Чем ад отличается от рая
Человеческая жизнь кое-чем плоха. Но всё же хороша она тем, что подтверждает некоторые наши предположения, даже порой довольно смелые. Например, то, что в детстве мы уже побывали в идеальном состоянии — только не географии, а восприятия. Вот он, тот самый безвозвратный эдем: не где-то там, а здесь — в бархатной теплоте простыней, хранящих форму твоего сна; в густой траве, превращающейся в непроходимые джунгли, скрывающие от взрослых; в каждом новом лице, которое могло оказаться лицом пирата или посланца далёкой звезды. Мы жили в состоянии непрерывной новизны, и это было чистым, ничем не замутненным искусством. Мы были его и творцами, и зрителями, и восторженными критиками. Мы не думали, что где-то лучше. Нам и здесь было идеально. Это и есть то самое поэтическое восприятие жизни — величайший дар, доставшийся нам от детства и так легко нами растерянный. А потом нас, конечно, принялись убеждать в обратном. Что мир — это скучно. Что солнце — это просто шар раскалённого газа, а дождь — результат конденсации водяного пара. Что люди вокруг — это в лучшем случае статистика, а в худшем — помеха на пути к кофе-брейку. И самое удивительное? Наше первое, детское предположение оказалось верным. То самое, смелое. Поэтическое восприятие — это не розовые сопли, а единственно верный способ эксплуатации реальности. Это и есть тот самый «великий дар», о котором все толкуют, но который упорно стараются сдать в комиссионный магазин в обмен на пару дешёвых тезисов о «взрослении». Нам вручили пропуск в мир под названием «Реальность». Нас научили сравнивать. И вот он, момент грехопадения: мы впервые подумали, что где-то — у соседа, в другом городе, в будущем — должно быть лучше. С этого и начинается тот самый ад — состояние вечного сравнения и тотальной невключенности в настоящее. Это когда ты здесь, но всем существом уверен, что твое настоящее — неправильное, неполное, ущербное. Взрослая жизнь с ее ипотеками и карьерой — лишь декорации. Суть ада — в ядовитом чувстве, что тебя обделили. Искусство — это тоска по утраченному раю, попытка прорваться обратно сквозь щиты банальности. Поэт — это диссидент, отказавшийся принять условия договора о капитуляции. Он смотрит на траву и видит не газон, а прерии, на лицо прохожего — всю вселенную. Он, как наивный дурак, не понимает, почему все вокруг такие злые и несчастные, если мир по-прежнему ослепительно нов. Один известный философ назвал бы это борьбой с онтологической слепотой, работой по восстановлению зрения. Другой, циничный писатель, прописал бы нам всем по рецепту: «Ежедневно, в течение десяти минут, считать себя пятилетним ребенком. Противопоказания: серьезное выражение лица». Выходит, наше самое смелое предположение оказывается верным: мы знали ответ с самого начала. Рай и ад — не география, а два режима работы сознания. Режим принятия и восторга — и режим сравнения и обиды. Мы все ежедневно, ежеминутно путешествуем между ними через врата собственного восприятия. Так что пропуском обратно служит не праведность, а внимание. Внимание к тому самому горячему солнцу, густой траве и смертельно интересному человеку напротив. Взрослость — это не приговор, это просто забывчивость. А искусство — громкий, настойчивый звонок будильника, который пытается нас разбудить и вернуть домой.
© Copyright: Дмитрий Куваев, 2025.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
