***

Иван Марьин: литературный дневник


2003



Александр Лесь


Баллада о попутчике


http://www.stihi.ru/2013/12/13/9326


Он шел один степной дорогой,–


почти всю жизнь свою один,


Не связанный маршрутом строгим


бродяжьей доли господин.


Шел, перепрыгивая лужи,


петлял, как нравилось ему,


одним печалясь –


что не нужен


на той дороге никому.


Шагал то бодро, то уныло…


Он быть один уже привык,


и всё ж порой так сердце ныло,


что вздох чуть не сбивался в крик



Но раз, дождливою порою,


разжалобив себя до слёз,


он вдруг услышал за спиною


ног чавканье и скрип колёс.


И в неосознанной тревоге


устало оглянулся он:


за ним, по слякотной дороге


катился старенький фургон.


Он видывал фургоны плоше,


но тут он замер от того,


что тот фургон везла не лошадь –


тянула женщина его.


Перебирала поудобней,


как будто, так и шла всю жизнь,


в ту перекладину оглоблей


красивой грудью упершись.



Он подождал её немного,


потом навстречу ей шагнул.


- Наверно, далека дорога? –


взамен приветствия кивнул.–


Я помогу, коль ваша воля,–


и путь не будет одинок. –




И он нырнул к ней под оглоблю,


на перекладину налёг.


Хоть это мало помогло ей –


катился будто сам фургон,


но твёрдой рамкою оглоблей


свободу ограничил он.


Нет, надо время, чтоб привыкнуть


в той рамке по степи идти:


и ямку в ней не перепрыгнуть,


и бугорок не обойти.


Но было то, что грёзой зыбкой


ему казалось до сих пор –


и благодарная улыбка,


и задушевный разговор!..



Она смеялась:


-Воз не шаткий.


Я в юности в него впряглась...


Где лошадь?


Не было лошадки!


Везу сама, коль уж взялась.



А он, – он был рождён поэтом,


но мог бы так и не узнать,–


ведь травам, птицам и рассветам


не станешь же стихи читать.


А ей читал.


И к удивленью


она как будто ожила,


как будто те стихотворенья


она всю жизнь свою ждала!


Попутчику всё это льстило.


На посветлевшем вдруг пути


его утраивало силы


стихи читать и воз везти.


Надежду, словно груз, пронесший,


теперь у степи на краю,


услышал он душой воскресшей,


как пели ангелы в раю!


Ну что же, что в конце дороги


свою он спутницу нашел! –


день счастья стоит буден многих.


И всё бы было хорошо,


но вот фургон…



- Зачем он нужен?


Ну, вот сейчас – что проку в нём?


Ведь ты же всё равно снаружи –


и на ветру, и под дождём!..


Зачем напрасно надрываться.


Возьми в нём что ценнее есть,


с чем жалко было бы расстаться.


А остальное бросим здесь.


Не представляю, что могло бы


быть ценного в возу твоём!..


Давай перешагнём оглобли


и налегке пойдём вдвоём.



Она вздохнула:


- Ты хороший.


Мне б век так рядышком идти!


Но только я фургон не брошу.


Уж ты меня за то прости.


В фургоне этом –


мать-старушка,


и муж, усталый и больной,


и две весёлые пичужки –


два внука, что всегда со мной.


И я всю жизнь везу фургон тот,


с тех пор, как в юности впряглась.


И что б ни слышала вдогонку,


я довезу, коль уж взялась.



И шел он дальше с нею рядом –


с чужою занятой женой,


и думал:


"Ну а кто здесь я-то?


К чужой телеге пристяжной?"



Всё было спрошено стихами


и прозой сказано в ответ.


Но солнышком за облаками


надежды пробивался свет.


"Ах, если б ты была свободна!–


он рифмовал уж в сотый раз, –


Ведь я б пошел куда угодно...


но вместе, а не как сейчас!"


И болью этой новой муки


всё сердце было занято:


"Понятно – мать...


Согласен – внуки!


Но муж...


А я тогда здесь кто?"



И чувствуя его смятенье,


ей стало тяжко с ним идти.


Остановившись на мгновенье,


она сказала вдруг:


- Прости!


Ступай вперёд. Твоя дорога


за дымкой где-то вдалеке.


На ней попутчиц будет много –


других, идущих налегке...


И помни - что бы ты ни сделал,


не станешь для меня плохим.


Иди своей дорогой смело.


А мне оставь свои стихи…


Тебе и так уж не забрать их –


я помню все до одного,


и буду молча повторять их


под скрип фургона моего.



И, улыбнувшись, замолчала,


взглянула с вызовом в глаза,


и по щеке её сбежала


с дождинкой рядышком слеза.



Он слушал,


верил и не верил…


Смолкали ангелы в раю.


Он рядом с милой слякоть мерил,


а сам уже считал потерей


находку главную свою!



Они прошли еще немного,


но, им решенье облегчив,


распалась надвое дорога,


обочины вдруг разлучив.


Попутчица у поворота вздохнула:


- Что не так – прости!


Нам, век прожившим, всё равно-то,


но внуков надо довезти!


Там впереди повсюду ямы –


с фургоном их не обойти...


Ну а тебе, наверно, прямо,


и дальше нам не по пути?..



Ему, свободному как ветер,


не всё ль равно идти куда.


Но вдруг и впрямь такую встретит,


но только без оглоблей этих!


И он ответил тихо:


– Да!..



И повернул фургон направо


на той развилке двух дорог.


И с ним она –


брильянт в оправе


оглоблей, долга и тревог.


СердцА вдруг что-то сжало туго,


но каждый продолжал идти,


и долго видели друг друга


на расходившемся пути.



Она шептала, налегая


на перекладину плечом:


- Пусть встретится тебе другая,


и пусть полюбит горячо.


Ты появился на дороге


быть может в самый светлый час...


Но счастье не бывает долгим.


Моё кончается сейчас!



Он шел, не осознав утраты.


Свободно, широко шагал.


Не понял он, спеша куда-то,


что сам от счастья убегал.


Что большего ему не встретить,


что сам он сделал выбор свой,


и за него сполна ответит


когда-то пред самим собой.


Стелилась под ноги дорога


своею ширью столбовой…


Он возвращался понемногу


в себя, в привычный свой покой.


Опять вздыхал душой устало,


как было и как будет впредь...


И всё ж чего-то не хватало.


Ах, вот чего! –


труднее стало


себя, несчастного, жалеть.




27 ноября 2006



Александр Лесь


Шекспир ошибся...


http://www.stihi.ru/2015/12/13/2673


Шекспир ошибся или приукрасил,


но юная чета осталась жить.


Над их судьбой весь мир скорбит напрасно -


им не пришлось тогда себя убить.


И знайте, если вдруг за дверью где-то


услышите скандал, посуды бой, -


там и живут Ромео и Джульетта,


давно похоронившие любовь.




Апрель 2005





Александр Лесь


Баллада о серой стене


http://www.stihi.ru/2013/10/23/3892


Где с видом на дачные сотки


и на степной окаём


поднялись стеною высотки –


окраинный микрорайон.


На самой верхушке пунктира


окошечного стекла


есть маленькая квартира.


В ней девочка с мамой жила.


Жила никому-то не нужной,


одной только маме своей.


Была вместо ног непослушных


каталка помощница ей.


Та девочка сказки любила


и, сидя порой допоздна,


картинки из книжек любимых


в альбом рисовала она.


А днём, коль над миром поднялась,


квартирою вознесена,


землёю внизу любовалась.


Устраивалась у окна


смотреть, как дома подрастают,


стремясь к новосельям поспеть,


как в дымке задумчиво тает


седая донецкая степь...


Ах, кАк оно кончилось скоро –


то счастье - по травам ступать.


Как жаль, что до этих просторов


ей не удалось добежать!


Лишь взглядом теперь уносилась


она в недоступную даль,


с ветрами по тропам носилась,


оставив в каталке печаль.


И ветры её навещали,


слетаясь из синей далИ:


тихонько в окошко стучали


и запах ромашек несли.



Но только однажды весною


как раз перед этим окном


глухой торцевою стеною


поднялся достроеный дом.


И он с равнодушьем бетонным,


которому всё-то равно,


как занавесом многотонным


навечно задернул окно!


Ветрам из отрезанной дали


летать стало к ней не с руки.


Теперь мимо окон летали


вдоль серой стены сквозняки.



Когда на земле ты проездом –


в субботу на лифте свезут, –


ты рада траве у подъезда


на чахлом газоне внизу.


В окно же газон не увидеть,


к стеклу прижимаясь щекой.


И даже не пробуй –


не выйдет!–


уж очень земля далеко.


Тебе бы хоть неба немножко -


полосочкою в вышине!


Хотя бы с геранью окошко


напротив, на серой стене!..


Не то что окошка, на ней ты


и выбоины не найдёшь.


И только косые линейки


рисует задумчивый дождь.



Дождинки, стеной растекаясь,


сплетались в ажурную сеть,


и девочке лишь оставалось


на эти разводы смотреть.


И в них находить поневоле


всё то, что закрыто стеной:


то рощу под ветром, то поле,


то дымку дороги степной...


И глядя на стынущий камень,


уже удивлялась сама,


как мокрого снега мазками


картины рисует зима.



Весной же полуденный лучик


смотрелся в колодец двора...


Картины на стенке всё лучше,


и всё интересней игра.


В оттенках стеннОго рельефа


уж девочке сказка видна:


принцесса в наряде со шлейфом


по парку гуляет одна...


А если вглядеться немного,


додумать, что не достаёт –


дворцовую видно дорогу...


Дорогою путник идёт.


Красивый, на принца похожий,


что как-то явился во сне!..


Мечтательнице всё дороже


картины на серой стене.


Как жаль, что живут они мало!..


И в странном порыве души


девчонка бумагу достала


и взЯлась за карандаши.



Меняются свет и погода –


то тени, то снЕга слои.


У каждого времени года


сюжеты и краски свои.


И срок для картины отмерян –


она так недолго видна.


Лишь холст, как всегда, неизменен –


всё та же напротив стена.


Никто в тех разводах – как жалко! –


картины-то не узнаёт.


Лишь девочка в кресле-каталке,


что где-то под крышей живёт.



А девочка всё рисовала,


и стопка листов всё росла.


Однажды их мама собрала


и в Школу Искусств отнесла.


А там показала, робея,


что видела дочь из окна,–


и все в изумленьи пред нею:


-Кто автор? Скорей его к нам!



И снова стена – вся в картинах! –


на выставке в Школе Искусств, –


как праздник средь будней рутинных,


смешение красок и чувств.


И городу есть чем гордиться,


нашелся уже меценат –


и выставка едет в столицу,


спеша покорить Киев-град.


В столице она поднимает


шахтёрской глубинки престиж...


А десять работ отправляют


на конкурс рисунка в Париж!


И отклики из-за границы,


внимание прессы, успех…


Потом – приглашенье лечиться


в той клинике, что не для всех.



А мэр предложил маме с дочкой


другое, пониже, жильё.


Там первый этаж, и в садочке


им будет удобней вдвоём.


И девочка переезжает.


И вроде бы рада она,


но радости что-то мешает:


- Ах, мама! – а как же стена?


И ктО мне подскажет сюжеты?


И чтО буду я рисовать?


Наивностью детскою этой


и вовсе растрогана мать.


Она ведь каталку свозила


с двенадцатого этажа,


и дочку до лифта носила,


вся От напряженья дрожа.


Потом по дорожкам катала,


а думала – как поднимать.


И мысленно лифт умоляла,


чтоб тот не сломался опять…


С тех пор, как несчастье случилось,


мать долго искала обмен,


в подушку ночами молилась,


напрасно прося перемен.


Ей первый этаж этот, точно,


приснился бы только во сне!..


Спасибо талантливой дочке!


Спасибо волшебной стене!..


Да, зря мы преграды ругаем –


они выпрямляют наш путь.


Порой и стена помогает


во внутренний мир заглянуть.


И мать сквозь слезу улыбнулась


на горькое счастье своё.


Присела, дочурки коснулась,


подломленных ножек её.


- Не бойся!


Подскажут сюжеты


закатные тени в саду.


Потом полнолунья отсветы


картиной на пол упадут.


А раннее солнышко выйдет –


в листве нарисует её…


Сюжет в чем угодно увидет


глазастое сердце твоё!



Давно уже в новой квартире


Та девочка с мамой живёт.


Всё так же рисует картины.


И в клинику вызова ждёт.


Но помнит, что есть с краю мира


взлетевшая на высоту


пред серой стеною квартира –


квартира с окном на мечту.



Другие статьи в литературном дневнике: