Две статьи Юлии Калининой

Вячеслав Игнатович: литературный дневник

опубликованные в один день 5 февраля. Первая на украинском сайте "Контуры".
Ссылка предсказуемо не отразилась... :(


ВОЙНА НЕ ОПИСЫВАЕТСЯ СЛОВАМИ


Совершенно невозможно рассказать о войне так, чтобы люди, которые там не были, ощутили то, что ощущал тот, кто там был.
Ни словами, ни снимками, ни документальными кадрами, ни художественными фильмами этот опыт не передается никак.
Но если человек бывал на войне и глотнул этого опыта, тогда – да. Тогда снимки и кадры действуют.
Они будят память. И ноздри мгновенно наполняются знакомым запахом ежесекундного ужаса.
Когда я смотрю репортажи из украинских городов, где идет война, мне трудно дышать от этого запаха. Потому что я работала в Чечне. Давно, лет двадцать назад. Но запах из памяти не выветрился.
Вот мне попался сейчас на глаза снимок в интернете: из Углегорска уходят люди. Тащат сумки, детей. Мокрые, замотанные в какие-то тряпки. Им надо выбраться из ада, где каждую секунду взрывы, и люди гибнут, и нет врачей, и некому бинтовать раненых, и еды тоже нет, и дома не топятся. Им надо оттуда уйти, чтоб не сдохнуть. Но это можно только пешком, потому что автомобильные дороги обстреливаются. А если пешком – лесом, полями – тогда все-таки есть надежда: «Они же видят, кто мы. Не будут же в нас стрелять».
Я тоже так уходила. Не из Углегорска, из Грозного. Но той же дорогой. И тоже отчаянно надеялась: «Они же видят, кто мы».
Они – это те, у кого оружие.
Они могут быть за красных или за белых, за Киев или за Донецк, за орков или за гоблинов. Когда рядом с тобой - безоружным, с ребенком подмышкой - взрываются снаряды, тебе, абсолютно все равно, за кого они.
В среду снаряд попал в больницу Донецка. Наше телевидение сказало однозначно: «Это украинские силовики». Генпрокуратура Украины также однозначно заверило: «Это ополченцы ДНР».
На самом деле снаряд мог прилететь и от тех, и от этих. Это война. На войне так всегда и бывает. Неизвестно, кто стреляет и куда.
Когда ты там, ты видишь только то, что находится в пределах твоего обзора. Ты никогда не знаешь: вот эта точка, где ты сейчас оказалась – она пристрелянная мишень? Или это случайно сюда долбануло?
Неизвестность – от нее мне было страшнее всего. Так страшно, что зубы начинали стучать. Все вокруг люди как люди. Боятся, но разговаривают, обмениваются идеями – куда прятаться. А я не могу, у меня зубы стучат. Руками челюсть прижму, но стук все равно слышен. А если отпустить, то и вовсе как отбойный молоток. Быстро, четко. Дык-дык-дык-дык.
Это очень неловкий момент на войне был – с зубами.
Другой неловкий момент был с туалетом. Туалеты-то все во дворе. А ты прячешься от обстрела в подвале. Сидишь там и понимаешь, что надо выйти. Но откладываешь и откладываешь.
Больше всего меня пугало даже не то, что накроет осколками, а то, что потом меня найдут незнакомые какие-то люди в столь неэстетичном виде – возле туалета и без штанов. Не дай бог.
Кого-то, кстати, нашли. Не знаю уж, кем он был в жизни, механиком, крестьянином или таксистом. Нам, журналистам, его демонстрировали в селе Комсомольском наши военные в качестве убитого боевика.
Сопровождавший прессу генерал велел воинам, которые жарили рядом на огромной сковороде картошку, прикрыть ему половой орган. Из-за меня – я в этой прессе была единственной женщиной.
Непередаваемое отвращение ко всем участникам сцены я испытала тогда. И сейчас испытываю, когда вспоминаю.
Мрак. Грязь. Звери.
Но словами это не передать.
Война не описывается словами. Просто слов таких нет.


