Ночная дача. Тярлево. Мясковский.
Приёмник Селга. Летняя гроза.
Далёких революций отголоски.
Симфонии совиные глаза.
Резвятся Ca ira и Карманьола,
стекает в Сену кровь мадам Вето.
Секунда тишины, и скрипка соло
тихонько плачет: "Pour quoi? За что?"
Ван Херк, пунцовый филин, над Брабантом
кружит, кружит четвёртый век подряд.
Звучат виолончель и барабан там -
они о чём-то страшном говорят.
Кипит Нева, широкая, как Схелде,
и вряд ли повторится всё, как встарь.
Хабалов плачет в трубку - не сумел-де,
"Всё рушится. Измена, Государь".
О, город мой - соцветье амаранта.
Солдаты, бабы, флаги, карнавал.
Великий князь выходит с красным бантом.
"Неужто мы погибли, генерал?"
Сменяет Карманьолу Deus irae.
Пунцовый филин завершает круг.
А трубы громче. Скоро в этом мире
всё заглушит тяжелый трубный звук.
Под песню Хорста Весселя в Берлине
проводят физкультурники парад.
Там Гитлер принимает Муссолини.
А впереди Дюнкерк и Сталинград.
Горят покрышки. Города в руинах.
Вздыхает тихо ми-бемоль минор.
Неслышно входят БУКи в Украину.
Всё кончено. Звучит финальный хор:
"Что мы видели?
Диву дивную,
диву дивную,
телу мёртвую.
Как душа-то с телом
расставалася,
расставалася
да прощалася.
Как тебе-то, душа,
на суд Божий идти?
А тебе-то, тело,
во сыру мать-землю".
