стало: а вдруг правда прирежет?.. Потом протрезвел, сообщение прислал, что, мол, извиняется, не в себе был. Но там еще хуже вещи были. Через какое-то к отцу Евгению в храм пришли люди. Оказалось, еще раньше, когда была жива Алла, Ярослав позанимал у них денег. Пообещал отдать, когда детские выплаты придут. – И мало того, что соврал, что они с Аллой расписаны, так еще и занимал вроде как под мою и Коляна ответственность (нам ничего не говоря), – рассказывал отец Евгений. – Что мы поможем отдать, если что. А люди были сами нецерковные, но видели, что мы его как бы опекаем. И давали деньги. Он товаров в магазине набрал на приличную сумму. Слава Богу, для семьи. Но врать-то зачем? Когда все узнали, что она умерла, что они не расписаны были, дети не на него оформлены, что их вообще забрали, все кинулись его искать, а он убежал и не вернулся. На лесопилку устроился. Прибежали к нам: «Как же так, мы же помогали так же, как и вы?!?» А что я скажу? Мы каждый шаг прощупывали, и то попадались… Потому что выяснилось, что Ярик и в райцентре на лесопилке не очень долго работал. Больше фотки мне высылал, что он там. А сам поехал в одно село тут, в нашем районе, и начал рассказывать, что его жену дроном убило. Его пожалели, на работу взяли. А потом каким-то образом до меня эта информация дошла. Через знакомых. Но это не удивительно. Обычно, если ты пытаешься человеку искренне помочь, а он пытается этим воспользоваться не на пользу ни себе, ни тебе, то Господь начинает открывать обстоятельства. Но работает и работает – слава Богу. Потом он позвонил главе соседнего с нами села. Денег просил. Говорил: «ВИЧ у меня, лекарства нужны. Умираю». А она хорошо нашего главу Николая Анатольевича знает и эту историю. Связалась с ним: «Умирает?» А он как конь, хоть и ВИЧ. Вот такие вещи начали всплывать. Понесло его не в ту сторону. А у меня уже не было никаких моральных сил этому препятствовать. Сначала был в шоке, а потом раз такое, два, три. И перестаешь реагировать, руки опускаешь. И знаешь, я заметил, когда вот так сдаешься, происходит самое худшее. Он еще сообщение как-то прислал, просил, если что, похоронить его рядом с Аллой. И я, такой: «Ну хорошо…» Без эмоций. «Вот тебе и островок счастья – две могилы», – вздыхал батюшка – Ярослава убили. В мордобое проломили голову, – получил вскоре сообщение отец Евгений. Как и просил, похоронили его рядом с Аллой. – Вот тебе и островок счастья – две могилы, – вздыхал батюшка. «А где здесь Бог?!» Вот так закончилась эта история. Отец Евгений рассказывал мне все эти события «по мере поступления». Я жила ими несколько месяцев. Вместе со всеми, пусть и на расстоянии, я радовалась, когда хоть что-то получалось. Улыбалась, представляя ту бабушку с ее канарейкой. Предлагала собрать деньги на оформление документов, но батюшка отказался, сказал, что они сами. Верила, что Алла может поправится или хотя бы успеют сделать все бумаги и распишутся. И едва не затыкала уши, услышав тот крик: «Она умерла!!!». И не хотела больше ничего знать. Это было слишком жестоко. И то, что детей забирали, отрывали от отца – тоже было жестоко. Но делать-то что было. А потом опять верила – что парень справится, сможет. Ему отдадут детей, и их, наконец, покрестят. Потом – то вранье. И тоже опускались руки, как и у отца Евгения. Но я надеялась, что он «выплывет», придет к батюшке (тот же его ждал – до последнего ждал), и все наладится. Раздадут они те долги, и заживет Ярослав со своими малышами при храме. И все будет хорошо. Все будет по-православному. Как в книжках или моих «сопливых» рассказах. Но хорошо не получилось. Даже плохо не получилось. Получилось ужасно, страшно. Его убили! В пьяной драке! А некрещеные и никому не нужные теперь дети – в детдоме. Где была их мать, где был их отец. Откуда они так старались вырваться и построить свой островок счастья. Не построили. Дети-то в чем виноваты? И один вопрос крутился в голове: «А где здесь Бог?!?». – А Бог здесь во всем! – говорил мне отец Евгений. – Во-первых, это была для нас всех проверка на человечность и на веру. Живой ли для нас Христос («Я был голоден, и вы накормили Меня»), Который может прийти к нам в любом обличии – даже неблагополучного парня с носом на бок, или Он – пустой звук. Просто словно из книжки… Знаешь, эта история всех нас очень сплотила. Например, то его сообщение в три утра: «Алла умерла!» А у меня никого нет рядом, чтобы ему помочь. Я в храм собираюсь, другие – на стрельбище, служба у людей. Яму копать некому. Мне и служить надо, и с этим решить – ему помочь. И Господь управил. Дождь пошел, стрельбища отменились. Все на месте. С полицией как-то порешалось, с медиками порешалось. Люди подтянулись. Тот мою машину взял, пока я служил, тот прицеп дал, тот гроб взял, тот переложил. Все-все сделалось. Все хотели помочь, все участвовали. Увидеть единомышленников – это очень важно. Ты же священник, они к тебе приходят на исповедь. Ты видишь их какие-то духовные моменты, а тут ты видишь их дела. И ты людей больше любить начинаешь. Они тебе становятся родными. Не образно: «Все мы братья и сестры», а жизнь общая. Во Христе одно дело делаем. Это много значит. Все – одна семья. Все заботятся об одном непутевом ребенка. Пусть ребенок этот не может вместить. Это неважно. Господь видит! Лучше сделать и пожалеть, что это не оценили, чем не сделать и потом жалеть всю жизнь, что ты не помог И пока батюшка рассказывал это все, он несколько раз повторил, что лучше сделать и пожалеть, что это не оценили, чем не сделать и потом жалеть всю жизнь, что ты не помог. И из-за тебя с человеком произошла беда. Поэтому лучше помочь и быть спокойным. А я слушала и опять вспоминала тех бабушек – с канарейкой и похоронными. Где еще Бог, если не здесь? «Ничего себе приписать нельзя» Еще отец Евгений надеется, что эта история невольно стала хоть какой-то, но проповедью для людей «внешних», к Церкви отношения не имеющих. Пока, по крайней мере, не имеющих. – Громко, наверное, сказано, но это был пример для тех, кто смотрит на людей Церкви и складывает о нас свое мнение. А это очень большая ответственность – по тебе могут судить обо всех. Нам же и по врачам походить пришлось, и по чиновникам… Соцслужбы, которые – вихрь и буря. И они увидели, что Церковь не бездействует. Понятно, что это маленькие крупинки и ничего в итоге не получилось, но когда в следующий раз кто-нибудь скажет: «Ой, они такие-сякие, им все равно», – им ответят те же чиновники: «Нет! Мы видели другое!» Это проповедь делом. Правда, повторю, мы ничего такого не сделали. Но когда ты хотя бы это делаешь, у тебя на душе спокойно. Лучше ты мог сделать только по благодати. А в тебе этой благодати нет. В тебе есть попытка, есть стремление, есть понуждение. Какие-то потуги сделать какой-то труд. Но в тебе нет той меры любви и благодати, какая есть у святых. Ты делаешь не так, как делали Иоанн Кронштадтский, например, или Алексий Мечев. Ведь именно благодать исправляет человека, не ты. Благодать творит чудеса. Без Бога мы ничего не можем. И это тебе откровение. Не только у Ярика была своя мера – вместить или нет. И у тебя есть своя мера – сделать. И это даже хорошо. И в этом Бог. Потому что ничего тут себе приписать нельзя. И вместо того, чтобы себя похвалить («Какой я молодец – проповедник делом!»), тут себя надо укорить. Ты ничего не смог! Чтобы ты о себе слишком не думал. Что ты такой распрекрасный весь! Да какой ты там распрекрасный… У тебя напряги по всем фронтам. Дома с Инной тяжело (девушка-инвалид), с матушкой тяжело (здоровье), у мамы онкология и кровотечения. Одна бабушка слегла – прихожанка, другая… Навалилось… И тут с ним еще наперекосяк все. Да так наперекосяк, что волосы дыбом. И руки опустились. Как знак был – что ты ничего не можешь, потому что это бесполезно. Даже для галочки не сможешь… Даже для плюсика. Хотя нет, плюсик есть. Молиться-то за них, кроме нас, некому. Вот мы на приходе и будем их поминать. Каждую службу на память мне приходят, не забываю. И молюсь, чтобы с детьми сложилось. У нас есть люди, которые могут захотеть их взять. «Если око твое темно – все вокруг виноваты» А еще в этой истории Бог в том, думает отец Евгений, что он показал духовную жизнь каждого человека. Мы показываем пример, а ходить в храм или нет – это уже дело самого человека – Меня показал, тебя, да всех вообще. И духовные законы. Сейчас я не о благодати говорю, которой во мне нет. А вот о чем… Вот встретил Ярослав нас – людей Церкви. Но мы помогали ему не для того, чтобы он стал человеком Церкви. Мы не говорили: «Давай, ты ходи в церковь, а мы тебе будем помогать. А не будешь ходить – не будем». Мы показываем пример, а ходить в храм или нет – это его дело. Ты ему можешь один раз сказать, что, если бы он в храм ходил, все могло быть иначе, но помогаешь-то безусловно. Но проблема в том, что он без воцерковления погибает. И мне кажется, что Ярик это понимал. Он часто искренний был. А не всегда – плохой врун. Он старался с детьми. Аллу не бросил, ухаживал до последнего, заботился, памперсы менял. Но он жил в своем мире по своим правилам. Доверять особо никому не мог. Годами ни в ком поддержки не находил. И пытался урвать, даже когда необходимости не было. Мы бы помогли. Но когда он в храм приходил, ему было там хорошо, это было видно. Он даже говорил, что понимает, куда двигаться и как. Но выходил и попадал в поле действия других обстоятельств. И они его несли. Он все понимал, но сделать ничего не мог. Потому что – покалеченный. Это как ты причастился и ты – чистый. Вышел, встретил кого-то, осудил, и ты – уже другой. Так и у него. Только без причастия. А это еще хуже. Еще больше силы зла над человеком. И катится он… Но это не только он покатился, это мы все так же катимся. Мы все покалеченные. Мы думаем, что это о каких-то неблагополучных, плохих людях, а это о нас. Это мы живем по своим правилам и не доверяем Богу. Да в таких ситуациях показательно – что на себя перекладываешь. Когда ты с Богом, когда молишься от души, то ничего греховное тебя не беспокоит. Или почти. И хочется быть в этой тишине. Но как же быстро это теряется! Как только ты чуть рассеял внимание – тебя уже несет, ты уже совсем другой человек. Ты умом все понимаешь, но тебя несет, ты ничего не можешь сделать. Ты находишься в отдалении от Бога из-за своего невнимания к Богу. Когда мы в нормальном состоянии, нам хочется одного. А когда отходим – делаем другие вещи. Которые делать не хотим, но не можем не делать. И тогда все рушится. А мы еще и жалуемся, что Господь не слышит наши молитвы. Но по этой ситуации видно, как много дает человеку Бог. Все же было у нас решено. Все подписали, обо всем договорились, везде нам пошли навстречу. Было, где жить и работать, была возможность сделать документы, забрать детей. Иметь настоящую поддержку в виде людей, которые неравнодушны к его беде. А дальше выкарабкаться и тоже стать в разряд помогающих. Вроде все было. Тютелька в тютельку… Но человек не может этого вместить, потому что испорчен. Руку протяни и возьми. А она тянется в другую сторону. И при чем здесь Бог? Но когда человек путается в своих грехах, он начинает обвинять других. Как Ярик: «Я вам доверял, а вы на меня натравили!» А никто на него никого не натравливал. Наоборот, за него заступались. Но он видел, что кто-то же виноват. Так пусть это будут другие. И смотришь – по жизни так и есть. Если мы запутаны (а мы всегда запутаны), мы других людей обвиняем в том, что с нами происходит. Хотя Бог на нашем пути этих людей ставит, чтобы мы разобрались в себе… Есть пример из жизни одного святого. Когда к нему пришли палачи, он целовал им руки, потому что в его рассуждениях это были ангелы Божии, которые ведут его под венец. И он благодарил их за то, что недостоин, но они за ним пришли. А это были палачи. Тогда казнили много народа, и только к его телу не прикоснулись ни звери, ни рыбы, ни птицы. Это о том, как человек принимает волю Божию и видит мир. Если око твое чисто, то и тело твое светло. А если око темно, то все мы видим не так, как есть на самом деле. Все вокруг виноваты. Не видим Бога, не видим себя, не видим людей. И нам самим от этого плохо. Но в этой истории радует то, что Бог спасает независимо от нас. Наше дело – послужить. Остальное – в Его руках. Вот такая история… Когда за ликом одного конкретного чужого неблагополучия и беды – каждый из нас… Елена Кучеренко 22 июля 2025 г. Рейтинг: 10 Голосов: 199 © Copyright: Лиана Цвелых, 2025.
Другие статьи в литературном дневнике: |
