* * *
Цивилизации оказываются сильнее империй и их идей. Старые империи падают под их натиском, становятся полицентрическими, ибо для современной цивилизации любая точка может быть центром. Эти центры не всегда совпадают с традиционными центрами культуры, а иногда и противостоят им. Культура оттесняется цивилизацией и становится достоянием сословий, до того момента, когда сословия - носители культуры - в новых сословных государствах не обретут достаточную силу, чтобы поднять культуру на цивилизацию.
Уродливо, как всё в нашем веке, даже само стремление к равенству, и вместе с тем никакая политическая сила не сможет победить стремление к национальному равенству. Легче разрушить цивилизацию при помощи ядерной войны, чем одолеть бездуховный инстинкт равенства, порождённый этой цивилизацией.
Как же решать простой якобы вопрос о праве наций на самоопределение?
Можно ли ставить его в общем виде? Не требуется ли серьёзный анализ в каждом данном случае? Одинаково ли стоит вопрос, когда дело касается чувашей, грузин, украинцев, басков, провансальцев, валлийцев или фламандцев?
Есть три уровня, на которых можно решать этот запутанный и сложный вопрос: уровень культуры, уровень равенства и уровень превосходства.
1. Уровень превосходства снимает идею самоопределения, этот уровень предполагает либо чтоб господствующая нация оставалась господствующей, либо чтоб господствующей стала угнетённая. Это уровень взаимного истребления хотя бы в сфере идей, понятий, культуры.
2. Уровень равенства предполагает право политической автономии для любой нации. Он должен исходить только из политической реальности. Можно или нельзя? Пришло время или нет?
3. Высший уровень - уровень культуры. Это уровень высшей целесообразности, до которого должны дойти прежде всего представители интеллектуальной среды данной нации. Но пока это лишь мечта.
В своё время у нас было ощущение равенства. Мы только сейчас начинаем понимать, что это было равенство несвободы. Мы ещё не скоро дойдем до понимания равенства в свободе
Тогда что-то разъяснится.
А пока страшно думать, что Россия и Украина будут отдаляться друг от друга, забыв общность судьбы, истории, культуры.
* * *
Страшная вещь война. И решившись воевать, надо решиться на убийство.
Весь этот пресловутый гуманизм войны - ханжество и фикция. Нет и не может быть гуманной войны. Но может быть война ради самозащиты, самоспасения.
Такой была наша война в 41-м году. Это был акт необходимой самообороны, акт, признаваемый любым правом. Солдат 41-го года, и 42-го, и 43-го воевал против злой воли и неправедной силы нашествия. Он воевал на своей земле, оборонял свою землю. Ему достаточно было знать только это. И именно это знание удесятеряло его силы. Патриотизм 41 - 43-го годов был самым высоким и идеальным. В нём было нравственное достоинство обороняющегося патриотизма. Уязвленность души, которая сокрыта в каждом обороняющемся патриотизме, выражается в подвиге и самоотверженности. Но у иных уродливой может стать компенсация за эту уязвлённость тогда, когда обороняющийся патриотизм становится наступательным.
* * *
Но вернусь к весенним месяцам 45 года. Трудно писать о Польше, столь разгромленной и всеми преданной, что духовная её жизнь, казалось, прервалась.
Трагедия Варшавы исчерпала на время силы польского национального духа, как будто и закаленного многовековыми испытаниями и неудобством своего промежуточного положения между мощной Россией и сильной Германией.
Удивительна всё же резкая самостоятельность польского самосознания и твердость польской исторической концепции.
Восстания - польский способ самовыявления. Поляков никогда не удерживало явное несоответствие их военных сил рядом с силами противника, будь то Россия или Германия. Обреченные на поражения, они умели сохранить нутро национальной гордости и, притихнув и даже почти утратив существование, вдруг снова отдышаться и собраться в нацию с сильной и самостоятельной культурой.
Поляки никогда не думали о своей относительной малочисленности и всегда ощущали себя великой нацией, пусть самой малой из великих. Это ощущение является привлекательной чертой польского характера, во многом трудно приемлемого и чуждого. Но эта черта - стойкость - причина моей любви к Польше, любви, позже ставшей как бы частью миросозерцания и не угасающей. Любовь к Польше - неизбежность для русского интеллигента.
В бурные времена яркие исторические деятели России, которые как бы составляют костяк истории, тянули её к азиатским методам решения насущных вопросов. В "тихие" же времена Михаила и Алексея Польша была ближайшей станцией европейской цивилизации.
Россия была подготовлена к реформам Петра, и они могли бы произойти менее конфликтным способом, к сожалению, не свойственным нашему государственному мышлению.
В подготовке русского европеизма огромная роль принадлежит Польше. Приняв "переходный" польский вариант европеизации, Россия избежала бы многих драматических конфликтов, в частности, доныне живого конфликта почвенников и западников, отражающего неизгладимую травму петровского и послепетровского западничества, нанесенную русскому сознанию Гольштейн-Готторпской династией.
Тут же оговорюсь, что нелепо давать ретроспективные советы истории. И конечно, драматически порывистый способ исторического продвижения глубоко свойственен России и является одной из черт её своеобразия. Однако сама возможность иного варианта позволяет трезвее и спокойнее рассмотреть духовные конфликты прежнего и нашего времени. Соотнесение русской истории с историей Польши очень помогает в этом. "Промежуточность" Польши и тесная связь ее судьбы с нашей позволяет нам легче усваивать существенные стороны мирового уклада жизни, столь отличного от нашего и неприемлемого без опосредования в быту близкой, понятной и контактной нации.
* * *
И всё же - разрешим ли вопрос об ответственности нации или поколения перед историей?
Я думаю, что вопрос этот надо решать, прежде всего сравняв на почве нравственной ответственности победителей и побеждённых.
Если мы принимаем ответственность за 37-й год и за сталинизм, то и немцы должны принять ответственность за гитлеризм. Неприятие ответственности, как это ни парадоксально, означает оправдание зла или, что то же, самооправдание себя во зле.
Вероятно, такими были в большинстве немцы 1945 года.
Для принятия исторической ответственности нужно нравственно развитое ответственное общество.
Речь должна идти не об ответственности нации или поколения, а об ответственной нации или поколении. Не об ответственности налагаемой, а об ответственности принимаемой.
"Убей немца!" - в 41-м, и 42-м, и в 43-м означало справедливость возмездия тем, кто вторгся на нашу землю, чтобы порушить её и поработить, кто пришел к нам без всякой другой идеи, кроме идеи истребления и покорения.
На нашей стороне, кроме правды самозащиты, была ещё и сверхзадача, пускай более абстрактная, менее душевная, менее потребная, но ещё существовавшая для русского солдата - сверхзадача сокрушения фашизма как мировоззрения.
Наши генералы и офицеры чувствовали, а многие и понимали, что армии нельзя разрешить безнаказанно убивать и грабить немцев. Армия самозащиты и возмездия могла бы стать армией лютой мести.
И тут великая наша победа могла бы обернуться моральным поражением.
* * *
Войны никогда не окупаются. Репарации никогда не выплачиваются.
Территориальные приобретения всегда - бочка пороха в доме.
Территориальные урезки побеждённых стран всегда служат возбуждению национальной идеи, порождают тот комплекс национальной неполноценности, который мешает нации осознать моральную сторону исторического деяния.
Единственный полноценный выигрыш войны - это моральная победа общечеловеческих ценностей над идеей национальной исключительности и присвоенным этой идеей правом одной нации подавлять другие.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
