сборничек чего не помню на память

Кутафья башня
Цветков Александр
Еще один декабрь - билетик в лотерее.
Скребёт в подполье мышь - нищее всех нищет,
За ней скребу и я полоску и за нею
Я вижу выигрыш - "тяни еще билет".
И я тяну, скребу, ползу, как чёрт к архиерею,
За дюймом дюйм срезаю память-крепь,
И не ангорский шарф мне обвивает шею,
А с корнем вырванная якорная цепь.
Мой дом не храм, а башенка с кутафьями,
Без стёкол окна в ней не дребезжат;
И не Синод, а я предам себя анафеме,
Когда сорву джек-пот, молитвой небрежа

Я княгиня себе и гридня...
Флоренс Александра
Послушайте, так будет:
Улетят на зимовья птицы,
Разрешатся тугие тучи
Эпидемией будних дней.
Вы успеете мне наскучить,
Вы успеете мне отсниться
Головой на зеркальном блюдце,
Отражением любвей.
На безлюдье и птицы - люди,
Вот журавль, а вот синица.
Рось течет и в её излучье
Церковь Спаса и Покрова.
У волчицы тугие груди,
Только пить из них - не напиться,
Пока жребий не ляжет круче,
Чем шары катать в закромах.
Случай знает, как будет лучше.
Я княгиня себе и гридня -
От поляка до печенега,
Недоступность рождает злость.
Тетиве со стрелой подручней,
Тетива без стрелы фригидна.
Без зимы не бывает снега,
У любви не бывает врознь.

непрощенья от...
Флоренс Александра
(С.Е.)

Помнишь, чайка так кричала,
И пустой причал.
Я нашла платочек алый...,
Кто-то потерял.
Был туман, костёр и вечер
За туманом тёк.
Помнишь, на плече предплечье,
Голос - Христинок.
Сердце - маленькая мышца -
Боль, аорта, кровоток,
С этой болью примиришься -
Станет мир не тот.
Так уж вышло, что без пары
Серденько стучит.
Ах, платочек, от дурмана
Ненадежный щит.
Что нашла, то растеряла,
Кто-то подберёт.
В сердце боль не от обмана,

Непрощенья от...

Оферта
Флоренс Александра
Как бесполезный мусор к чердаку
Пять слов в навязчивой оферте
Приcтали жвачкой к языку:
Что может быть бессмысленнее смерти?
Смиреннейшей душе смирительный мундир
Пожизненно сжимает горло
И не вдохнуть ни вглубь ни вширь,
Но выдыхаешь так же непокорно.
А Бог, как мы его - по образам
Нас различает. Богу равны !
И если я не по зубам
Ему, то и себе подавно.
Но будет соль и гололёд,
И тлеющий огонь в глаголе,
И вдохи-выдохи рот в рот
Не оживят мне загрудинной боли.
И будет ряд финальных слов,
Висящих шторой на карнизе,
Задернут, и ответ готов,
И смерть бессмысленнее жизни.

сырой и горячий яр
Флоренс Александра

Тише, мой Ося, тише,
Уже комендантский час.
Бог, он ведь так всевышен,
Бог, он ведь так неслышно
Оберегает нас.

Было же, в восемнадцатом,
Мама носила Дору.
Немецкие солдаты
Их отвeзли к роддому.
Может быть, всё надумано,
В сердце нет ишемии.
У Шумана, у их же Шумана,
Так плачет Иеремия.

Тише мой славный Ося,
Слышишь - уже стучат.
Ты ничего не бойся,
Ты, главное, успокойся,
Не дам тебе выпить яд.

Откроем и выйдем с Риной,
Малышка - бесценный дар,
И нас затолкают в спину
В обещанную Палестину,
В сырой и горячий яр.

Я первою под стволами
Шагну в огневой проём,
Ты с дочерью следом, в паре,
И между своими телами
Бог даст, мы её спасём.Извет, или презумпция невинности

Флоренс Александра
Не горько-сладко, и не стыдно мне
За крест, ладонь, костёр и слово,
За то, что поменялись нимбами -
Тебе нефритовый, а мне терновый,
За всё, что было недосказано,
Недоцеловано без милости,
За беспредельно одноразовый
Конец презумпции невинности,
Незавершенность утра ? – тоже за !,
Последней строчки неизбежность,
За небеса-глаза и, боже, за
Неприкасаемую нежность,
За то, что я со всех - как гончая -
К тебе по кровяному следу,
За всё, что между нами кончено,
За твой извет и за мою измену,
За свитых душ холодный глянец
И полнолунья приворот,
За голову в обмен на танец
И поцелуй в молчащый рот,
За вдохновенье палачу
На плахе города и мира,
За это всё стократ плачу
Я пустоте под пиками Памира

Стросс-Кан, или письмо горничной
Флоренс Александра

ФевралЬ, как Доминик низложен,
На троне заговорщик март.
Безбожный век настал, берложий,
Косматый снег на всём подряд
Лежит куда зрачок положит
Заиндевелый сизый взгляд,
И провода под ледяною кожей
Самоотверженно гудят.
В дыру груди вмещается пол-мира -
скворечник для тоски, а снегири -
Ярилоносные жуиры
с ладони щиплют сухари.
Сугробам мало дел до лиры,
Берложий март - мой визави,
Мы друг у друга конвоиры,
Зовём весну: явись, яви
Каштанам зелень хлорофилла,
А мне толику от любви...