Вторая в родном "Московском комсомольце. Ссылка на "МК" тоже традиционно под запретом!!!


НО СУРОВО БРОВИ МЫ НАХМУРИМ, ЕСЛИ ВРАГ ЗАХОЧЕТ НАС СЛОМАТЬ.


Настроение общества меняется медленно, но предсказуемо.
Летом оно было совершенно эйфорическим по причине того, что Россия дала отпор Западу и воссоединилась с Крымом.
И осенью, когда в ответ на санкции Запада Россия ввела свои санкции, ответные, оно тоже был эйфорическим: мы-то без их деликатесов обойдемся, а вот они загнутся без наших туристов.
Но ближе к Новому году, когда рубль покатился вниз, эйфория стала спадать. Сейчас цены на продукты уже вызывают сдавленный стон, и эйфорию сменило настроение из песни «Родина» Лебедева-Кумача: «Но сурово брови мы нахмурим, если враг захочет нас сломать».
Мрачная решимость — такое в данный момент царит у нас настроение в обществе.
По данным соцопроса, 79% ощутили на себе влияние санкций. 34% столкнулись с серьезными трудностями. Тем не менее 69% уверены, что Россия ведет правильную внешнюю политику: мы нахмурим сурово брови и не прогнемся, как бы на нас ни давили.
Но и фаза мрачной решимости тоже не будет держаться долго. По моим ощущениям, она закончится, когда цены вырастут вдвое выше докризисных. На смену мрачной решимости тогда придет ошеломленно-тревожное: «Эй, вы чего, мы так не договаривались» с постепенным переходом к открытому неодобрению проводимой политической линии.
Разумеется, власти будут стремиться предотвратить такую трансформацию, переводя недовольство общества на американский империализм, прогнивший Запад и украинских фашистов: это они виноваты, что вам жрать нечего.
И общество в целом готово будет принять такое объяснение. За исключением одного только пункта. Того, что касается лекарств и медицинского обслуживания.
Потому что продукты и шмотки — черт с ними. Как-нибудь приспособимся. Картошка, редька, суп из топора. Будем действительно меньше есть, в конце концов. Назло американцам перешивать польта, до дыр снашивать обувь. К тому же большая часть наших граждан уже жила в таком режиме. Не привыкать.
Но реформа здравоохранения и вводимый правительством запрет на импорт лекарств ставит общество в положение, к которому привыкнуть нельзя.
Потому что, когда твой ребенок или твой муж болеет, а врачи говорят: есть лекарство, которое помогает, но оно недоступно в нашей стране, с этим смириться нельзя. И когда врач выписывает отечественный как бы аналог, эффективность которого несравнима с оригиналом, с этим тоже нельзя смириться. И когда в больнице врачи говорят, они бессильны, а вот в Европе ребенка бы вылечили — это тоже за гранью смирения.
Здесь не вопрос еды — больше ее или меньше. Здесь вопрос страданий и боли. Вопрос жизни и смерти.
Если болезнь убивает родного, любимого человека ради величия страны — на кой ляд оно нужно, такое величие?
И всем ведь понятно, что в этом сюжете Запад ни при чем совершенно. На него вину не скинешь. Запрет на импорт лекарств и медтехники пролоббирован отечественными производителями. Они окажутся в прибыли. Государство в результате реформы медицины тоже выигрывает — сокращает расходы бюджета на здравоохранение.
Но только проигрывает оно гораздо больше. Потому что теряет поддержку общества.
«Пошли вы туда-то со своим величием и особым путем» — такой будет четвертая фаза настроения общества. И кто решится при таких раскладах предсказывать пятую?
Тонкие места рвутся в первую очередь. Медицинская помощь населению — как раз такое тонкое место. Вместо того чтобы осторожно обходить его по краешку в смутные времена, власти прыгают в самую середину и топчут ножищами.
Как все-таки плохо они знают мир, которым правят.



Другие статьи в литературном дневнике: