Так видят руду сквозь прозрачное чрево земное.
Так смотрят на солнце, а слышат гуденье огня.
Змеящийся воздух изъеден коррозией зноя,
И ос вувузелы в осоке высоко звенят.
Так рыбу выводят – уже на крючке – ощущая
Её полупойманность нервной, натужной лесой.
Так мчатся по встречке на чашку небесного чая.
Так, в лес уходя от погони, петляет косой.
Так мерит былая больным, обезлюбевшим взглядом.
Так дети, играя, случайно находят ключи
От дверцы за гранью…Заходят... Далёкое - рядом.
Так память о прошлом порой потрясённо молчит.
Так снится под утро столетним в тумане деревня,
Легка и бесклёкотна снов журавлиная вязь.
Вот так и живём и плетём – и неровно, и верно,
то матерной сказкой, то словом высоким давясь.
Темнеет
монохромный снимок дня
в оконной раме с трещинками века.
Дворняга на ветру, глаза подняв,
следит за беспокойством чутких веток.
Из дома - прочь!
ни взгляда на окно...
Попутав пуговицы, руки прячешь
в промокшее насквозь сукно.
Озноб...
да в отблесках огней в глазах собачьих
давно ушедшее мелькнёт враньём,
оставшееся - бесконечно нищим.
Ночь ждёт, пока останемся вдвоём,
клинок луны тая за голенищем.
Поддавшись присной турбулентности
своей мятущейся души,
в божественной многовалентности
святой при*земистой глуши,
хмельной, но бритою субстанцией,
я выпаду среди холмов –
меж школой и метеостанцией,
меж двух чулымских рукавов.
Сомну гречиху запылённую
у входа в позабытый рай.
Вдруг, не узнав меня – холёного,
поднимет пес Антихрист лай.
Закурит «беломор» задумчиво
артельный сторож – Гавриил,
и побегут дымки летучие
туда, где я при жизни жил.
Туда, где крыши почерневшие
торчат из высохшей травы,
где только комары, да лешие,
да тракт разбитый – до Тувы.
Где баба Дуня с тётей Зиною –
информбюро всея Руси,
где три сосны у магазина и
в пруду заросшем – караси.
Там, под стрехою скособоченной,
я рос упрямый, как пырей.
Там время дремлет у обочины,
а дед Никифор – у дверей.
Там прошлое – в далеком будущем,
за сотню вёрст, за той рекой,
и блудный я в джинсОвом рубище,
и всепрощенье, и покой...
От северного ветра злее память,
тоска и сожаления острее.
Я расскажу о том, как всё пропало,
на языке седого снеговея.
В нём много гласных – волчьих и протяжных,
но фразы, как поленья, отгорели
и превратились в клочья чёрной сажи.
И пусть, немного толку в говоренье.
От западного ветра мне тревожно.
он бередит сомнения и раны.
Я расскажу, как исчезает воздух,
на языке просоленной моряны.
В нём сонмище шипящих и свистящих,
но только горстка слов для разговора.
А остальные – у Нептуна в чащах,
их рыбы унесли в глубины моря.
Восточный ветер – вестник тихой тайны,
он разгоняет предрассветный холод.
Я расскажу о далях и скитаньях
на языке брусничного восхода.
Он звучен, словно жаворонок в небе,
и говорить на нём легко и просто.
Звенит, звенит… но много слов не требуй –
их птицы поклевали, словно просо.
Мне южный ветер всех ветров дороже,
он самый озорной, благоуханный.
Я расскажу о радужной дороге
на языке лаванды и тимьяна,
кипрея и настурции весёлой,
на речи муравы и травостоя.
А над цветами зависают пчёлы
и собирают слово золотое.
Тсс! Заря, выдыхая влагу
Синеватой туманной ночи,
Возвращает ушедший август,
На своем языке бормочет:
"Время снова цвести - не чахнуть,
Вечно юной хмельной весталкой..."
Но уронит в лесу Арахна
В небывалых узорах прялку:
В незастывших ещё росинках,
В разноцветных блестящих стеклах,
И растащит на паутинки
Ветер пряжи седой волокна
Между звездами и мирами,
Между тьмою и белым светом...
И запахнет в саду кострами,
Сидром, грустью и бабьим летом.
Пригубишь из прозрачной чаши
Хризантемный настой из солнца,
И покажется: день вчерашний
Непременно еще вернется.
А наутро зимы полозья
Скрипнут глухо и отдаленно,
И возляжет в долине осень
Тициановской рыжей донной.
от черной жизни черным стал язык,
как чернослив - усохший, горький.
а папка на спине всегда возил,
в ладошки сыпал семок - с горкой -
подсолнечных, подсоленных, во рту
вставало солнце, медом пахло.
земля лежит, в которую врасту,
как жизнь - распахнута, распахана.
это век-волкодлак, ты его не корми -
в бок вопьется и в лес посмотрит.
и рассвета камин, и заката кармин
видно в разные окна.
а время затянуло всех родных,
как ранку на коленке/локте.
и если кто-то спросит: "рада ли
весне?" - то я от горя лопну.
о тишину, стоящую в углу
за то, что позволяла тикать
часам, теперь пораниться могу...
и жизнь расходится на стыках.
это век-бармалей, ты его не жалей.
посмотри, под ногой босого
горизонт раступается, и на жаре
сохнет первое слово.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