дыханье, воздух поющего горла
Флоренс Александра

Я дыханье, я воздух поющего горна,
немая молитва ста тысяч далайских лам,
кипящая медь из хрустального горла,
я семя, рожденное искрами ламп.
Я твердь облаков, недоступная свёрлам,
тропинка в лесу для диковинных лап,
ладья на волнах незнакомого фьорда,
худая отмычка k секретным замкам.
Домотканый шатёр надо мной распростёрла
Водосвятная ночь, укрывая от зла.
Я проснулся, и ахнул (!), о, как узкогорла
у архангела шея и кожа бледна...

И цирк сгорел и клоуны сбежали
Флоренс Александра

Перламутр не бывает матовым,
Как бывает дождливым январь.

В ночь уходят огни закатами,
Когда медь окисляют в ярь.
Может, хватит лепить горбатого,
Горб не гроб - не идет к лицу,
Ни ладонями ни лопатами
Не расправить его ушлецу.

Отболело мне каждой нощею
Быть хранительницей алтарей,
Кармелиткой быть несговорчивым,
Босоногих подошв бедней.

Отлучите меня от творчества,
Мне наскучило мудрой слыть.
Научи меня, клоун, корчиться
И слезами тебя смешить.

в такую ночь и я уйду...
Флоренс Александра

В такую ночь – вина и хлеба,
Вины, невинности и власти
Ребро Адаму пришивает Ева
И совершается причастие.

В такую ночь рождаются титаны
Под полу(шепот) полу(стон)кариатид,
И открываются блаженнейшие раны,
И воском плавится гранит.

В такую ночь порочного зачатья,
Венчанья слов, коронованья муз
Bозносятся стихи и ниспадают платья -
Освобождением от уз

В такую ночь уходят страхи
И разбиваются табу,
В такую ночь шагами россомахи
... и я, когда-нибудь, приду.

ЖВК
Флоренс Александра
Ты - лира легкая, как пепел
Несбывшихся надежд,
Ты трепет рук своих, ты лепет
Губ про неразрывность меж,
Что разделяют будущность и ныне
Как радость мимолетную. Ты эти звуки
Во мне извне. Ты - радости и муки,
Ты лёд и мёд, и цвет полыни...
И ты - слова слова слова слова слова

Слега
Флоренс Александра

На заре четверга
Я уйду за луга,
Где горчее перга
И прохладнее росы,
Там слабеет нуга
И кривая слега
Укрепляет от ветра покосы.

Я зайду за межи
Колосящейся ржи,
Где летают стрижи
И назойливо осы,
Как воришки-ханжи,
Знай свои грабежи
Учиняют в цветах медоносов.

в мотеле две звездочки
Флоренс Александра
Из неотображаемого дневника московской проститутки...

В Замоскворечье ночь - и в дефиците спички,
И в окнах свет зашторен кое-где,
Там платят дань гламурные москвички
Чечено-питерской орде.
A мне не пишется, не дышится, неймется,
Шарманщик крутит б*ядский сон -
В нём сутенёр в пол-оборота обернётся,
И тот же круг: Орфей, змея, обол.
А с кольцевой ни выхода ни брода,
Душа в рублях дешевле пустоты.
Скрипит кровать, гудят в одышке пароходы,
Достигнув бухты мерзлоты...

Медея, Жанне Владимирской
Флоренс Александра

За окном ни звёзд, ни туч,
Только тусклый глянец,
На столе свеча, и луч
От неё скиталец,

Мы присели за столом -
Между нами скатерть,
Вы готовы напролом,
Я – на паперть.

Ночью небо на спине
Носит месяц-ранец.
Нет рябины на столе -
Померанец.

Растворенная в вине
Ложь искрит в бокале,
Вижу профиль на стене -
Каракаллин.

Луч погаснет в унисон
С ветром, холодея,
Вы, конечно, не Ясон
Я – Медея

в ней было что-то
Цветков Александр

В ней было что-то от зари
над крышами и куполами Львова
из откровений богослова,
что буквы плавил в янтари.
В ней было что-то от Дали,
От девушки из Ампурдана,
недосягаемой и, до того желанной,
что время просишь: - отдали,
еще на миг тот миг прощальный,
когда услышав крик порсканья,
летят на выстрел глухари.
В ней было что-то от земель
обетованных, не согретых лаской,
не ставших вотчиной Царицы Савской,
но берегом для кораблей.
В ней было что-то от любви,
От той, единственной, до дрожи,
Что Бог не даст найти похожей,
Хоть все ромашки оборви.

я научу других тебя навидеть
Цветков Александр

Останься здесь когда гроза,
Без всяких оговорок и рассрочек,
От первых петухов до третьего гвоздя,
Останься здесь, как талая вода,
Или рубец от червоточин.

Останься здесь, где ночь и поезда
Проходят мимо станций, полустанков,
Где вместо роз белеет лебеда,
И где волчицы в разоренных городах
Зализывают раны у подранков.

Останься здесь, как на воде круги,
Как длинные гудки из телефона,
Чтобы младенца узкие зрачки
Через завесу зги и чепухи
Узнали в Храме Симеона.

Останься здесь, где помнят наизусть
Слова без плача, жалости и зова,
Где посоветуют - "Кинь грусть,
Возьми венок рябиново-терновый...",
А на Ямской опять поймали вора.

Останься здесь. Дорога беглеца -
Всегда до талого. В каком угодно виде
Приму в tебе и сына и отца,
И кровь сотру последнею с лица,
И научу других тебя навидеть.

Альгарве. FA
Цветков Александр
Тоски уж нет, недели две я не в «запарке»…
Альгарве, эвкалипты, сосны. В растворенное
Окно вползает запах португальской розы, в парке
колышет ветви легкий бриз. Вечнозеленый куст
мимозы, как символ нескончаемой весны
хромает вдоль тропинки вниз, к обрыву,
где, как игривая жена, флиртует с романтическим
приливом и изменяет берегу с кочевником отливом
зеленая соленая волна. Повсюду суетный покой.
Вдоль скал идет на веслах лодка, в ней девушка
с протянутой рукой и хлебом, и рыжий мальчик
в красной кепке. Вечно-голодных белых чаек
за лодкой вьется жирный рой, отец гребет,
не сильно, по теченью. На пляже много детворы
без маек – дети местных рыбаков, к причалу
пришвартован старый катер. Завидев нашу лодку
дети вдруг кричат: «Шумахер !», ошиблись,
ведь мальчик в лодке все-таки не Ральф,
но также симпатичен. А Солнце высоко,
уже пора к обеду, остатки хлеба улетают в океан
и исчезают тут же, на лету - у рыб хороший аппетит.
Но только ли у рыб ? В таверне множество людей –
все извлекают молотком мозги не скрывшихся улиток.
Официант как будто сбрызнул йодом дюжину креветок.
Как сильно разгоняет скуки зной зеленое вино.
В Альгарве нет тоски, недели две не помню я о Парке.
С тех дней прошло уж десять лет,
я все смотрю в окно и вижу: пальмы, сосны, розы в парке…
и до сих пор воспоминанья, грезы, как мыс Фаро,
отравленной стрелой, пронзают грудь мою тоской.

Акид и Галатея
Цветков Александр

Найти на пляже после шторма
Осколки янтаря и перламутра,
В них слезы и улыбки Галатеи...
Не утолить пескам прибрежным жажды.
Не заключить туман в оковы.
Не разбудить неспящих кои,
Чьи сны - парча на мелководье
Чьи рты немые узники течения,
В котором память обгоняет время.
Гольфстрим - такие теплые чернила,
Что если ими начертать по писчей,
Проявятся гербы и водяные знаки.
А мы впряжем в повозку гиппокампов,
Чтоб отыскать отнятый остров,
Где время это корм для кои...

Стансы к Юдовскому
Цветков Александр
1
Ты подловившая ловца добыча,
Влитая форма для отлива облаков,
Ты единица, перевесившая тыщу
И до и после будущности слов.
Ты гибкость рук, сковавшая вериги,
Нагая нега в платье кутюрье.
Ты пишешь сны, реальнее чем книги,
И время черпаешь, как воду сомелье...

2

И ты вернешься в дом без стен и с окнами без стёкол
на перепутье двух дорог из ничего в небытиё
не кистепёрой рыбой, нерестящейся в окопах,
и не летучим мышем, мух превращая в мумиё,
а тем младенцем - ангелом - с картины Рафаэля,
одним их двух в сплетенье рук и крыл,
одним из тех, что вдаль свои зрачки нацелив,
благославляют близь, да так, что, кажется, не уходил...

3

вот краски, кисть, палитра - кисть в неё макают;
вот холст, прищур, размах
мазка, вот штрих и простынь неба высыхает
на телеграфных проводах.
вот алый шарф, вот шляпа чёрная,
из рыжего подшляпья чудесновласый ореол,
вот гиппокамп, питающийся зёрнами
и ежевичным мёдом франкентальских пчёл.

Рембрандт. Пророчица. Анна
Цветков Александр

Печаль, высокая как шея,
Ордынский лук в изгибе плеч.
Перед такой немеет время,
Робеет занесённый меч.
Узлы на вервицах - потери
На ощупь помнит каждый перст,
А профиль, профиль - Алигьери,
А жизнь, а жизнь - заплечный крест
Не помещается в вопросе,
Как Храм Господень над горой,
Как тунеядец рыжий Йосиф
Гекзаметрической стопой
Не умещается в границы
Чего-то, вписанного в круг,
И размыкает вереницу
Мужей распятых на досуг.
И c перстнем черным и овальным
Ей обручаться и вдоветь,
И с каждым третьим расставаньем
Сбывать пророчество на треть.

не посягаши
Цветков Александр

Нас не венчал преподобный инок,
Но мы сплелись, как другим не сметь,
В одно рядно из двух шерстинок,
Не соглашаясь на часть и треть.

Был перезвон благовестный звонниц -
Так истово к Пасхе звонил звонарь.
А мы плыли в корабле бессонниц,
слагая один на двоих словарь.

Один на двоих мы глотали воздух,
Одну на двоих мы рекли псалтырь.
И был тот первый, полночный, роздых,
И каждый взял для себя ясырь...Запах риги

йот
Цветков Александр

На йот не сдвинется высокая гора
Навстречу Магомету или Моисею,
Но гору перескачет детвора
На деревянной карусели.
Дни прожужжат, за ними вечера,
Запахнет воздух ежевикой,
Вернется к телу тень. С утра
Прикажет санитарка: "все, пора",
И свяжет руки марлевой веригой.
И я войду в стеклянный куб,
Но что-то там останется снаружи...
Я вспомню: май, дрожанье губ,
Скамейку в сквере, нас и лужи,
И чашу до краев: "...пригубь...",
И я пригубил. И не обессудьте.
Но будет суд и приговор судьи,
За ним мгновенье - длись, не чудься,
Дай насладиться этой грустью.
И что-то здесь расправится в груди,
И что-то там заставит обернуться...

et fame, et adipem
Цветков Александр
Так ты хотела городу и миру,
И собирать корунды из подземных лав,
Чтоб их отдать не мне, эмиру.
Окстись. Твой план коряв.
Молись, доколе тлеет мирро.
Я, по обычаю далайских лам,
Из Будды возрожусь в батыра
И не дарую мира городам,
В которых ты, чтоб оказаться правой
Платила щедро палачу.
Теперь дрожи! За срезанные главы
Я отомщу, о, как я отомщу
За мой корабль без паруса и ростра,
За твой извет в полночный роздых,
За наш не путь вдвоём, а росстань,
За то, что я не полу - остров!
За то, что я не брошен - роздан,
На радость жриц и на потеху клиру,
Как ты хотела - голоду и жиру...

Жанне
Цветков Александр

какая пустота... ни времени ни зги
не видно и не ощутимо...
октябрь тонет... на воде круги
расходятся... наверно в зиму
такая пустота что не находит боль
пристанища в привычном месте
и если нужно жить изволь
но при условии что вместе
такая пустота что слышно наяву
как стынет кровь в просвете капилляра
и в сердце так похожем на айву
как червь точит пьянея от нектара
какая пустота... взаправдашняя да...
в глазницах окон запотели стёкла
и так виолончельно стонут провода
что даже бирюза поблёкла
такая пустота что можно покрошить
её вовне не навредив природе
и отыскать для жаждущей души
приют у Жанны на портрете Моди...

а мне бы только
Цветков Александр

В глазах рябит от рук у Шивы,
Нет ни одной для сироты,
Мы очень злы , покуда живы,
И так добры, когда мертвы.

Живой воды со дна колодца
Глотнуть сейчас, чтобы потом
С твоей ладони крошки солнца
Слизать шершавым языком.

А мне бы только лоскут неба,
А мне бы так, чтоб ты и высь.
O, равнорёберная Ева,
... лепись

невский тризуб, или на васильевском ночь
Цветков Александр

На Васильевском ночь, не унять морозца.
Отдыхающих крыльев расслаблены мышцы
У четверки мостов. И не встретишь лица.
Осень. Время с тоbой мириться.

Снятся вакхам богини в весеннем саду.
Спят вакханки в часовнях скворешен.
В Летнем нет фонарей. Я тебя украду
И пребуду с тобой по-осеннему грешен.

В твоих окнах-желтках я люблю старину,
Простоту геометрий, величие алгебр.
Я украдкой твоей тишины зачерпну
В синеве, что хранит Александровский ангел.

Желто-синяя ночь. Застудилась рука
На осеннем ветру у пропойцы ярыги.
Как сонет и вердикт замыкает строка,
Так запястья Ростральных смыкают вериги.

В один ряд не сложить трех лучей перспектив
(Разве, только со штофом картофельной старки?).
В этом городе я не служил и не жил.
Осень. Городу нужен сталкер.

письмо по инею
Цветков Александр
письмо по инею

(Елена Александру С)

Когда бы только за окном
Легло на землю столько снега,
Что завалило окоём,
И кораблям не видно брега
На рейде бухты Декабря...,
Так нет же. Вместо янтаря
Ты даришь лёд. Такие бусы -
От заполярных ос укусы,
Лежат, скорей, не на - в груди,
И холод берегут внутри,
Да так, что не помогут шали.
Декабрь в Паланге сер и дрябл,
В нём много соли, мало стали,
Как и в тебе, мой юный ярл.
А мне - учиться в ремесле
В троллейбусе на боковом стекле
По инею, что губы надышали,
Чертить слова не для скрижали,
И не морзянку - S.O.S.,
А имя с первой буквы С,
И утолять твои печали

Из города, из имени, из плена
Цветков Александр

Из зависти, несхожести, и страха,
Куда ни б ни шло – из неуёмной сыти,
Хромого или грезящего птаха
В когтях сжимает коршун дикий.
Распоротый Июль, насаженный на копья,
Предательство, замешанное спесью;
Пусть боги плачут под шабаш холопий,
Рождённый жить и умирает с честью.

Из города, из имени, из плена -
Не убежать, кругом тюремный смрад.
Змеей вползает в дом измена,
И в кулаке сжимает камень брат.
В толпе людей не встретишь человека,
Двуногий зверь – зверее всех зверей,
И комендантский час в раю уже полвека,
И в аду целый век день открытых дверей.

В заснеженных дворах рассерженно метут
И резвая метель и полупьяный дворник.
На острие клинка дымится кровь, и Брут
Иуде = брат единокровный.
Навзрыд, виолончельно стонут провода,
И жгyт скворцы свои скворешни.
Так умирают Кесари и города,
И задыхаюсь я, исповедальный грешник.

Так недоступно манит неба край
Так преисполнен океан живой лазури.
Родись, дыши, мечтай, люби, страдай,
Вот для чего литейщик отливает пули.
Стервятники, жрите, планета - кружись !
Пока горло не сдавлено плетью
Я буду хранить эту чертову жизнь,
Что от рожденья беременна смертью.
Однажды в Брюгге летали птицы, летали низко, летали птицы
так близко, что были слышны их "фьють" и "фьить"…
Я выбрал Брюгге, чтоб им напиться,
А он меня, чтобы убить.
И каждый плёл свой план и правил, и плёл и правил, и плёл и правил,
Пока фламандки плели свои
Mechlin. Я выбрал Брюгге, чтоб крикнуть: «аве»,
А он, в ответ: "mon сher, adieu".
В тот день над Брюгге летали птицы, летали близко, и очень низко
Звонил - "по комММ" - колокольный звон.
Я выбрал Брюгге - чтоб в нём присниться,
А он - меня, чтобы закончить сон…

Где же эти ангелы, чтобы долететь...
Цветков Александр

Помню, как в Отрочестве
Ангелы летали.
Вместе с ними хочется
Снова полетать.
Знаю - в одиночестве
Люди умирают,
И дорожка кончится,
Сколько не стоять.

Верному пророчеству
До конца не верю,
В белой тихой рощице
Соку нацежу,
Да живой воды
В рюмочку отмерю,
На своей судьбе
Узел развяжу.

Я с моим Отечеством,
Как земля с корнями,
Переплетен намертво
Твердою рукой.
Приземлимся вечером –
Эсэмэсну маме,
И тебе. А к пятнице
Я вернусь домой.
Мы поедем в Кочеров
С Машкой, за грибами,
Землянику пряную
Будем есть с горсти…
Справа вижу очередь…
Командир, внимание,
Как же все не вовремя…
Милая, прости...

Где же эта ленточка
чтобы жизнь измерить,
где же эта рюмка,
чтобы захмелеть,
Где же эта правда,
чтоб ее примерить,
Где же эти ангелы,
чтобы долететь ...

На казнь Margaretha Geertruida Zelle MacLeod

Цветков Александр
Мата Хари, Mata - глаз, Hari - день, малайский
ФА

Как неудержимо под утро поют сверчки.
Сверим часы – "Мата Хари" восходит в семь,
значит, для жизни – целая вечность, почти,
и кофе успеют подать в постель.
Значит, с последним клиентом закроется кабаре,
и раньше, чем ветер взлохматит морскую гладь,
порвет прошенье о милости Пуанкаре,
мне на него, как на девственность, наплевать.
Быть прощенной – это, значит, уже, как - "не быть",
как разбиться волной о волнорез,
или ушком цыганской запутаться в нить,
чтоб заштопать на сердце у трупа разрез.
Вырез на блузке без пуговиц – нараспах,
так легче дышать и целиться грудью в ствол.
Один из углов треуголки замялся, ах…
Ах, какой за решеткой остался простор…
Послушайте, мальчики, в этих багряных садах
между прошлым и будущим прячется смерть,
была куртизанкой ли – да, изменницей – нет,
снимите повязку с глаз – буду в глаза смотреть.
Двенадцать присяжных - апостолов - палачей,
двенадцать любовников, клятв и «финито комедия ля»,
oдним залпом с одиннадцати плечей, крича, в меня...
И только Иуда - один , промолчал, не стрелял.
---
Сто граммов свинца жгут не горчей крапивы,
Запомните, мальчики, как выглядит смерть на просвет;
И в это утро каждый из вас, по-своему, был
прав и только один, по-моему, так беззастенчивo нет…

Каин и Авель, или литовское танго
Цветков Александр

Если книжек меньше, чем сабель,
Если город добром необитаем,
Тогда каждый второй в нем Авель,
Тогда каждый первый в нем Каин.
Взят в заложники солнечный лучик
Блок-постом на сатурновых кольцах -
Чтоб жилось веселее и лучше
И еще сепаратней от Солнца,
Чтоб жевать пережеванный ягель,
И окно занавесить штакетом,
И к народам в потемкинский лагерь,
Присоседить и Крым и Судеты,
Все калитки прогнившего рая
Широко запахнуть, и, сурово,
Календарь этих чертовых Майя
Переправить на русский. И, снова:
Совнарком, абырвалг и махновцы,
Губчека, враг народа и голод,
Пастырь-вождь на портретах и овцы,
И на дверце в Елабуге провод;
Макароны с подливой на уши
Повара будут вешать снорово,
И кисель из искусственной груши
Заливать за расстегнутый ворот;
Снова ждать арестантские ночи,
Как сырого литовского лета,
Чтобы строчки писать между строчек
На обрывках клозетной газеты
Про цветущую вишню и манго,
Незнакомку в марсельской таверне,
Про эстонок-старух и про танго,
И про звон кандалов. То и верно:
Когда книжек меньше, чем сабель,
Тогда город добром необитаем;
В каждом может воскреснуть Авель,
Если городом правит Каин.

намедни
Цветков Александр

С тех пор, как хамство стало панством
Орлы и овцы стали паствой
И каина помазали на царство -
Я разлюбил тебя.
Терпя табу не преступить. Неловко
Принцессе, мачехе, золовке
Под тонкой рисовой циновкой
На подвесном спать потолке.
Я налегке - теперь - с тобой, без тебе,
Мне все равно. Как завещал намедни ребе:
На разоренном, овдовевшем небе
Нет места утренней звезде.
Везде, где ты ступал – силки, капканы, клинья,
Где я искал тебя – пустыня,
Но крылья машут – от бессилья
Сложиться и разбиться в земь.
Я есмь, но это ничего не значит,
Ни манны вымолить, ни чаши.
Глаголю, чтоб переиначить,
Да стал глагол несвеж,
С тех пор, как стал рубеж виденьем,
С тех пор, как солнце стало тенью,
По боли в левом средостенье,
Ты понял – я забыл тебя

похищение Прозерпины
Цветков Александр

Пчела жужжит в тени ракит,
В дупле каштана воют осы,
В платок Деметры маем вшит
Цветок грозы и медоноса.
Змеиный лёд, церковный мёд,
На то и боги, что неумолимы,
Из рая в ад, из неба в грот –
Круиз пчелиной Прозерпины.
Горчит разлукою перга,
Былые вёсны – так несносны,
Но всё пройдёт, et cetera,
И сложатся в ответ вопросы.
И вышьет звёздочкой пчела
Мохнатой лапкой по ночному небу
Два крестика в созвездии Орла,
В котором Фоб ни разу не был.
И крестозвёзды, как венцы,
Украсят маску карнавала:
Одну, где пять углов – концы,
Другуя, где все шесть - начала.

Assassin s Tango
Цветков Александр

В кварталах Аррабаля слышны песни
горчее аромата жареного кофе,
Что сварен с ностальгией вместе.

Бандонеон, сжимаясь, разрывает душу
на грусть в анфас и гордость в профиль,
И безответно океан ласкает сушу.

Вечерний ветер в терракотовом муаре
сулит прохладу с наступленьем ночи
Двум компадритос, что кружатся в паре.

Во взгляде - взгляд, как взведенный курок,
с молитвой «Ave…» заплетают oчо,
И обнимает дьявола здесь бог.

Здесь страсть у одиночества в осаде,
и хищник ластится к ногам Дианы,
Как на дуэле - сердце к шпаге.

И здесь любовь черствеет без объятий,
плоть на душе залечивает раны,

За каждым шагом слышатся заклятья
сильней блаженнейшей осанны:

Предавшему любовь – изысканную месть,
Отверженным – чертог любви обетованный.

И весь Буэнос-Айрес здесь

Закрой счета и разомкни замок
Цветков Александр

Закрой счета и разомкни замок,

Найми такси до старого вокзала,

Спустись в равнину, отыщи исток,

Кукушке заплати, чтоб правильно считала.

Возьми байдарку, виски и блокнот,

Кота и вискас,чтобы кот не плакал,

Зрачок настрой на южный порт,

Отдай русалке модный навигатор.

забудь измену, как забыл обет,

Ключ выброси на дно колодца,

Волне отдайся, как на мизере валет,

Козырной даме смело отдается.

Слепой оркестр якорных цепей

Тебе сыграет пятый танец Брамса,

Под «пляску смерти» дедушка Гольбейн

Откроет ветру нижний брамсель...

Плыви. Тебя теченьем отнесет,

Туда, где ждут покой и нега,

Где океан и небо слились в слёт…

Там твой предел, и Альфа и Омега

Когда я читаю...
Цветков Александр

Когда я читаю Бродского
я ощущаю: как движется мозг;
как создавая трехмерность из плоского,
в первозначимость слова уверовал Бог;
как разум в неравной погоне за временем
без покровительства веры молчит;
как, наделенный свободой и зрением,
за ускользающей вечностью носится «Жид»;
как смерть расставляет немые границы
между памятью, именем, маской лица;
как воспаленный прощением, взгляд с Плащаницы,
палача обнимает взглядом Отца;
как держат атланты, смиренно и чинно
вселенского храма неф-небосвод,
и только их слезы, под песни невинных,
скрывает теченье всезнающих вод;
как в лазурных каналах безбрежных заливов,
где отраженьем пространства закончился круг,
с прибоем о камни, для неисцелимых,
все бьется надмирный и страждущий Дух.

Когда я читаю Милоша,
я понимаю, что дальше - нельзя;
что пахнет какой-то гнилостью
превращенье пешки в ферзя;
что память живет вне времени,
как овдовевшие мужа и жена,
а числительные местоимения -
для новых людей имена;
что скоро - не встретишь сытого,
способного не отнимать
у нищего, в саван укрытого,
право беззлобно страдать;
что всем, кто познал усталость,
дозволено будет примерить
с покровами благодарности -
Право в Голгофу поверить;
что книга не будет издана
в стране дураков без названия,
но вечер на вече избранных
согреет молитвой молчания.

Когда я читаю Тишнера
я понимаю - чаша полна,
и жертва не может быть лишнею,
как может быть лишней цена;
что только несчастие – истинно,
что веровать – значит избрать
избирающего избранных,
что выше измены - прощать;
что сила добра в неприсутствии,
оплаканном вечным крестом,
что трепет и боль от сочувствия
уже соразмерны победе над злом;
что в страданье завещана купчая
свободы иного, вдовы, сироты,
и благо даровано сущему,
лишь нужно ответить «с кем ты?».
Держитесь рядом с нужду познавшими,
пусть их осталось немного,
и вместе с собратьями вашими
ступайте следами от Бога.

умеющая ждать
Цветков Александр

Чуешь - кру - журавли снова режут круг.
Вот и всё. Летом птицы летят на Север.
Прилетай на сопки, старинный друг,
Собирать шикшу и пунцовый дёрен.
Прилетай тем летом, точнее днём,
Когда мир так мал, а рассвет огромен.
Солью всех морей растворимся в нём,
И дождём воскреснем на небосклоне.
Нам всего-то от жизни - любить, вдыхать
Воздух Севера вдохами щедрыми.
А "над морем высь", а над хлябью гать
Из морёных душ, что остались первыми.
Журавли на рубке курлычат «кру…»,
из экрана голос – «скорбим, проверим».
Повернись скорее, прошу, мой друг...
Эхо шепчет в ответ мне «never»

Черезмимо
Цветков Александр

Через днины, пустыни, шпили и штили,
Мимо Сцилл и Харибд под песни сирены,
Непривязанным к мачте, от веры двужильным
До тебя доплыву, как Парис до Елены.

Мимо всех "нло", беспилотников, дронов,
Забывая про страны, где был я и не был,
Ослепленный огнями аэродромов,
До тебя долечу, как Гагарин до неба.

Через дебри и бредни, боли и роли,
Зажимая свой рот в наркотической ломке,
Отрываясь от праны, засеянной солью,
До тебя дотянусь, как голодный до корки.

Мимо целей, ущелий, имён, отражений,
Через мены, измены, простуды, запруды,
На разбитых локтях, по колени в лишеньях,
Я к тебе доползу, как юродивый к чуду.

Саломея. Русь
Цветков Александр

Зацвёл «Христовым оком» девясил,
Лев-август растянулся в полудённой дрёме.
Меня любили. Ах, как я любил
Скрестить свой взгляд с твоим в проёме
Раскрытого окна на берегу в Осокорках,
И упиваться и пьянеть и просыпаться
Усекновенной головой в твоих руках,
(Перебиравших раньше кружево на пяльцах),
И быть без имени, без памяти, без слов
прошенья и прощения Ироду Антипе,
И сознавать, что даже безголов
Нас общей верой повенчал Креститель.
Меня любили, или я любил…?
На берегах Йордана прорастает семя,
И острорёберный, как меч, аир,
Сжимает в тонких пальцах Саломея.
Лежит на поле Серафим без крыл
В анфас похож на юного Ван-Гога.
Меня убили или я убил -
Нет разницы... и милости у Бога.
***
В палаты каменны открыты ворота
Святым угодникам, но мне туда не надо.
Святая Русь, ах, как же ты свята
В ночных салютах мироточащего града.

время и стекло
Цветков Александр

Стекло и время,
Известь и вода.
Гашенной облигацией просроченного займа
Не прикупить года
И жвачные стада
Пасут котята царственного прайда.
Но будет мга,
И неприличный зной
Иссушит страх, спасающий обычно,
И ноги сами
Понесут на водопой,
И ноздри сами ощутят добычу.
Вино и жажда,
Шарик казино,
Кино the end и oтворяют окна.
Стекло и время,
Время истекло,
Улыбка львицы и в глазах поблекло

близорукость
Цветков Александр
фа.

Когда я смотрю в бинокль,
линзы направив в даль,
я вижу, что время - проклято,
ржавеет оно, как сталь;
когда я смотрю в монокль,
настроив диоптрию в близь,
я чувствую время около
того измеренья где жизнь,
как церковный колокол
звучит, когда в бронзу бьешь,
и тает, расплавленным оловом,
переливаясь в брошь
в месте входного отверстия,
где мало крови,
но много вины,
подчеркивая несоответствие
бедности и глубины.

Демиург. и. я
Цветков Александр

Понимаешь, я тоже был маленьким мальчиком,
Засыпал, слушая гимн по радио,
Просыпался так же. Бегал за мячиком,
Не замечая, что пятки поранены.
Жил в большой коммунальной квартире
С бабушкой, папой, мамой, братом
И двумя еврейскими семьями – в мире,
(сосед Марк Семенович был комбатом),
С его внуком учился нырять солдатиком,
Глотал рыбий жир из одной ложки в садике,
и ходил на парады в розовом батнике ,
Похож на "Щелкунчика" с кумачовым бантиком.
Побывал в Ленинграде пяти лет от роду,
Подружился с ним, как Петр с Меншиковым,
Чтобы остаться верным родному городу
Вдыхал на «Динамо» дым с болельщиками.
Болел за Харламова на «Кубке Вызова»,
Был весь зеленый благодаря ветрянке,
И в детских снах всякий раз, сызнова,
Мечтал стать пятым танкистом в танке.
Как и все мальчишки, в классе девятом,
Влюбился в одну одноклассницу Лену,
Но гулять с девчонкой - изменять ребятам,
И школа нашла для любви замену.
Директриса сказала – любовь не главное,
Пропела псалом - мир спасут демиурги,
А мне приказала забыть про ангелов,
И готовиться стать советским хирургом.
Так и случилось после праздников Мая,
Потому, что детям рабочих везде дорога,-
Я стал учиться на доктора, не понимая,
Что если есть Библия, почему нет Бога.
Зубрил латынь, историю партии, химию
На пару с черепом ездил в метро на пары,
Смущал людей, и стал понимать по-тихому,
Что история партии - это расстрелы и нары.
Мое время было еще соразмерно с памятью
Когда на площадь вернули княгиню Ольгу,
И я, почему-то, глядя на этот памятник,
Влюбился снова, на этот раз в физиологию.
Эта наука о том, как жить по правилам,
Как напоить многих из одной чаши,
И стать для второй половины Авелем.
Мою физиологию звали Наташей.
Я четыре раза был с ней в реанимации,
И понял, что в жизни всего дороже
Грядущей весной на бульваре с акациями
Вдыхать весну высохшей кожей.
Я три раза гулял с ней по улицам Ялты,
Пил коктейль на последние десять долларов,
Бармены шептали – наверно прибалты,
Удивляясь нашему тихому говору.
А мы спешили домой, в съемную комнату,
И долго смеялись от такого посыла,
Не имея ни центов, ни фунтов, ни золота,
Но тот, кого нет, подарил нам сына.
Теперь сын большой и гостит в Израиле,
Не соблюдает Тору, но уважает избранных,
И хоть не еврей, но свое призвание
Он куховарит сам, приправляя харизмою.
Когда сочиняю все это я - человек без имени,
На Востоке небо наполняется красками,
И в последней строчке пишу не: «жди меня»,
А: «воскресни, жизнь, убитая в Сла'вянске».

Криница и вино, костры и зеркала
Цветков Александр

Криница и вино, костры и зеркала,
дрожанье тетивы и запах свежей сдобы,
над городом зима и бьют в колокола
атланты и волхвы раскачивают своды,
разводятся мосты, бесшумно входит смерть,
начищенная медь звучит едва ли круче;
в открытую ладонь успеть поймать, посметь
от утренней зари позолоченный лучик;
сколь руку ни тяни - не схватишь окоём,
но kак легко его перелетают птицы;
жить, нужно так, как будто не умрём,
и не вернем рогатому ни капли ни крупицы;
полтинник за щекой - прогулка от души,
с ценой продешевили боги исполины;
точи острее время палаши,
слова, лепитесь из подножной глины

из Птолемея
Цветков Александр

К сосцам кормилицы поочередно припадая, глотал,
Не представляя, что может что-то быть сильнее жажды...,
Что неприятье смерти только к ближним важно,
Что относительно дороги эта жизнь - вокзал,
С которого вагон прибудет к устью,
Когда весь смысл сведется к послевкусью.
Скупую мудрость познавал через невидимую дружбу,
листая в памяти прошитый временем роман,
но, час от часу, из обложки выходил наружу,
и убеждался - Кафка прав, и там и здесь - один обман.
И здесь и там - цари, шары, эпохи, слоники, лошадки,
Мелькают друг за другом, каруселится земля,
И с каждым вдохом глубже, без оглядки
на «не хочу», врастает в шею воротник-петля.
Из сводок БиБиСи - на небеси дефолт и перемены,
Пересыхает Чад, ржавеет время и чадит свеча,
Хромой жираф бредет на север из Нджамены,
Чтоб встретить там закат, а что еще встречать ?
А что еще сказать тебе об Ойкумене,
Застывшей в "фазе неподвижных звезд" ? -
Что весь огромный мир вращается по Птолемею
Вокруг тебя. А я в тебя с корнями, по макушку врос...

Из сказок Эрнст Теодор Амадей Гофманна
Цветков Александр
Зубы сотрутся в зубной порошок,
Память, просрочив кредиты от времени,
Не в силах запомнить последний стишок,
Уйдет с молотка за долгами Вермеера.
Губы сфальшивят мажорный аккорд,
Слава растает, как снег или олово,
Лев, неспособный на плач и укор,
Останется спать на холме Ватерлоо.
Трубы сгниют изнутри из-за лжи.
Гонор – побочный продукт гонореи.
Ах, дедушка Гофман, твои типажи
Живучей, чем души рабов Саддукея.
Лишайник сжует благородный олень,
Лишая желудок свой права на голод.
Глаза на разбег и мозги набекрень,
И знак бургомистра на лацкан приколют,
И город покроют изысканно мхом,
Чтоб не было слышно вдовьего плача,
И Цахес себя «повелителем» блох
На шкуре быков олимпийских назначит.
И будет зима, и замерзнет ручей,
И станет грызть кожу до мяса короста.
Но Эрик прибавит к фамилии – «Че»,
Посеет горчицу и вырастит просо.

Из варяг...
Цветков Александр
На то и ветер, чтоб c дыханьем слиться.
Упрямый взгляд – не отвернуть.
Луна на пашне – зерном горчицы,
Взойдет над миром, укажет путь
Данайцам к Трое, в страну цыганок,
- Кассандра, слышишь, отдай ключи !
- Коня ведь нет ! – Зато есть огарок,
от той, елабужеской, свечи.
На пепелище остались корни,
Триумф – приправа к чужой беде.
Немые тени у підвіконня,
Скулят молитву - могила где ?

Молчит мудрейший, он знает слишком,
Что только время обгонит смерть,
Что платью схимы московской мнишки,
у Лавры зн`аменьем чернеть.
---
Козырный туз из колоды - выкрест.
На лобном месте - всегда аншлаг.

Удар – и безрукий в колоде витязь,
Последний, быть может, из тех… варяг.

соло на ребре
Цветков Александр
Тот же дым и те же вороны
кружат в небе закулисья,
и следы по обе стороны
заметают хвосты лисьи.
Нет следов - и нет разбойника.
Не перекрестить изгоя.
Был бы батюшка, а покойников –
только свистни – вмиг нагонят.
То ли с верой, то ль с неверием,
всякий свой предел обрящет
на перине - с пухом, перьями,
(чтоб не разбудить неспящих).

На полях взошли озимые –
kак подкидыш для зимы.
Кто придумал, что любимые
уходят ранее, чем мы.

Не была мне жизнь любовницей,
Не спала в постели слева.
Слышишь - cновa за околицей
пес скулит: «Hу где ты, Ева…»
У Солиста глина кончилaсь,
и труба картавит «рэ».
Встану за Адамом в очередь -
cправить соло на ребре.
Фа-минор за малой терцией,
шапки прочь – звучит валторна.
Верность вшейте в сердце ей:
ноты, пена, Белла Донна.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 19.05.2018. сборничек чего не помню на память
• 06.05.2018. ***